Византийские очерки. Труды российских ученых к XXIV Международному Конгрессу византинистов — страница 16 из 33

[229], у генуэзцев же он встречается постоянно, расширяя социальную опору колонистов. Часто встречающийся в источниках термин habitator не означает юридический статус лица и указывает только на длительность проживания в фактории как колонистов, так и местного населения. Итак, у генуэзцев были статусные градации и происходило инкорпорирование местных жителей-христиан (не только католиков) в органы самоуправления, у венецианцев это было скорее исключением[230].

Итальянские фактории Причерноморья являлись источником приобретения рабов. Их покупали у татар, у обедневших родителей, за ними шла настоящая охота: колонисты, как это описывал очевидец Иосафат Барбаро, устраивали подлинную охоту за подъезжавшими (в свою очередь для грабежа) степняками[231], патроны кораблей захватывали местных жителей на побережье и продавали их в рабство[232] и т. д. Число вывозимых из портов Причерноморья рабов измерялось тысячами в год, но не десятками тысяч, как в османский период[233]. Рабы составляли заметную часть населения самих факторий. Разумеется, они были лишены юридической правоспособности, но, в отличие от классического римского рабства, зачастую отпускались на волю хозяевами по достижении определенного возраста (женщины даже с приданым). Случаи сожительства хозяев со служанками или рабынями были обыденным явлением, и дети (особенно мальчики) могли включаться в семью хозяина и получать права полноправного римского гражданства[234]. Их матери также получали свободу через акты манумиссии. Раб в венецианской Тане мог быть собственником, иметь других рабов, и даже торговать ими. Разумеется, это скорее исключение, чем правило, но сам факт допустимости и нотариальной фиксации такой сделки примечателен[235].

Механизмы управления факториями у венецианцев и генуэзцев были разными. Венеция управляла ими непосредственно из метрополии, Генуя – через свой главный форпост Каффу, а в 1453 г. передала и административное, и финансовое управление факториями Банку св. Георгия. Однако все высшие магистраты факторий были выборными и назначались на короткий срок с возможностью продления мандата только в особых случаях и на основании специальных решений. Консулы во время несения службы обладали широкими судебными и административными полномочиями, вплоть до применения высоких штрафов и суровых телесных наказаний, пыток, даже казни. В судопроизводстве им помогали специальные юристы – викарии. Но по истечении срока полномочий консулы сами подлежали специальному суду – синдикаменту. В венецианском варианте следствие начинали прибывшие в факторию новые высшие магистраты (б ай л о или консулы) или капитаны конвоя галей, собиравшие все доказательства правовых и административных нарушений от полноправных жителей, а заканчивалось дело судом в метрополии, где основным наказанием при доказанности нарушений был денежный штраф, взыскиваемый из оставляемого консулом перед отправкой в факторию залога. При обнаружении серьезных преступлений магистрату запрещали впредь на определенный срок или навсегда занимать эту выборную должность.

В генуэзском варианте синдикацию производила специальная юридическая комиссия, на решение которой можно было апеллировать. Но рассмотрение апелляций зачастую длилось годами, и лишь потомкам оффициалов иногда удавалось добиваться оправдания своих невинно осужденных или оклеветанных (увы, это случалось нередко) пращуров по суду. Немногие сохранившиеся «сипдикаменты» в деталях рассказывают нам о подобных казусах[236].

Ведение делопроизводства в факториях осуществлялось нотариями. И здесь венецианская и генуэзская практика различалась. Венецианские нотации были исключительно клириками, священниками венецианских храмов, генуэзские, напротив, светскими лицами, входившими в нотариальную коллегию. И там, и там требовалась инвеститура и избрание, но в генуэзской практике нотариев-канцлеров фактории подбирал себе консул (затем они утверждались), а в венецианской – канцлер фактории избирался столичными магистратурами. Кроме того, как правило, в небольших венецианских факториях, как Тана или Трапезунд, одновременно работал один нотарий-канцлер фактории (не считая корабельных нотариев и писцов), а в генуэзском варианте таких нотариев могло быть несколько, включая и частных нотариев, и писцов книг финансовой отчетности – массарий. Еще одно отличие заключалось в языке нотариальных актов. В генуэзской практике все акты (от первоначальных набросков, имбревиатур, до чистовых итоговых записей актов-»инструментов») составлялись на латыни, а в венецианской – латынь перемежалась с венецианским диалетто, особенно когда речь шла о записи показаний свидетелей, не владевших латынью, но далеко не только в этих случаях.

Хотя в факториях действовали католические храмы и монастыри, не связанные напрямую с метрополиями, власти факторий предпочитали обращаться к «своим» священникам, а там, где фактории соседствовали (как, например, в Тане) и приходилось при необходимости обращаться к клирику другой «нации», это вызывало у властей подозрение и даже обвинения в измене[237].

