Наиболее вероятная, на наш взгляд, реконструкция обстоятельств и времени перевода договоров была предложена В.М. Истриным в небольшой, но очень содержательной статье 1925 г. По Истрину, «две харатьи», на которых были написаны оригинальные экземпляры договоров, могли быть написаны только на греческом языке, поскольку вторая сторона (т. е. Русь) в то время не имела своей письменности[375]. Некоторые неясности и ошибки в древнерусском тексте договоров Петрин склонен объяснять тем обстоятельством, что перевод был сделан уже в XI в., когда договоры утратили свою политическую актуальность, и тщательный перевод с греческого не был востребован. Соответственно, ученый датирует перевод временем Ярослава Мудрого и связывает его с переводческой школой, упомянутой под 1037 г. в ПВЛ. К этому же времени Истрин (вопреки Шахматову) возводит составление «Русского хронографа», в который были включены русские погодные записи и фрагменты «Хроники» Георгия Амартола. Тем самым русская история, в том числе история дипломатии, помещалась в мировой (читай, византийский) контекст[376].
Впоследствии на эту тему высказалась и Я. Малингуди, знавшая работу Петрина, вероятно, только по названию[377]. Поскольку в ПВЛ не приводится текст договора князя Владимира Ярославича с Византией 1046 г.[378], греческая исследовательница приходит к выводу о том, что перевод договоров X в. был сделан до этого времени – иными словами, между 971 и 1046 гг.[379] Однако, на наш взгляд, terminus post quern перевода следует сместить по меньшей мере к началу XI в. (а возможно, и к его середине), поскольку до 988 г. Русь просто не имела ни письменного языка, на который можно было бы перевести договоры, ни грамотных людей, которые могли бы это сделать, ни особой нужды в таком переводе. Следовательно, по историко-культурным соображениям, перевод договоров следует вслед за Истриным связать с деятельностью киевской школы переводчиков середины – второй половины XI в.
Данная датировка наталкивается, однако, на существенную текстологическую трудность: дело в том, что договоры X в. не отражены в так называемом Начальном летописном своде, составленном, согласно А.А. Шахматову, в 1093–1096 гг. и дошедшем до нас в начальной части Новгородской I летописи[380]. Из этого факта в принципе можно заключить, что в конце XI в. договоры еще не были переведены с греческого и впервые такой перевод появляется лишь в период работы Нестора над ПВЛ (то есть около 1113 г.)[381]. Впрочем, по мнению академика Н.П. Толочко, отсутствие договоров в новгородском начальном летописании можно объяснять незаинтересованностью новгородских летописцев событиями истории Киева: в этом случае они вполне могли опустить тексты договоров, которые уже находились в составленном при Владимире Святом гипотетическом Киевском летописном своде 996 г.[382] Логика уважаемого академика не лишена сильных сторон, однако, к сожалению, его рассуждения никак не подкрепляются (а скорее наоборот, опровергаются – ср. ниже) анализом языка договоров. Между тем любому историку-источниковеду очевидно, что для датировки древнего документа, дошедшего в поздних списках, анализ языка является безусловным conditio sine qua.
Что касается локализации перевода договоров, то даже самые последовательные противники древнерусских переводов не настаивают на его южнославянском происхождении. И дело не только в том, что перевод демонстрирует большое количество языковых русизмов: ведь известно, что язык церковнославянских текстов на Руси нередко подвергался русификации. Главное соображение в пользу русского происхождения перевода состоит в том, что перевод создавался специально для русской летописи (и одновременно, вероятно, для великокняжеской канцелярии). Перевод на русско-церковнославянский язык важных дипломатических документов требовал высшей государственной санкции со стороны князя. Уже по одной этой причине он de hire не мог возникнуть в другой стране. Однако перевод не мог быть сделан за рубежами Киевской Руси и de facto, поскольку единственной славянской страной, где это было возможно осуществить в XI в., была Болгария, однако она с 1018, а фактически уже с 1014 г. была лишена государственной независимости и находилась под византийской оккупацией. Следовательно, перевод с греческого на славянский язык русско-византийских договоров X в. с наибольшей вероятностью мог быть сделан только на Руси – более того, только в Киеве и только под контролем великого князя.
