Тогда Ларри был ко мне еще справедлив, посмотрев фильм, он честно признался, что удивлен, как я сумела. Я еще не была сильной театральной актрисой, но уже сумела прожить жизнь Скарлетт перед камерой так, что этим можно гордиться.
А потом объявили, что фильм выдвинут на «Оскара» по четырнадцати номинациям! В том числе и за лучшую женскую роль. Моими соперницами были Грета Гарбо, Бэтт Дэвис, Грир Гарсон и, кажется, Ирэн Данн. Ларри успокаивал:
– Ничего, дорогая, даже если не получишь «Оскара», уже одно то, что номинирована в такой компании, делает тебя звездой.
Звездой я стала и без номинации, потому что фильм окупил вложенные в него средства за первые месяцы, такого успеха не ожидал даже оптимист Сэлзник, фильм действительно стал событием года, далеко опередив все остальные, даже «Грозовой перевал». Я видела, как Ларри нервничает, ведь если бы не «Унесенные ветром», «Грозовой перевал» объективно мог стать лучшим.
Если бы я могла, я убеждала бы его, что мне просто повезло сыграть главную роль в главном фильме года. Но я сама так переживала, что не сразу заметила недовольство Ларри. Я не сомневалась, что Ларри получит статуэтку за своего Хитклиффа, иначе и быть не могло, я-то знала, что Кларк Гейбл сыграл вполсилы. Сам Ларри тоже был в этом уверен, всех остальных он конкурентами не считал.
Он не получил «Оскара» за Хитклиффа в «Грозовом перевале», хотя очень на это надеялся. Если бы статуэтку дали Кларку Гейблу, можно было бы объявить, что победу одержал просто фильм, а не отдельные исполнители. Но Гейбл тоже не получил «Оскара», значит, Академия не поддалась очарованию фильма и книги.
Это было для Ларри ударом, который он скрывал с трудом. Когда объявили победительницу в номинации за лучшую женскую роль, Ларри еще радовался за меня:
– Ну вот, дорогая, ты и оскароносная актриса…
Сбывалась мечта Оливье о паре звезд, не сразу получилось в театре, начнем с кино.
Он даже приосанился, ожидая услышать свое имя, даже имя Кларка Гейбла разъярило бы его, но тут…
– Роберт Донат за роль мистера Чипса в фильме «До свиданья, мистер Чипс»!
Ларри даже побелел, а я не сразу поверила своим ушам. Роберт, конечно, хорош, но как же Ларри?!
Так испортить мне триумф нельзя, даже отдав статуэтку Кларку Гейблу! Весь вечер, фотографируясь рядом с Оливье, я прятала «Оскара». Но позже, под влиянием, шампанского и всеобщего восхищения во время вечеринки умудрилась подразнить тебя:
– У меня есть «Оскар», очередь за тобой, дорогой.
И… «Оскар» полетел в окно!
– Спустись на землю, как и твоя статуэтка. Ее получила не ты, а Скарлетт.
Ларри, даже если это так, если мне дали статуэтку за то, что образ любим американцами, за книгу, из-за умелой рекламной кампании Сэлзника, просто случайно, потому что перепутали имена…, все равно не стоило так унижать меня при всех. Ты мог дать мне пощечину (как бывало потом не раз) наедине, мог оскорбить как угодно, но, вот так отреагировав, ты унизил и себя тоже. Многие запомнили выходку Ларри и поняли, что она из зависти.
Мгновенно словно погасли все огни фейерверков, на яркие фонари накинули темную ткань, свет притушили – ты действительно вмиг опустил меня на землю, показав всем, что считаешь ничтожеством, волей случая вознесенным на вершину славы. Я все еще улыбалась, но внутри уже было темно. Если раньше мне нужно было доказывать, что я вообще могу играть, то теперь предстояло доказывать, что получила высшую награду не случайно, а это очень трудно. И кому доказывать – тебе!
Я так жаждала помощи, поддержки, одобрения, похвалы, наконец, признания того, что справилась, что достойна, а дождалась… «Оскара» в окно.
После Скарлетт
Бог с ним, с «Оскаром»! Я даже не задумывалась, справедливо или нет твое пренебрежение моей наградой. Я сыграла роль, которую так желала, Скарлетт удалась, но стоило тебе сказать, что это не столь уж важно, что лишь в театральных ролях, и, прежде всего шекспировских, актеры имеют право говорить о настоящей работе, о настоящем успехе, как я согласилась. Конечно, кому, как не тебе, знать цену той или иной роли, ты прав: Шекспир, и только Шекспир – мерило актерского таланта и успеха!
Но ты твердил, что я до Шекспира просто не доросла.
Американские газеты по-прежнему захлебывались от восторга по поводу Скарлетт, а я уже почти ненавидела эту роль, потому что ее не ценил ты.
Ларри, сейчас я скажу то, что никогда не решилась бы высказать тебе в лицо. Дорогой, ты просто одержим демоном зависти. Ты умный, талантливый, гениальный, но почему же это мешает тебе замечать таланты остальных? Почему ты просто не способен радоваться удачам даже друзей, если только при этом они не хвалят самого тебя? Ты готов признавать кого-то только на шаг, полшага позади.
Но человек не может быть успешен во всем и всегда, и твоя гениальность вовсе не исключает гениальность того же Гилгуда. Не может на таланте одного актера держаться английский театр, не могут быть гениальными и правильными только твои постановки, твои трактовки ролей. Это ущербно, Ларри.
