однявшуюся суету и вопрошала о том же. Прислуживавший человеку божию Алексию сказал владыке своему: «Господин мой, не тот ли нищий, которому ты дал меня в услужение, человек божий, ибо я видел великие и дивные знамения того. От воскресения до воскресения он причащался святых и пречестных тайн и ел две унции хлеба, а две унции воды были ему питьем. И всю неделю он жил в воздержании, а ночи все проводил бодрствуя. Иные из рабов твоих весьма мучили его — били ногами, посмевались над ним и глумились, иные выливали на голову его помои, а он все сносил с радостью». Услышав это, Евфимиан тотчас идет к человеку божию и обращается к нему, а тот уже не слышит его. И, открыв лик Алексия, увидел, что он сверкает, как лик ангела, а рука его держит харатью. Евфимиан прикоснулся к харатье, желая взять ее, чтобы увидеть, что написано на ней, а святой не отдавал ему харатью. И тогда он подошел к божественным императорам и сказал им: «Мы нашли, кого искали». И потом рассказал: «17 лет назад я принял в дом свой нищего» — и передал им по порядку все происшедшее и то, что святой почил и держит харатью в руке своей и, мол, «не отдает мне ее». Тогда божественные императоры велят постлать ложе и положить на него святые его останки. Все это было тотчас сделано, и все встали, императоры, архиепископ и весь синклит. И императоры приблизились к ложу, говоря: «Раб господень, мы, хотя и грешники, — цари, а этот муж — отец императоров и всего города. Отдай нам эту харатью, чтобы мы увидели написанное на ней и узнали все о тебе». Тогда Алексий отдал им харатью, а они, взяв, вручили ее хартуларию[441] святейшей церкви Аэтию. И, когда императоры, архиепископ и Евфимиан сели, тот стал читать. Было глубокое молчание, и все безмолвствовали во время его чтения, а когда он дошел до упоминаний об отце, матери и жене Алексия и до слов о том, как святой дал ей золотой перстень и поясную пряжку, завернутые в пурпурного цвета покров, Евфимиан тотчас поднялся с места, разорвал на себе одежду, стал рвать волосы на голове и терзать седины свои. И бросился к честным останкам и припал к груди святого. И целовал его любовно, говоря: «Увы, сладчайшее дитя мое, зачем ты так сделал и навел на душу мою великую печаль и нескончаемое страдание! Увы, свет моих очей! Столько лет я прожил одиноким, ожидая, когда услышу голос твой или весть о том, что с тобой сталось. И ты не открылся мне. Увы, утешение и отдохновение старости моей! Что мне делать с печалью сердца моего? С этого дня я сильнее восплачу в раненой душе своей, ибо всякий день видел тебя униженным в родительском доме твоем. И ты не открылся мне, чтобы я знал, кто ты». А мать его, услышав, что это сын ее, выбежала из спальни своей, как львица из клетки. Она наносила себе удары и терзала волосы и разодрала одежды свои, и с распущенными волосами подбегала ко всем, призывая дать ей приблизиться и обнять честное тело сына своего, ибо в покое было великое множество народа. Она громко взывала ко всем, говоря: «Увы, мужи! Расступитесь, дайте взглянуть мне на любезного и желанного моего сына и хотя на краткое время усладиться ликом его. Увы, братья, расступитесь, дайте взглянуть мне на мое единственное дитя, чтобы сбылась надежда моя. Увы, мужи, расступитесь, дайте взглянуть мне на ягненка моего, на птенца гнезда моего, на вскормленного молоком моим, на труды рук моих!». И, припав к груди честного мужа, она любовно целовала его и, взывая ко всем, говорила: «Увы, сладчайшее дитя мое, зачем ты так сделал и навел великую печаль на душу мою. Ты видел, что всякий день я так убивалась, и не открылся мне! Увы, мое утешение! Столько лет ты был одинок, и как чужой жил в родительском доме, и не открылся мне! Увы, что мне делать, на что ныне уповать?». В черных одеждах вошла жена его и припала к груди святого. Она тоже говорила со слезами: «Увы, одинокий мой горлик, сколько лет я прожила из-за тебя в одиночестве, ожидая, что услышу голос твой или весть о том, что с тобой сталось. И ты не открылся мне. Сегодня я стала вдовицей, и ныне не на что мне больше уповать и некого ожидать и незачем терпеть. С этого дня я восплачу в раненой душе своей». А окружающие были умилены слезами их, и все заплакали. Тогда божественные императоры и архиепископ приказывают поставить ложе в середине города. После этого тотчас стал стекаться народ, чтобы поклониться честным и святым останкам. Страждавшие неисцелимыми недугами, взглянув на святого, разрешились от всех скорбей своих — немые заговорили, слепцы прозрели, одержимые демоном стали здоровы, прокаженные очистились и всякая иная болезнь отошла от них. Императоры, увидев эти чудеса, удивились и понесли ложе на плечах своих, да освятятся от честных останков человека божия Алексия. И отец его, и мать его шли по обе стороны ложа, а жена в великой печали, ударя себя в грудь, следовала за ложем. Толпы народа теснились вокруг, и люди давили друг друга, и мешали идти тем, кто нес ложе. Тогда императоры велят метать на дорогу золотые и серебряные монеты, чтобы отвлечь народ туда. Но никто не обращал на деньги внимания, и все устремлялись к ложу с останками святого. Потому несшие ложе с трудом дошли до храма святого Вонифатия. Там они поставили ложе на семь дней, и отец, и мать, и жена Алексия пребывали при нем. И императоры, сделав серебряный ковчег, похоронили в нем останки святого марта 17-го дня. А было это в правление божественных императоров ромейских Аркадия и Гонория и в архиепископство Маркиана. И толпы верно сходились к ковчегу семь дней, и на седьмой день при стечении всего народа мощи стали струить благовонное мирро. Все, кто брал от него, избавлены были от скорбей своих, прославляя отца и сына с безначальным святым духом ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Текст переведен по изданию:
Margarete Rosier. Die Fassungen d. Alexius = Legende. Wien — Leipzig, 1905=Wiener Beitrage z. Englischen Philologie, XXI.
