И в это время ударили в било, и, пробудившись, пресвитер подумал, что видел сон, но, когда выпростал левую руку свою из плаща и в ней в яве лежали яблоки, восхитился ум его. Он бережно спрятал яблоки в постеле и, прикрыв дверь, вышел. Подойдя к обычному месту Евфросина, он застал его стоящим в ожидании, когда начнут молитвословие, и, пав перед ним, говорит: «Во имя бога, которому ты, человек божий, неустанно служишь, ответь мне, что я спрошу тебя». Тот сказал ему: «Спрашивай, отец, что тебе угодно». Иерей говорит: «Бога ради, скажи мне, где ты был этой ночью?». Он ответил: «Там, отец, я был, где ты меня видел». Опять иерей спрашивает: «А где я тебя видел, скажи мне, раб божий?». Евфросин говорит: «В раю, который ты узрел». Снова иерей обратился к нему: «Если говоришь не ложно, то что ты мне дал?». Евфросин сказал: «То, что ты попросил». Тут иерей, пав ему в ноги, стал настаивать, говоря: «Богом заклинаю, о чем я тебя попросил?». Тот ответил: «Ты попросил три яблока, и я их тебе дал». И иерей, поклонившись ему, отошел к своему месту, и всю всенощную дивился сердцем и, обоняя страшное то благоухание, напитавшее одежду его, был сам не свой.
Ефросин же стоял и, как накануне, молился, а когда скончался третий день всенощной молитвы, пресвитер пошел за теми тремя яблоками и вернулся в храм, прежде чем братья успели разойтись, и говорит им: «Помолитесь, святые отцы, и простите меня: ведь, имея в монастыре нашем бесценный перл, честного Евфросина, мы все презираем его как неученого, а он более всех нас удостоин благодати божией». И пресвитер поведал чутко внимавшим ему все то, о чем мы рассказали. А когда он показал им яблоки, слова его получили еще более веры. Ведь яблоки, как говорилось, по величине своей, цвету и запаху были не таковы, как растут здесь. Вдохнув аромат этих яблок, все восславили господа, и отломили от них, и дали больным, и тотчас болящие исцелели. Что осталось, они разделили на малые доли, и упомянутый пресвитер, который принес яблоки, положил их на святой дискос[496] и по общей просьбе всем дал вкусить, ибо братья уверовала, что болящие исцелели потому, что яблоки те, как сказано, были сорваны в господнем саду.
А тот повар Евфросин, когда пресвитер начал говорить, и все, окружив его, внимали рассказу, как евангелию Христову, открыл боковую дверь и вышел из церкви, чтобы избежать славы людской, и до сего дня более не показывался. Мы же, услышав это, весьма изумились, прославляя и благодаря отца, сына и святого духа ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Текст переведен по изданию:
Revue de l'Orient Chrétien, v. 10, 1905: Vies et récites d'anachorétes (IV–VII sec.)
Житие и предания аввы Даниила
Авва[497] Даниил пресвитер Скита[498] случился в Фиваиде[499] вместе с одним учеником своим. И на возвратном пути они плыли по реке и приблизились к какому-то селению: старец велел морякам остановиться здесь. И старец говорит: «Сегодня мы останемся тут». Ученик его стал роптать, говоря: «До каких пор мы будем скитаться с места на место? Вернемся в Скит». Старец отвечает: «Нет. Сегодня останемся тут». И посреди селения того собрались странники. Брат говорит старцу: «Разве богу угодно, чтобы мы сидели здесь как собратья их? Пойдем хотя в часовню». Старец говорит: «Нет. Я буду сидеть здесь». И они просидели там до позднего вечера. И брат начал воинствовать против аввы, сказав: «Из-за тебя я помру». Когда они так препирались между собой, пришел какой-то старец мирянин высокого роста, совсем седой, весьма древний годами с вершей в руках.[500] Увидев авву Даниила, он обнял его и стал со слезами лобзать стопы его; приветствовал он и ученика аввы и говорит им: «Приказывайте».
Старец этот держал также факел и обходил улицы того селения в поисках странников. И вот, взяв авву Даниила, и ученика его, и остальных странных, которых встретил, он привел их в дом свой, и налил воду в чан, и омыл ноги ученика и старца. Ни в доме у себя, ни где в ином каком месте не имел он никого близкого, кроме единого бога. И поставил перед ними стол, а когда они поели, бросил оставшиеся куски псам, бывшим в этом селении. Ибо таков был его обычай, и от вечера до раннего утра он не отпускал от себя ни одной души. Старец уединился с аввой, и до самого рассвета они сидели и со слезами вели душеспасительную беседу. Поутру, обнявшись, старцы расстались.
На дороге ученик поклонился авве Даниилу, говоря: «Сделай милость, отец, скажи, кто этот старец и откуда он тебе знаком?». А авва не пожелал ответить. Брат снова поклонился, говоря: «Ты ведь многое что поверял мне, почему же не поверяешь на сей раз?». Авва не пожелал рассказать ему о старце, так что брат опечалился и не говорил с аввой до самого Скита.
Вернувшись в свою келию, брат, как обычно в одиннадцатом часу, не подал старцу поесть, а старец соблюдал это время трапезы во все дни жизни своей.
