ценят!», но я, наоборот, замолчала, словно окаменела. Правда, несколько истерик все же случилось, досталось тому же Мерривейлу. Я очень боялась, что на фоне неудач и даже провалов ты попросту бросишь меня. Я очень боялась потерять тебя, Ларри.
«Ромео и Джульетту» на Бродвее не приняли, залы полупусты, из критиков не обругал только ленивый, все деньги, полученные за «Грозовой перевал» и «Унесенных ветром», вылетели в трубу. Нет-нет, я ни в коем случае не укоряю, каждый художник имеет право на ошибку. Наверное, это было простым непониманием американцев твоего взгляда на роль Ромео и вообще на постановку, хотя обидно – англичанам провалить на Бродвее одну из лучших шекспировских пьес.
Вообще оказалось очень интересно и полезно – анализировать успехи и в еще большей степени провалы. Вопрос «почему?» актер, наверное, должен задавать себе после каждого спектакля, особенно неуспешного. Мы задавали, но не всегда находили правильный ответ.
Деньги, деньги, деньги!.. Они нужны хотя бы для того, чтобы без них обходиться. Мы могли бы обойтись, но денег не было.
Тяжелый период – дети в Англии, и непонятно, что с ними будет, всеобщий остракизм из-за адюльтера (тогда казалось, что Ли и Джилл ни за что не дадут нам развод) и провала «Ромео и Джульетты», огромные финансовые потери, ехидные заметки о том, что мы, вернее, ты, спрятались в Америке от войны.
Знаешь, в то время мне казалось, что ты готов меня бросить, что твоя любовь претерпела серьезные изменения, все рушилось. Я явно была для тебя слишком утомительна со своим всепоглощающим чувством, со своей истеричной привязанностью. Ларри, достаточно было бы просто говорить утром и вечером: «Я люблю тебя, дорогая», и все было бы в порядке.
Я вовсе не виню во всем тебя, но попытайся понять и мое состояние. К женщине, ушедшей от мужа и дочери и живущей с любовником, отношение совсем иное, чем к мужчине, допустившему адюльтер. Понимаю, что тебе было очень трудно из-за обвинений в непатриотичном поведении, из-за резкой критики актерской игры и режиссерской работы, безденежья, но я-то в этом не виновата.
Все друзья-актеры поспешили в действующую армию, а нам в посольстве отвечали неизменное «не спешите». Ты молодец, не поддался никаким нападкам, хотя только ленивый не плюнул в нашу, вернее, в твою сторону, даже когда ты, чтобы получить удостоверение пилота, решил налетать нужное количество часов в Америке. Ларри, я очень боюсь высоты и признаюсь, что сидела в кабине позади тебя, закрыв глаза, потому не видела, как именно ты вел самолет, но поскольку мы остались живы – неплохо. Только полные дураки или подлецы, не знающие ничего, могли опубликовать в Англии заметку с заголовком «Спасибо, но лучше не надо».
Дурацкое положение! Не кричать же на каждом углу, что мы не возвращаемся в Англию, где наши дети, не потому, что боимся бомбардировок или голода, а потому, что вынуждены выполнять подписанные контракты, сидим без денег, но главное – посольство советует «сидеть и ждать».
А тут еще серьезная болезнь Тарквиния, которого нужно бы немедленно забрать в Америку, чтобы лечить, да и просто дать окрепнуть! А денег не было ни на что.
Я думаю, что тогда именно вот этот всеобщий остракизм, непонимание, даже неприятие (из актеров-американцев с нами общались очень немногие, зато среди этих немногих были мои кумиры Альфред Лант и Линн Фонтенн!), свалившиеся беды и безденежье сплотили нас с тобой. Боюсь, что в более спокойных и легких условиях мы бы расстались, не выдержав обоюдного эгоизма.
Появление в Америке нашего доброго волшебника Алекса Корды я восприняла, как чудо. Даже если бы он предложил играть не леди Гамильтон, а Медузу-горгону, я бы согласилась. К тому же выбора все равно не было, другие предложения напрочь отсутствовали, а брать в долг бесконечно невозможно. Зато, помнишь, щедрый аванс Корды позволил привезти Тарквиния, Сюзанну и мою маму.
Каюсь, первой мыслью после предложения Алекса была радость от возможного аванса и лишь потом – от того, что мы будем играть вместе. И только потом я вообще задумалась, что же именно буду играть.
Некоторые критики столько сил потратили на то, чтобы доказать мою совершенную некомпетентность в историческом материале, упрекнуть в идеализации образа Эммы Гамильтон, в том, что я показала вовсе не ту Эмму, которая жила в действительности, и в результате из фильма получилась пошлая мелодрама…
Ты ничем не мог мне помочь при подготовке к фильму, в Америке у нас не было больших возможностей изучить материалы об Эмме Гамильтон, в результате экранный образ действительно немыслимо далек от настоящего (хотя кто знает, какой она была в действительности – не внешне, а в душе?). Я играла не исторический персонаж Эмму Лайон, ставшую леди Гамильтон, а просто талантливую женщину, выбившуюся из самых низов, завоевавшую свое место в жизни, полюбившую и готовую для своего возлюбленного Нельсона завоевать весь мир! Это так созвучно с моими собственными чаяниями, я тоже готова была ради тебя на все.