Нотации, разумеется, составляли акты разного юридического содержания. Но значительная и наиболее оберегаемая их часть – завещания и исполнительные распоряжения по ним. Изучение этих источников открывает богатую палитру сведений об имуществе и занятиях, о быте и досуге, о хозяйственной и административной деятельности завещателей. На их основании можно судить и о предпочтениях итальянцев, живших больший или меньший срок в факториях. Исследование корпуса завещаний венецианского канцлера в Тане 60-х гг. XIV в. Бенедетто Бьянко показало, например, что завещатели предпочитали оставлять большие вклады венецианским храмам и богоугодным заведениям, чем храмам и церквам самой Таны, даже если они там проживали длительный срок. Это был сравнительно небольшой процент от завещанного капитала[238].

У нас нет возможности сколько-нибудь подробно рассматривать здесь историю культуры факторий Причерноморья. Упомяну только, что в них складывался своеобразный синкретический стиль, объединявший вкусы и художественные предпочтения и причудливо переплетавший стили и приемы ремесел Запада и Востока в общий букет, причем греческие, итальянские, армянские, иранские, золотоордынские мастера обменивались опытом мастерства и создавали нечто столь разнообразное, что определить, в каком именно месте и в какой мастерской изготавливалось изделие зачастую невозможно: там плавно осуществляется переход от одного стиля к другому, изделие одних мастеров получает надпись на ином языке, выполненную другими. Мастера приспосабливались к вкусам своих потребителей, особенно когда речь шла о церемониальных дарах, типа кубков или серебряных поясов с инкрустациями[239]. И в языке (за пределами официального делопроизводства, специальных школ грамматиков и скрипториев) происходило столь же примечательное смешение слов, фраз, образов, понятных вступавшим в общение людям разных этносов и формировавшее особый язык – лингва франка, изредка оставлявший свой след в письменных источниках[240].

Международный товарообмен, в который в XIII–XV вв. было вовлечено Причерноморье, способствовал унификации цен, созданию международных рынков с общими регуляторами цен на пространстве от Азовского моря до берегов Атлантики, обмену как товарами, производственным опытом, так и политической информацией, а в известной мере и достижениями культуры. Разве не удивительно, что генуэзский купец в Каффе заказывает себе надгробие со стрельчатыми арками готической архитектуры?[241] Разумеется, вся эта интеграция осуществлялась при доминировании и в интересах итальянского купечества, сопровождалась эксплуатацией местного населения, расцветом работорговли. Изучая ее проявления, мы должны видеть ее разные стороны и результаты, не затушевывая негативных сторон и не замалчивая достижений.

Конец и венецианскому, и генуэзскому предпринимательству в Причерноморье положила османская экспансия второй половины XV в., поглотившая бывшие фактории венецианцев и генуэзцев, поработившая, переселившая или изгнавшая значительную часть прежнего населения факторий, постепенно вводившая жесткий контроль торговли на проливах[242] и превратившая черноморский бассейн во внутреннее озеро Порты в XVI – первой половине XVIII в. Но это уже другая история.

Причины военных побед в представлении византийцевЧ. 1. Ранневизантийские авторы (IV–VII вв.)

ВИЗАНТИЙСКИЕ ОЧЕРКИ:

Труды российских ученых к XXIV Международному Конгрессу византинистов

BYZANTINE STUDIES:

Essays Presented by Russian Scholars to the 24th International Congress of Byzantine Studies


П.В. Кузенков

Кузенков Павел Владимирович, Кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник, доцент, Институт общественных наук и международных отношений, Кафедра «Теология и религиоведение», Севастопольский государственный университет, ул. Университетская, 33, 299053 Севастополь; pklOT^mail.ru

Аннотация: Отношение к причинам побед в военных конфликтах является важным маркером, характеризующим господствующее в том или ином обществе мировоззрение. В частности, в Библии любые победы и поражения рассматриваются с точки зрения высшего промысла Бога-Творца в отношении избранного народа. Языческая традиция трактовала военные удачи и неудачи как прихоть богов. Философские учения призывали относиться к военным событиям как к непредсказуемой игре слепой судьбы. Наконец, прагматизм, характерный для политиков и полководцев, заставлял искать рациональные причины побед и поражений. Византийское общество, представлявшее собой сложный сплав греческих, римских и восточных религиозных и культурных традиций, сочетало в себе все эти типы мировоззрений. С целью определить характер и динамику их взаимодействия мы ставим задачу проследить – на примере сочинений историков – типы объяснений военных побед (и, отчасти, поражений) с точки зрения того или иного автора, чтобы выявить господствующую в данную эпоху систему ценностей. Первая статья посвящена ранневизантийскому периоду (IV–VII вв.), в течение которого происходила интенсивная христианизация позднеантичного греко-римского общества и его трансформация в средневековую цивилизацию. Результаты демонстрируют широкое разнообразие ценностно-мировоззренческих установок разных авторов. Методологическую проблему представляет зависимость исторических сочинений от источников, суждения которых бывает трудно отделить от авторской позиции.