Авторство перевода. Проблема авторства древнерусского перевода договоров относится к числу дискуссионных. Я. Малингуди по неясным причинам не стала его рассматривать в своем исследовании. Однако решается эта проблема довольно просто, если принять во внимание церковную ситуацию в Киевской Руси в первой половине XI в. Как известно, первые русские митрополиты присылались в Киев из Византии и были греками. Приезжая на Русь, они должны были иметь в своей свите переводчиков-толмачей, без помощи которых контакт с местной паствой был бы попросту невозможен. Именно эти люди, кем бы они ни были по происхождению – русскоязычными греками или грекоязычными славянами – стали первыми переводчиками византийских текстов на древнерусский книжный язык. По причинам ведомственного характера деятельность этих первых переводчиков должна была ограничиваться границами Киева.
Документальная основа перевода. Вопрос о том, с какого именно византийского документа был сделан древнерусский перевод, весьма убедительно, на наш взгляд, разрешен Я. Малингуди. Согласно ее выводам, повторяющаяся во всех трех договорах формула «Равно дроугаго съвѣщания, бывшаго при (тѣхъ же) (следуют имена императоров)» представляет собой так называемое «заглавие» (die Etikette), которым писец византийской имперской канцелярии отмечал сделанные им копии важных дипломатических документов, вносимые в так называемую «копийную книгу» (Kopialbuch) в хронологическом порядке (т. е. в порядке правления императоров). На русский язык формула заглавия корректно переводится как «Копия другого договора (соглашения), бывшего при (таких-то императорах или императоре)». У многих исследователей XIX–XX вв., не опиравшихся на данные византийской дипломатики, слово «дроугаго» вызывало непонимание, ведь фраза с этим словом открывает текст всех трех договоров и заставляет предполагать наличие неких предшествующих договоров, о которых молчат наши источники[383]. Остроумное допущение Я. Малингуди, что в русском тексте отразилась византийская процедура внесения копий договоров в канцелярскую копийную книгу, снимает все вопросы и делает русский текст предельно ясным. Поскольку обычно в копийной книге имелось несколько копий договоров, заключенных в правление данного императора (и его соправителей), то каждая последующая копия начиналась этикетной формулой – «Копия другого договора, бывшего при (тех же) императорах». Это обстоятельство прямо указывает нам на греческие документы, с которых был сделан русский перевод – этими документами были византийские копии договоров, внесенные в копийную книгу имперской канцелярии[384]. Из этого простого и остроумного объяснения с необходимостью следует вывод о том, что оригиналы договоров X в., хранившиеся в киевском княжеском архиве, к началу XII в. (а может быть, уже к середине XI в.) были утрачены. Только в этом случае могла возникнуть необходимость доставки из Константинополя греческих копий этих договоров. Таким образом, отмеченное выше отсутствие перевода договоров в Начальном своде 90-х годов XI в. находит прямое объяснение – древнерусского перевода не было, поскольку к тому времени были утрачены греческие оригиналы X в.[385]
В свете работ Я. Малингуди можно окончательно оставить весьма спорное мнение И.И. Срезневского, поддержанное А.А. Шахматовым и Д.С. Лихачёвым, согласно которому загадочное слово «дроугыи» должно означать ‘дружественный’ (в результате путаницы паронимичных греческих форм έταίρου ‘друга, товарища’ и έτέρου ‘другого’), а вся фраза интерпретируется как «копия договора о дружбе»[386]. Ошибочность данного объяснения очевидна из того, что в византийских договорах понятие «дружба» регулярно передается не термином έταιρεία, а словом αγάπη ‘любовь’ – ср. греч. ειρηνική αγάπη ‘мирная любовь’ у хрониста Феофана[387], в русском тексте договоров – «бывъшюю любъвь», «имѣти любъвь», «хранити любъвь» и др.[388]Не выдерживает критики и тезис С.М. Каштанова (не знавшего работ Малингуди), что «равно дроугаго свещания» должно означать ‘экземпляр, равносильный другому экземпляру договора’[389].
Доставка византийских копий в Киев. Какими путями византийские копии договоров могли попасть в Киев? На наш взгляд, официальный характер переводимых документов не оставляет возможности для других объяснений, кроме предположения о доставке копий с каким-либо из официальных представителей Византии в Киеве: например, византийских посланников или всё тех же митрополитов-греков. Конкретные обстоятельства этой доставки реконструировать невозможно. Можно лишь полагать, что греки доставили в Киев копии договоров официальным путем – возможно, по прямому запросу киевского князя (Ярослава Мудрого?) с целью их перевода на древнерусский книжный язык и последующего использования в летописании.