Когда наступил вечер, старец взошел в келию этого брата и говорит ему: «Почему, дитя, ты заставил отца своего умирать с голоду?». Тот отвечает: «У меня нет отца. А если б был, он любил бы свое дитя». Авва говорит: «Дай мне поесть», и берется за дверь, чтобы открыть ее и выйти, но брат успевает удержать авву, и лобызает его, и говорит: «Жив господь, не пущу тебя, если не скажешь мне, кто тот старец». Брат не мог видеть, чтобы авва был чем-нибудь опечален, ибо весьма любил его.
Тогда старец говорит: «Приготовь мне немного поесть, и скажу». И, когда старец кончил есть, он говорит брату: «Учись склонять голову, ибо из-за речей твоих в той деревне я не хотел тебе ничего поведать. Смотри, не повторяй того, о чем сейчас услышишь. Старец тот зовется Евлогием, по ремеслу он камнесечец. Каждодневно от трудов рук своих он получает один кератий[501] и до вечера ничего не ест. А вечером возвращается в деревню, и приводит в дом свой всех странников, которых встречает, и кормит их, а что остается, бросает, как ты видел, псам. С самой юности своей и по сей день он камнесечец. В его сто, если не более, лет бог дарует ему силу молодого, и каждодневно вплоть до сего дня он зарабатывает свой кератий.
Когда мне не было и сорока лет, я пришел в эту деревню, чтобы продать рукоделие свое, а вечером явился он и, пригласив по своему обычаю меня и бывших со мною братьев, принял нас в доме своем.
Побывав там и увидев добродетель старца, я стал по неделям поститься, прося бога даровать ему более денег, дабы возможно было Евлогию благодетельствовать многих. После трех седмиц поста я лежал едва живой от воздержания и вот вижу, как некто, похожий на святителя, подходит ко мне и говорит: „Что с тобой такое, Даниил?". И я говорю ему: „Я обещал Христу, владыка, не есть хлеба, пока не услышит молитвы моей об Евлогии-камнесечце и не пошлет ему богатство, дабы возможно ему было благодетельствовать многих". А он говорит мне: „Нет. С него достаточно". Я отвечаю: „Недостаточно. Дай ему больше, чтобы через него все славили святое твое имя". А он отвечает мне: „Говорю тебе, что с него достаточно. Если хочешь, чтобы я добавил, стань поручителем за душу его, что она не соблазнится, если Евлогий разбогатеет, и тогда добавлю". Я говорю к нему: „Из рук моих взыщи душу его".[502]
И чудится мне, будто мы в церкви во имя святого Воскресения, и младенец сидит на пречестном камне, и справа от него стоит Евлогий. И младенец посылает ко мне одного из стоящих вокруг него, и говорит мне: „Ты поручитель за Евлогия?". Я отвечаю: „Да, владыка". И снова он говорит: „Скажите ему, что я спрошу за поручительство". И я говорю: „Знаю, владыка. Только умножь дары свои Евлогию".
И тут я вижу, как двое каких-то мужей полными пригоршнями мечут в пазуху Евлогия монеты, и все, что они бросали, оставалось в ее складках. Пробудившись, я понял, что молитва моя услышана, и восславил бога. Евлогий же, придя к месту, где он трудился, ударяет по какой-то скале и слышит, что внутри она полая, и находит небольшое углубление, и снова ударяет, и видит набитую монетами пещеру. Удивившись, он говорит в душе своей: „Деньги эти положены израильтянами. Что делать? Если я принесу их в деревню, об этом узнает архонт,[503] он заберет деньги, и мне будет не сдоброватъ.[504] Разумнее уйти в места, где меня никто не знает". И, наняв мулов будто бы для перевозки камней, он ночью свез деньги к реке и оставил свое доброе ремесло странноприим- ства, которым каждодневно занимался, и, сев на корабль, прибыл в Византий.
Тогда царствовал Юстин, дядя Юстиниана.[505] Евлогий дает много денег императору и вельможам его, чтобы стать эпархом священного претория.[506] И он купил большой дом, который вплоть до сегодняшнего дня зовется египетским. Спустя два года я снова вижу во сне того младенца в церкви во имя Воскресения и говорю в душе своей: „А где Евлогий?". И немного спустя при моих глазах какой-то эфиоп влечет Евлогия прочь от младенца. Пробудившись, я говорю в своей душе: „Горе мне, грешному. Что я наделал? Сгубил свою душу". И, взяв суму свою, я пошел в селение, чтобы продать свое рукоделие и дождаться обычного прихода Евлогия. Но и поздним вечером никто не подошел ко мне. И тогда я встаю и прошу одну старицу, говоря ей: „Амма,[507] достань для меня три хлебца, потому что я сегодня не ел". Она говорит: „Ладно", и пошла, и принесла мне немного поесть, и протянула, и преподала мне духовное назидание, говоря: „Тебе не ведомо, что монашеский чин требует воздержания во всем“ и многие другие назидания. И я говорю ей: „Что ты мне присоветуешь сделать, ибо я пришел продать свое рукоделие?". Она мне сказала: „Хочешь продать свой товар, не приходи в селение так поздно, хочешь быть монахом, иди в Скит". Я говорю ей: „Право, прости меня, но нет ли в этой деревне богобоязненного человека, который покоил бы странных?". Она в ответ: „Что ты сказал, почтенный авва? У нас тут был один камнесечец, который много благодетельствовал странных. И бог, увидев дела его, воздал ему, и теперь он стал патрикий".