Легенды о чудотворных иконах
Прекрасным, сладостным и весьма поучительным кажется мне, о верные прихожане, благочестиво сюда собравшиеся, поведать вам об удивительном и великом чуде. Я думаю, и вы согласитесь с этим, если склоните к словам моим внимательное ухо. Знайте, возлюбленные, что три патриарха, я разумею Иова Александрийского, Христофора Антиохийского и Василия Иерусалимского,[442] вместе с многочисленным собором своих епископов и тремя тысячами монахов, составив и написав пространное послание, подкрепленное многими доводами, отправили его императору Феофилу,[443] дабы подвигнуть и склонить императора к тому, что по изначальной вере святых отцов должно почитать пречистые и честные иконы святых. Началом да будет это предание о предивном чуде.
Святейший вселенский патриарх Герман[444], много пострадавший от христоненавистных и безбожных иконосжигателей, а потом осужденный ими на изгнание, покидая патриархию и взяв с собой святую икону господа и спасителя нашего, украшенную по краю драгоценными камнями, пришел с нею в место, называемое Амантий,[445] на берег моря и своей рукой начертал на табличке для письма: «Учитель, спаси себя и нас».[446]Табличку он привязал к лицевой стороне иконы и, пустив икону в море, возрыдал, поклонился земно и отбыл в изгнание. И эта святая и пречистая икона, как гласит нелживая молва, через сутки оказалась в древнем Риме. Папа Григорий[447] по откровению божию узнал о ее явлении. И этот человек божий тотчас вышел, чтобы встретить икону. Он сел в лодку и, путеводимый свыше смотрением божиим, увидел икону и приблизился к ней. Слушайте дальше об этом дивном чуде и трепещите пред величием его. Чуть только архиерей устремился к чудотворной иконе, не сводя с нее очей своих и потянувшись к ней руками, а паче того сердцем, ибо исполнился слез, тотчас она поднялась над водами и возлетела к рукам этого достойного служителя своего, стоявшего посредине лодки. О великое и удивительное чудо, знамение и предание! Кто, слыша его, не страшится и не ликует, громко не славит и не восхваляет человеколюбца бога? Тогда папа в страхе и удивлении, из вод речных прияв в руки свои преславный образ господа нашего Иисуса Христа, в сопровождении несметных толп народа, сошедшегося туда со свечами, кадилами и песнопением, отнес его в храм святого первоверховного апостола Петра. И после усердных молитв и приличествующих славословий преславную эту и драгоценную святыню убрали туда, где хранится священная утварь для святого богослужения, и там этот святой и пречистый образ находится до сего дня, и все верные его почитают и поклоняются ему. На нем еще виден след морской воды и влаги — полоса шириной в пять пальцев. Это чудо, страшное и удивительное, думаю я, не менее, возлюбленные, сотворенного праведным богоприимцем Симеоном, который руками своими приял младенца,[448] создавшего все своим словом и велением, не уступает и чуду жившего до него Моисея, кто приял своей рукой скрижали, начертанные богом.[449] Пусть устыдятся, скроются и исчезнут с лица земли те, кто от всего сердца не чтят и от всей души не поклоняются святой и пречистой иконе господа нашего Иисуса Христа, пресвятой приснодевы Марии, родившей его по плоти, и всех святых его, и да не обретут они царствия небесного. А мы обратим слово свое к преданию о другом чуде.
В ограде святой и великой церкви божией перед воротами, обращенными к востоку, там, где с обеих сторон их на плитах проконнесского мрамора[450]