Легко заботиться о супруге, если для этого требуется всего лишь согласиться провести отдых в Италии (предварительно я все учла, вплоть до желания самого жертвователя, продумала и подготовила) или поинтересоваться: «Тебе шампанское, дорогая?» Иное дело, если предстоит выбор – отдыхать в этой самой Италии, якобы обдумывая будущую постановку, или мучиться в адских условиях цейлонских джунглей на съемках ради заработка. Или решить, что предпочтительней – провести несколько дней, успокаивая супругу, у которой приступ, либо просто накачать меня смертельной дозой препарата и связанной отправить в психиатрическую лечебницу, дав согласие на применение просто пыточных методов лечения. Что меньше испортит имидж – честное признание, что жить в ожидании следующего приступа не в силах, сиделкой быть не желает, и объявить о разводе с больной женой или трусливо делать вид, что ничего не произошло, в надежде, что следующий приступ будет столь сильным, чтобы от Фрейденберга уже не выпустили. Что лучше – побороться за любовь супруги, если чувствуешь, что все может развалиться, или, наоборот, отправить ее вместе с другим на съемки и всем плакаться в жилетку, что подозреваешь измену?
Ларри всегда выбирал второе, то, что требовало как можно меньше усилий и не испортило его имидж гениального актера и сильного человека. Про актера не спорю, но человек мой дорогой Ларри не просто мелкий, а мизерный по сравнению с гениальностью.
Даже мама возмущалась:
– Вив, как ты можешь изменять Ларри с Финчем?!
– Кто тебе сказал, что я изменяю Ларри?
– Сам Ларри.
– Он может это доказать?
– Но вы с Финчем слишком много времени проводите вместе, даже на Цейлоне…
Плакать или смеяться? Сниматься в «Слоновьей тропе» Ларри отказался сам, а когда я со злости предложила Финча, немедленно согласился. После нашего отлета, помахав на прощанье рукой и смахнув несуществующую слезу, Ларри принялся жаловаться всем, что, во-первых, я улетела с Финчем, во-вторых, он подозревает, что это не зря, слишком уж Питер оберегает меня, в-третьих, съемки в подобной третьесортной ерунде в ролях, где непременные объятия, до добра не доведут…
Мой дорогой супруг забыл, что сам попросил Финча на время съемок быть моим опекуном, что с Питером приехала его жена Тамар, которая немало помогла мне и во время приступа, и по дороге в Америку.
Интересно, почему мой супруг, все же прилетев на Цейлон после отчаянных телеграмм режиссера, не набил физиономию «обидчику», а поиграл с ним в шахматы, развернулся и улетел обратно отдыхать в Италию, где продолжил распространять слухи об измене, вернее, жаловаться всем на свои страдания по этому поводу? Так ревнивые и обиженные мужья не поступают.
Это нечестно – сначала отправить нас с Питером в Париж, а потом кричать, что мы сбежали, отказаться от съемок на Цейлоне, а потом обвинять меня, что вынуждена сниматься с Финчем, настаивать на электрошоке, а потом притворно вздыхать, что я после этих процедур стала другой…
Все эти дни, делая записи или читая, беседуя с друзьями или просто лежа в темноте, я размышляла и размышляла, анализируя, когда изменились наши с тобой отношения, когда произошло это отчуждение, почему не получилось пары Оливье – Ли.
Физическое отчуждение произошло после того, как у меня обострился туберкулез. Это не страшно, потому что форма не открытая, целовать мужа я не стремилась, достаточно долго (куда дольше необходимого для полной безопасности) провела взаперти и в одиночестве, но Ларри испугался. Я не осуждала и не осуждаю, Оливье слишком боится за свое драгоценное здоровье.
Но и физическое отчуждение было бы невозможно, не будь отчуждения эмоционального. А оно появилось после… Скарлетт и провала нашего спектакля «Ромео и Джульетта», когда американские репортеры (это не Тайнен, который готов хвалить Лоуренса за что угодно и привычно ругать меня) назвали меня лучшей Джульеттой, а Ларри худшим Ромео. Джульетту уже сыграли гораздо лучше, а вот Ромео хуже не смогли.
Ларри просто не простил мне успех на фоне собственного неуспеха. Творческая ревность оказалась хуже ревности мужской, сценическая пара развалилась, не сложившись.
Но что бы ни происходило с нами и вокруг нас, моя беда и одновременно счастье в том, что под маской нынешнего Лоуренса Оливье я вижу того самого Ларри, который обнимал меня в «Пламени над Англией», прыгал с декораций во время спектакля, рискуя не только сломать ногу, но и свернуть шею, который был счастлив учить меня актерскому мастерству. Пусть многие говорят, что есть Лоуренс Оливье внешний, блестящий актер, и Оливье настоящий, которому лучше не попадаться на пути, я знаю, что внутри есть и настоящий Ларри. Моя беда в том, что его не вытащить, что честолюбивые мечты глубоко похоронили романтика, способного совершать гениальные безумства, заменив циником, способным всего лишь гениально играть чувства.
И я уже не верю, что можно вытащить того первого, однако не дам втоптать меня в грязь второму.
«А не послать ли мне его к черту?» Нет, не получится. Это доставит удовольствие сэру Лоуренсу. Мы в разном положении – я страдаю из-за развала самой большой любви, а он из-за того, что все никак не закончится.
