[224] заступись за одинокую и ни в ком не имеющую опоры, сделай, чтобы и мне было дозволено войти в храм. Да не лишишь ты меня созерцания креста, на котором распятый во плоти бог и сын твой пролил кровь свою ради моего искупления. Повели, владычица, открыть мне двери, чтобы я могла поклониться святому кресту и рожденному тобой богу; стань моей поручительницей в том, что никогда более не оскверню мою плоть постыдным соитием, но, когда взгляну на крестное древо сына твоего, тотчас отвергнусь мира и всего мирского и тотчас уйду, куда ты, поручительница моего спасения, прикажешь мне и куда поведешь меня". Так я сказала и, укрепленная своей горячей верой и ободренная состраданием богородицы, покидаю то место, стоя на котором творила молитву. Снова я иду и замешиваюсь в толпу входящих в храм, и сейчас никто уже не отталкивает меня, и я в свою очередь не отталкиваю никого, никто не мешает мне приблизиться к дверям, ведущим внутрь храма. Меня объяли страх и восхищение, и вся я с головы до ног трепетала и содрогалась. Затем я достигла дверей, дотоле недоступных для меня, и, словно сила, прежде препятствовавшая, теперь пролагала мне дорогу, свободно переступила порог, и, взойдя в святой храм, удостоилась зреть животворящий крест, и увидела святое таинство, и поняла, сколь милостив бог к кающемуся.
И вот я, несчастная, пала ниц, лобзая святые те плиты, и поспешно вышла, торопясь к той, что дала за меня поручительство. Я прихожу туда, где скрепила свое обязательство, и, склонив колени пред приснодевой и богоматерью, сказала так: „Ты, милосердная владычица, явила свое ко мне человеколюбие и не отторгла мольбы грешницы, и я узрела прославление, которое справедливо не можем зреть мы, нечистые. Хвала богу, по заступничеству твоему принимающему раскаяние грешников. Что я, грешница, могу думать и говорить? Пришел час, владычица, чтобы исполнились слова твоего за меня поручительства. Ныне путеводи меня, куда тебе угодно, ныне будь мне и наставницей спасения, и руководительницей на пути покаяния".
Говоря это, я вдали услыхала глас: „Перейди Иордан и обретешь блаженное успокоение". Услышав этот глас и уверовав, что он обращен мне, я в слезах вскричала к богородице: „Владычица, владычица, не оставь меня". С этим я покидаю притвор храма и спешу прочь. Когда я выходила, какой-то человек дал мне три фолия,[225] сказав: „Возьми, амма“.[226] Я на эти деньги купила три хлеба и взяла их в благословение пути своего, спросив хлебопека: „Где проходит дорога на Иордан, человече?". Узнав, какие ворота ведут в ту сторону, я бегом вышла из города и в слезах пустилась в путь. Своими расспросами опережая чужие, я без отдыха шла весь день (кажется, был третий час дня, когда я узрела крест) и на закате солнца пришла наконец к храму Иоанна Крестителя у Иордана. Прежде всего сотворив там молитву, я тотчас вошла в Иордан и окропила той священной водой лицо и руки, затем в храме Предтечи причастилась чистых и животворящих тайн, съела половину одного хлеба и, напившись воды из Иордана, легла спать на земле. Утром я нашла невдалеке от этого места малую ладью, переправилась на другой берег и снова стала просить богородицу путеводить меня, куда ей будет угодно. И вот я оказалась в этой пустыне и, с той поры до сегодняшнего дня пребывая здесь, бегу мира, ожидая господа моего, спасающего от маловерия и треволнений[227]тех, кто приходит к нему». Зосима сказал ей: «Сколько лет, госпожа моя, пребываешь ты в этой пустыне?». Женщина ответила: «Кажется, тому 47 лет, как я покинула святой город». Зосима сказал: «Чем же ты питаешься, госпожа моя?». Женщина сказала: «Два с половиной хлеба были у меня с собой, когда я переправилась через Иордан; вскоре они зачерствели и высохли, и я их понемногу съела». Зосима сказал: «И столько-то лет ты прожила вовсе без печали и при столь внезапной перемене вовсе не ведала соблазна?». Женщина ответила: «Ты спросил меня ныне, авва Зосима, то, о чем мне страшно даже говорить. Ибо, если теперь стану вспоминать все опасности, которые претерпела, и ужасные мысленные соблазны, боюсь, что вновь они одержат меня». Зосима сказал: «Не умалчивай ни о чем, госпожа моя, ибо единожды я уже попросил тебя, чтобы, ничего не опуская, ты во всем меня поучила». Она сказала: «Истинно, авва, семнадцать лет я сражалась в этой пустыне с необузданными своими страстями, как с лютыми зверьми. Когда я садилась есть, мне хотелось мяса и египетской рыбы, хотелось вина, столь мной любимого, ибо, живя в миру, я много его пила; здесь же, не находя и воды, я сгорала от жажды и несказанно страдала. Посещала меня и безрассудная тоска по разгульным песням, постоянно смущая меня и побуждая напевать их демонские слова, которые я помнила. Тогда я плакала и била себя в грудь, вспоминая об обете, который дала, удаляясь в пустыню, и однажды мысленно очутилась я пред