Раньше я этой ущербности не замечала, пока не начала анализировать свою жизнь, сопоставляя ее с твоей. Чем дольше этим занимаюсь, тем больше понимаю, что ты переедаешь себя, сжигаешь душу в ущерб обыкновенной зависти.
Ларри, ты жаловался всем друзьям, что мое отношение к тебе изменилось, и я сама тебе об этом сказала.
Да, изменилось, очень изменилось. Я разделила тебя надвое, отделила гениального, великолепнейшего, лучшего не только в Англии, но, наверное, и в мире актера Оливье и человека Лоуренса. К сожалению, вы не равнозначны. Актер Лоуренс Оливье просто Гулливер по сравнению с лилипутом человеком Лоуренсом. Это видят многие из тех, кто общается с тобой каждый день. Видела Джилл, об этом она меня предупреждала.
К сожалению, мои плотно закрытые от любви глаза не позволяли увидеть мне. Я не хочу, чтобы разницу заметили те, кто тебя боготворит, и сделаю для этого все, что смогу. Ты хочешь, чтобы тебя считали божественным во всем? Но быть Богом на земле чревато опасностью попасть туда, откуда я только что выбралась, причем безо всякой надежды выбраться. Богов у Фрейденберга целая палата.
Это не шутка, а серьезное предупреждение. Иногда мне кажется, что из нас двоих больший сумасшедший ты, а не я. Только ты умеешь внушать всем, что твое помешательство просто гениальность. Столь талантливому актеру простительно многое – смена убеждений на противоположные (вчерашнее было заблуждением, сегодняшнее сродни откровению свыше), неудачи, даже провалы любых постановок или ролей (не поняли зрители, просто не доросли), финансовые крахи (поиски истины дороже любых денег), дурное настроение и особенно срывы его на других…
Я со всем согласна – ты человек ищущий, ошибки у творческих людей неизбежны, деньги не главное, и иногда хочется просто кого-нибудь покусать. Но почему это все можно лишь тебе? Я долго считала, что это потому, что ты гениален, это так, но ведь и гении должны замечать остальных живущих рядом. Не забудь, что сама по себе единица – всего лишь единица, а сотней и тем более миллионом ее делают стоящие позади нули. Нельзя до такой степени поднимать себя над толпой, Ларри, тебя и без того назовут самым талантливым актером современности, если ты того заслужишь. Однако не менее важно, чтобы тебя назвали и самым хорошим человеком, потому что иметь репутацию короля английской сцены и человека, с которым невозможно жить и работать, недостойно тебя.
Боюсь, что именно это и произойдет – ты останешься в памяти как гениальный актер и не очень хороший человек.
Я поняла это только сейчас и готова тебе помочь, если бы ты понял тоже, но даже заикаться об этом нельзя, потому пока буду молчать. Может, я ошибаюсь? Хорошо бы…
Сейчас, вспоминая нашу постановку «Ромео и Джульетты» на Бродвее, я многое вижу иными глазами, понимаю, зачем тебе вдруг понадобилось ставить Шекспира, да еще и такую пьесу. Тогда я ничего не замечала и не понимала.
Мы получили хорошие деньги за съемки в двух фильмах, у меня была перспектива стать голливудской звездой, снявшись еще в нескольких картинах, но все перечеркнула война, а вернее, сначала «Ромео и Джульетта».
Тогда я не задумывалась, зачем тебе нужен этот спектакль, вполне доверяя заявлениям, что этим американцам надо показать, что значит настоящий театр, что Шекспир, и только Шекспир – мерило настоящего актера, что Америка ахнет от твоей постановки. Для меня достаточно того, что ты будешь учить меня играть Шекспира!
Я помню изумление Кьюкора, твердившего, что это я могу дать тебе урок настоящей игры, что я должна больше полагаться на собственное ощущение роли, а не на твои слова, что у тебя можно брать только уроки актерской техники, все остальное не для меня.
Я верила Кьюкору во всем, не зря же тайно советовалась с ним во время съемок «Унесенных ветром», кроме одного – всего, что касалось тебя. Нет-нет, он просто знает тебя не так хорошо, как я! Разве можно сравнивать мой актерский дар с твоим, разве можно даже представить, что я способна тебя чему-то учить?! Тебя, который сама гениальность!
На постановку нужны деньги, потому что никто из продюсеров не желал вкладывать свои в эксперимент английского актера на Бродвее. Ничего, мы вложили все, что получили за фильмы! Казалось, что после первого же спектакля деньги вернутся сторицей.
Позвонила Марион и опять настаивала, чтобы я не просто вспоминала что-то, а именно сравнивала себя и тебя, свое положение и состояние и твое. Пришлось признать, что я несколько ушла от этой оценки, хотя во многом переоценила тебя заново. Ларри, я все равно очень люблю тебя, это не поддается никакой разумной оценке, это не во власти разума, это сердце. И мне очень трудно и переоценивать твои поступки и слова, и сравнивать нас, но я постараюсь. Прости мне это, понимание твоих ошибок и даже жестокости не уменьшает моей любви к тебе. К тому же я никогда не покажу тебе эти записи, это означало бы немедленный разрыв, причем разрыв жесткий, к чему я вовсе не готова.