Верю ли я, что возможно вернуть прежние чувства или отношения? Конечно, нет. Но я не могу прекратить все вот на такой ноте, кроме того, в наших отношениях недосказанность. Ларри сам не знает, чего ждет, а я знаю. Он хочет, чтобы именно от меня исходило предложение о разводе, чтобы я начала этот разговор, чтобы я послала его к черту.
Если следовать вопросам и сентенциям, предложенным доктором Марион, я именно так и должна поступить: понимая, что возврат прежних чувств и отношений невозможен, стряхнуть прошлое, как пыль с ног, и пойти дальше. Марион твердит, что чем дольше я буду тянуть, тем труднее это сделать, чем дольше все будет длиться, тем больше вероятность, что я окажусь пострадавшей стороной.
Я все равно пострадавшая, и Ларри тоже. Мы оба пострадали от крушения нашей любви, нашей семьи, наших надежд. Но, конечно, мне вовсе не хочется, чтобы развод состоялся из-за моей болезни, а значит, я должна доказать, что могу жить без приступов, по-прежнему могу играть и быть хозяйкой гостеприимного дома.
Ты вообще потерял ощущение границы между реальностью и вымыслом, между ролями и жизнью? Нет, еще хуже – ты просто перестал жить, ТОЛЬКО играешь! Ты хоть отдаешь себе отчет, что пытаешься на сцене в роли свести счеты с теми, с кем не можешь расправиться в жизни?
Ларри, это страшно, это очень страшно. Меня пугает даже не мерзость личности, которую ты намерен играть, хотя если вспомнить твою способность вживаться в роль, сливаться с ней, то и впрямь можно испугаться. Но я боюсь распределения остальных ролей. Ты рассказал всем, что я страшно обиделась, не получив роль леди Анны, мол, почти закатила истерику, узнав, что играть будет Клер Блум. Идиот, настоящий идиот! Роль Анны не столь привлекательна, чтобы за нее бороться, а наблюдать воочию, как сверкают ненавистью твои глаза, – страшно.
Ларри, еще раз: ты не отдаешь себе отчета, что сливаешься с ролью не только на сцене или во время репетиций, но слишком много берешь от каждой роли. К сожалению, берешь не у Ромео или даже Меркуцио, а у героев, подобных Ричарду. Но куда страшней другое. Ты много лет не можешь ни переиграть как актер, ни пересилить как постановщик Джона Гилгуда и постоянно соперничаешь с Ральфом Ричардсоном (одно соперничество за приставку «сэр» чего стоит!). И вот теперь в роли ты получаешь возможность Гилгуда в роли Кларенса убить, а Ричардсона в роли Бэкингема заставить целовать себе руку.
Только не говори, что это бред сумасшедшей. Ты бы видел себя со стороны, когда радовался такому раскладу ролей, говоря о сценической победе Ричарда над своими соперниками, о судьбе Кларенса и унижении Бэкингема. Ты же не делаешь различия между Гилгудом и Кларенсом, между Ричардсоном и Бэкингемом. Не удается сокрушить в реальной жизни – убьешь на сцене? Какое счастье, что ты больше не играешь Гамлета рядом с Гилгудом-Лаэртом, иначе заколол бы его уже на репетиции.
Сумасшедший!
Я не хочу больше играть с тобой, даже в шекспировских спектаклях не хочу!
Рядом с прекрасной блондинкой
Я давно не писала, даже тетрадь забросила. Просто однажды Ларри попались на глаза мои записи, хорошо, что недостаток времени не позволил ему разобраться в том, что же это такое. Правда, подозрения были, мой супруг решил, что я пишу мемуары, зло пошутил на эту тему, но тогда обошлось.
Не желая рисковать, потому что, прочитай это Ларри в действительности, мне не миновать клиники доктора Фрейденберга, я убрала свои бумаги подальше и сделала вид, что просто размышляю о том, как играть роли, о которых пока только мечтаю. Помогло, творческие искания Вивьен Ли моего супруга интересуют мало, Ларри фыркнул и о записях забыл.
А сейчас вытащила снова, потому что назревает интересный период, я уже предчувствую серьезные изменения…
Из Нью-Йорка позвонил Милтон Грин и предложил Лоуренсу снять фильм и самому сняться в главной роли по пьесе Рэттигана «Спящий принц». Сразу несколько вопросов: кто такой Милтон Грин, где будет сниматься фильм и кто продюсер, кто будет играть Мэри Морган – главную женскую роль?
Эту пьесу мы с Ларри с успехом играли в сезоне 1953 года, что же теперь?
Все ответы не в мою пользу, и все они таковы, что рот раскроешь от изумления. Милтон Грин – фотограф «Фокса», ставший совладельцем «Монро продакшн», так, кажется, называется их совместная с Мэрилин Монро независимая кинокомпания.
– Что сняла эта компания?
– Пока ничего, это будет первый фильм.
Да, Мэрилин Монро в самоуверенности не откажешь! Начать сразу с известной пьесы и пригласить в качестве актера и режиссера Лоуренса Оливье… Но если она дает деньги, то и главная роль ее? Рэттиган как-то не очень уверенно намекнул мне о возможности сыграть эту роль, а я уверенно отказалась. К чему вообще что-то обсуждать, если я прекрасно понимаю, что Ларри найдет тысячу и одну причину не играть вместе со мной?