Прокопий Кесарйиский. О войнах 6, 15, 5–15).
Среди скандинавов скритифины — это народ охотников, который кормит своих младенцев не молоком, а исключительно мозгом убитых на охоте животных. «Как только женщина родит, то, завернув младенца в шкуру, сразу вешает его на каком-то дереве. Положив же ему в рот мозг, она отправляется с мужем на обычную охоту. Как все прочие дела они делают сообща, так и этим промыслом занимаются» (Прокопий Кесарийский. О войнах 6, 15, 22).
Прокопий говорит, что самый многочисленный скандинавский народ — «гауты» («гаутиготы» Иордана). Это были норвежские gautar и древнеанглийские geats, то есть народ Беовульфа. Так вот, в поэме «Беовульф» герой, племянник гаута Хигелака, отправляется с ним в поход против франков-Меровингов. Этот набег «Хлохилайха, короля данов», упоминается Григорием Тур-ским в «Истории франков» и датируется 520-ми годами; его рассказ совпадает с историей, рассказанной в нескольких местах «Беовульфа». Короче говоря, Беовульф был современником Юстиниана I и Прокопия.
Готы
Собираясь сражаться за свою жизнь и королевство против полководца-евнуха Нарсеса, Тотила (541–552), воинственный король готов в Италии, хотел отсрочить битву, чтобы подоспело подкрепление. Он выехал между двумя войсками. «Его вооружение было щедро покрыто золотом, а свисавшие украшения фалер шлема и копья были пурпурными и вообще царскими. Сам он, сидя на огромном коне, искусно играл оружием между двумя армиями: гоня коня по кругу и тотчас поворачивая его в другую сторону, он совершал круговые движения. И скача на коне, он подбрасывал копье в воздух и, снова схватив его, дрожащее, часто перекидывал из руки в руку и, двигаясь мастерски, наслаждался таким занятием, откидываясь назад, давая шенкелей и наклоняясь в обе стороны, словно с детства точно обученный искусству этого танца» (Прокопий Кесарийский. О войнах 8, 31). В конце концов Тотила проиграл битву, потеряв свое королевство и жизнь.
Славяне
Первые упоминания о славянах (и их родичах — антах) встречаются в трудах двух ранневизантийских историков, Прокопия и Иордана, писавших в Константинополе около 550 года, на греческом и латыни, соответственно. Славяне появляются внезапно, совершая набеги на балканские территории империи и оставляя историков гадать, откуда они пришли. «Эти народы, славяне и анты, не управляются одним человеком, но издревле жили при народоправстве, и поэтому все дела у них, и выгодные, и сложные, ведутся сообща… Они считают одного бога, творца молний, единственным господином всего сущего и приносят ему в жертву быков и всякие жертвы… Почитают они, однако, и реки, и нимф, и других подобных духов, и приносят и им всем жертвы… Живут же они в жалких хижинах, раскинутых далеко друг от друга, каждый часто меняя место своего обитания… Все они высокие и очень стойкие, а их тела и волосы ни слишком светлые или рыжие, но и полностью к темным не склоняются, однако все рыжеватые… Они всегда полны грязи» (Прокопий Кесарийский. О войнах 7, 14, 22–28).
В конце VI века некие славяне напали на Коринф, и их вождь вывез из городского собора киворий — позолоченную сень над престолом, — чтобы жить в нем как в шатре (Михаил Сириец. Хроника. 361–363).
Глава XV. Иностранцы и стереотипы (641–1453)
Цец написал поэму о том, что он в состоянии поприветствовать разных людей на их родных языках:
«И скифом для скифов найдешь ты меня, латинянином же — для латинян, и для народов прочих всех — одним из их же рода».
Он объясняет, как поприветствовал бы перса, скифа, латинянина и так далее, транслитерируя эти фразы греческими буквами и давая их перевод. Например, он поприветствовал бы латинянина таким вопросом: «Bene venesti, domine, bene venesti, frater?» Однако ближе к концу разговор принимает странный оборот: у Цеца нашлось нормальное приветствие для аланского мужчины (иранский народ на Северном Кавказе, говоривший на языке — предке современного осетинского), но «коль будет у аланки поп в друзьях, то ты услышишь:
“Не стыдно ль, госпожа моя, тебе, что поп долбит твою мох-натку?” (φάρνετζ κίντζι μέσφιλι καὶτζ φουὰ σαοῦγγε)».
Это один из немногих сохранившихся образцов средневекового аланского языка. Некоторые современные переводы, обсуждения и даже издания текста подвергают эту строку цензуре (Иоанн Цец. Теогония эпилог).
Евреи
Вот как Цец поприветствовал бы еврея:
«Жилище заколдованное, пропасть — рот, глотающая мух, слепец (μεμακωμένε βὴθ φαγὴ βεελζεβοὺλ τιμαῖε)», за чем следует:
«Еврей ты каменный, Господь пришел, и молния на голову твою (ἕβερ ἐργὰμ μαρὰν ἀθὰ βεζὲκ εἰς τὸ χωθάρ σου).