Параллелей можно провести немало. Эмма, проданная своим любимым его дядюшке, не желает быть вещью, не желает принимать даже прекрасных условий жизни в обмен на несвободу. Она прекрасно понимает, что, пресытившись ею, лорд Гамильтон, как и его племянник, снова «сплавит» ее кому-то. Эмма хочет жить по своим правилам, без соблюдения лицемерных норм внешне и предательств за закрытыми дверьми. Это мне очень понятно, наши супруги и даже моя мама были готовы терпеть нашу нелюбовь и измены, только чтобы внешне правила были соблюдены.
Мне совсем не хотелось показать интриганку и авантюристку, напротив, Эмма должна быть достойной любви Горацио Нельсона, особенно в твоем исполнении. Я просто не поверила бы, влюбись Герой в лживую потаскушку. И мне плевать, что там было в действительности, была ли она вульгарной и самовлюбленной, низвела ли обожавшего и все сложившего к ее ногам лорда Гамильтона до уровня мужа, прикрывающего ее связь с Нельсоном и даже рождение ребенка, была ли это «жизнь втроем» с мужем и любовником… МОЯ Эмма иная, и ее любовь с адмиралом Нельсоном должна быть чистой, а она сама соответствовать Герою, которого играл Лоуренс Оливье, ведь ты играл Героя?
Корда понял, что я играю не реально существовавшую Эмму со всеми ее недостатками, а саму себя в своей любви к тебе. Алекс пошел мне навстречу, в сценарий вставлены сцены, которых просто не могло быть в жизни, и убраны все факты, противоречащие моей концепции роли, Эмма Гамильтон – почти святая, некогда проданная, но сумевшая отстоять свое право быть человеком, а потом своей любовью фактически поднявшая Героя на недосягаемую высоту.
Впервые в жизни мне было наплевать на все критические выпады! Да, моя Эмма Гамильтон так же далека от реальной, как и твой Нельсон от того одноглазого, измотанного ранами и недугами человека, совсем не идеального и часто далеко не героического, которого звали Горацио Нельсон. Но время требовало Героя, и мы сыграли Героя и его Возлюбленную, которые просто не имели права быть негероическими, не имели права выглядеть слабыми или недостойными восхищения. Отсутствие глаза, потерянного в бою, – это героический штрих, его не только можно, но и нужно подчеркнуть черной повязкой, а вот отсутствие зубов или постоянно съезжавший набок парик показывать ни к чему.
Мы играли и выглядели по законам жанра – Герой и Героиня, а вокруг множество тех, кто по роли обязан создавать препятствия. Тогда и в голову не приходило, что позже найдутся историки, которые обвинят в безобразном искажении и пошлой мелодраме.
Еще раз повторяю: впервые мне было наплевать! Я играла Любовь, которая может все.
Меня заботило только одно: Ларри, мне показалось или тебя действительно коробило то, что твой Нельсон оказывался многим обязан Эмме Гамильтон, зависел от нее не только материально, но и морально, эмоционально? Жизнь сильного человека, Героя, была фактически в руках слабой женщины. Помню, помню, что настоящая Эмма ни слабой, ни хрупкой ко времени встречи с Нельсоном не была, скорее гром-баба, но для нас это неважно.
Меня обвинили, что я просто перенесла Скарлетт на английскую почву и заставила бороться не за Тару, а за Нельсона. Это не так, они слишком разные – Скарлетт и моя Эмма Гамильтон.
Тебя не обвиняли ни в чем, кроме опять-таки слишком холодной игры. Ты не протестовал и не возражал, ты играл Героя, и мы все вокруг старательно подыгрывали, а вот это тебе всегда нравилось, Ларри.
Я второй день завязана на воспоминания об этом фильме и этой роли. Почему? Долго не могла понять, все же просто – Герой и Героиня, взаимная любовь, пусть и далекие от реальных образы и события. Красивая история с популярными именами, выдуманная, но поучительная. Что же не так, почему чье-то возражение засело в голове, хотя я старательно подчеркиваю, что на сей раз меня не волновали мнения критиков.
И вдруг я вспомнила. Ларри, я, кажется, даже не рассказывала тебе об этом письме, оно пришло, когда мы были в разлуке, а ты подобные письма не любишь. Женщина написала, что, идеализируя героев, изображая их красавцами с исключительно благородными помыслами и соответствующими поступками, отказывая им в реальных чертах и характерах, мы тем самым не просто упрощаем Нельсона и Гамильтон, низводя до уровня мелодраматических кукол, пусть и блестяще сыгранных, но и отказываем в настоящих чувствах.
Тогда письмо вызвало просто недоумение. Уж чувств было достаточно, и ничего мы не упрощали, во всяком случае, я старалась этого избегать.
Но одна фраза запомнилась и всплыла в памяти сейчас. Женщина писала, мол, неужели одноглазый, израненный Нельсон, у которого не было живого места ни на теле, ни на лице и который вовсе не отличался ни ростом, ни статью, ни пригожестью даже в молодости, менее достоин великой любви, чем если бы действительно был красавцем? А леди Гамильтон, превратившись к моменту их встречи в грузную матрону, даже слишком грузную, разве не могла проявлять чудеса самопожертвования? И к чему показывать супругов главных героев жестокими ревнивцами только потому, что они оказались бывшими и нелюбимыми?