иконой богоматери, моей поручительницы, и жаловалась ей, умоляя прогнать соблазны, осаждающие мою злосчастную душу. Однажды, когда я долго плакала и сколько доставало сил наносила себе удары, какой-то свет внезапно озарил меня. И с тех пор настала для меня после треволнения великая тишь. Как, авва, поведаю тебе о помышлениях, снова толкавших меня в блудный грех? В моем злосчастном сердце горело пламя и всю меня жгло, возбуждая похоть. Едва этот помысел посещал меня, я бросалась на землю и обливала ее слезами; мне думалось, что моя заступница и хранительница явилась сюда, чтобы покарать нарушительницу своего обета. Случалось, я по суткам лежала так, пока тот сладостный свет не изливался на меня, прогоняя соблазнявшие ко греху помыслы. Впоследствии я всегда обращала духовные свои глаза к моей поручительнице, прося помочь мне, терпящей бедствие в море этой пустыни. И она была мне опорой в моем раскаянии. Так во множестве искушений прошло 17 лет. Но с той поры до сего дня богогодица не оставляла меня и руководительствовала во всем». Зосима сказал ей: «Неужели ты не испытывала недостатка в еде и одежде?». Она отвечала ему: «Съев те хлебы, о которых упомянула, я 17 лет питалась травами и тем, что могла найти в пустыне. Гиматий же, бывший на мне, когда я переправилась через Иордан, сносился. Мне пришлось немало страдать от холода и летнего зноя, когда меня палила жара или, дрожащую, сковывал холод, так что часто я падала наземь и лежала почти бездыханно и недвижимо. Я постоянно сражалась с кознями и ужасными искушениями диавола. Но с того времени и до сих пор сила божия всяким путем обороняла мою грешную душу и жалкое тело. Ибо одно воспоминание о том, из скольких опасностей я была ею спасена, насыщает меня нетленным брашном, надеждой на спасение. Ведь брашно мое и крепость — слово господне. Ибо не хлебом единым живет человек,[228] и совлекшие с себя покров греха облекаются скалой, когда им нечем скрыть наготу».[229] Зосима, услышав, что она еще сохраняет в памяти слова Писания, из книги Моисеевой, Иова и Псалтыри,[230] сказал ей: «Ты, госпожа моя, читала только Псалтырь или и другие священные книги?». На это она улыбнулась и говорит старцу: «Истинно, я не видела человека с тех пор, как переправилась через Иордан, кроме как сегодня тебя, не встречала и ни единого зверя, ни другой какой твари, как пришла в эту пустыню. Грамоте же я никогда не училась и не слышала даже, как поют псалмы или что-нибудь оттуда читают. Но Слово божие, наделенное жизнью и силой, само дает человеку ведение. Здесь кончается моя повесть. Но как в начале ее, и ныне заклинаю тебя воплощением божественного Слова молиться обо мне, грешной, перед господом». Так сказав и так свершив свой рассказ, она пала к ногам Зосимы. И снова старец со слезами вскричал: «Благословен бог, творящий великие, чудные, славные и предивные дела, которым нет числа. Благословен бог, показавший мне, как он награждает тех, кто боится его. Истинно, господи, ты не оставляешь взыскующих тебя». Женщина, удержав старца, не позволила ему пасть ей в ноги и сказала: «Все, что ты услышал, человече, заклинаю тебя нашим спасителем Христом никому не рассказывать, пока бог не разрешит меня отселе. А теперь ступай с миром — на следующий год ты увидишь меня, а я тебя, хранимого благодатью господней. Сделай, ради бога, то, о чем я тебя ныне прошу, — в будущий великий пост не переходи, как принято у вас в монастыре, Иордан». Зосима удивился, что ей ведомо монастырское правило, и сказал только: «Слава богу, дарующему великие блага любящим его». Она говорит: «Оставайся, авва, как я тебе сказала, в монастыре; ведь, если б и захотел, невозможно тебе будет выйти. В день святой тайной вечери[231] возьми для меня в священный и достойный подобных таинств сосуд от животворящего тела Христова и крови и стой на том берегу Иордана, который ближе к поселениям, чтобы я могла прийти и причаститься святых даров. Ибо с тех пор, как я приобщилась в храме Предтечи, до того, как перейти Иордан, до сего дня не приобщалась и теперь всей душой этого жажду. А потому, молю, не пренебрегай моей просьбой и принеси мне те животворящие и святые тайны в тот самый час, когда господь созвал учеников на святую свою вечерю. Авве же Иоанну, игумену твоего монастыря, скажи так: „Призри на себя и на овец своих, ибо они творят дурные дела, которые должно исправить". Но я не хочу, чтобы ты сейчас сказал ему об этом, а когда бог повелит тебе сделать так». Кончив и сказав старцу: «Помолись за меня», она снова скрылась во внутренней пустыне. Зосима склонил колени и припал к земле, где напечатлелись следы ее, восславил, и возблагодарил господа, и в ликовании души и тела пошел назад, славословя господа нашего Христа. Вновь пройдя ту пустыню, он вернулся в монастырь в день, когда у тамошних монахов было принято возвращаться.