Так всем я говорю уместно и прилично»
(Теогония эпилог).
В XII веке испанский путешественник Вениамин Тудельский сообщал, что в Константинополе было две тысячи евреев-рабанитов и пятьсот караимов (это были соперничающие секты, которые расходились относительно того, какие религиозные тексты считать авторитетными). Обе группы должны были жить в Пере, по ту сторону Золотого Рога, но они настолько не любили друг друга, что построили стену между двумя общинами. Никаким евреям не разрешалось ездить верхом по Городу, кроме одного, который был врачом императора Мануила I Комнина. Вениамин говорит, что византийцы били евреев прямо на улицах (Вениамин Тудельский. Путешествие 23–24).
Провинциалы
«Каппадокийца ехидна вот злая раз укусила,
Но и сама умерла, с кровию яда вкусив».
То же самое говорили и о евнухах.
Пафлагонцев называли «свинозадыми» (χοιρόκωλοι), потому что они считались грязными и волосатыми — даже «самыми волосатыми из людей» (Византийский комментарий к Лукиану).
Однажды Константин Манассия (XII век) был в церкви:
«Случилось мне стоять вблизи преддверия,
когда вошел другой: он родом с Кипра был,
но неразумен паче киприотов всех.
Вошел, приблизился и стал вблизи меня:
Вонял вином, а вместе с ним и чесноком.
А я, страдая носом от зловония…
весь задурнившись, начал падать в обморок…
Сказал ему я, кротко на него взглянув:
«О человек, стань одаль, подходить не смей!
Воняешь чесноком, а значит прочь беги:
не в силах я ведь эту дрянь твою терпеть».
Но он не внял и с места не сошел ничуть.
Опять сказал ему я, но теперь грубей:
«О человек, стань одаль, не души меня!
Ведь словно бы болотом твой воняет рот».
Но он повесил на уши как будто щит
и столько ж на меня вниманья обращал,
сколь хряк на комара или на муху лев.
Итак, поняв, что лишние теперь слова
и надо мужа кулаками вразумить,
согнул я руку по-мужски, и так в сердцах
бью мужа в подбородок, прямо в челюсть я
ударом, полным гнева величайшего…
Едва унес так ноги этот говноед!»
Большие, маленькие и двойные люди
В начале IV века жил философ Алипий, «очень искусный в диалектике, которому случилось иметь очень маленькое тело: телом он едва превосходил пигмея, и все страшились, что его зримое тело — это его разум и душа. Его тленная часть не увеличивалась в размерах, но превращалась в божественную». У него было много последователей, но он так и не написал ни одной книги (Евнапий. Жизнеописания философов 5, 3).
Около 389 года жил египтянин, настолько низкорослый, что подражал куропаткам в клетке, разыгрывая с ними шутовские баталии. «Еще более необычно, что у этого человека был рассудок, нисколько не пострадавший от его низкорослости. Ведь и речь его была не лишена изящества, и слова его показывали благородство его ума… Он не дожил и до двадцати пяти лет» (Филосторгий. Церковная история 10, 11).
Автор XII века Константин Манассия написал ряд любопытных произведений, в том числе историю в стихах и любовный роман, а также «Описание маленького человека» — карлика с острова Хиос, который прибыл в Константинополь, чтобы развлекать двор. Каждый оборачивался, чтобы посмотреть на него, и «он был как маленький лошак среди благородных арабских коней». Он носил шапку длиной в половину туловища — подарок аристократа, желавшего пошутить. Его ноги были изогнуты, и трудно было разглядеть его колено. С самого детства он путешествовал из дома в дом, чтобы развлекать людей и так поддерживать своих родителей.
В 524 году в провинции Киликия появилась гигантская женщина. Она была выше любого мужчины на целый локоть и чрезвычайно широка в плечах. Она странствовала, получая мелочь от трактирщиков (Иоанн Малала. Хроника 17, 7; Феофан Исповедник. Хронография, 171).
Лев Диакон (конец X века) описал появление сиамских близнецов из Каппадокии, которых, по его утверждению, он видел несколько раз во время их скитаний по империи. «Все части тела у них были целыми и правильными, но их бока, от подмышек до бедер, срослись воедино, объединяя их тела и сопрягая в одно целое. И соприкасающимися руками они обнимали друг друга за шею, а в других держали посохи, на которые опирались при ходьбе. Им было тридцать лет, и их тела были хорошо развиты и казались цветущими и юными. На большие расстояния они ездили верхом на муле, сидя на специальном седле боком, по-женски. Они были несказанно приятны и милы» (История 10, 3).
Армяне
Касия (или Касиана) была монахиней-гимнографом IX века, одной из самых известных в византийской поэтической традиции. Она написала стихотворение об армянах: