Византийская делегация в Лионе, состоявшая из мирян, не должна была вести богословские дискуссии. Ее целью было подписание соглашения об объединении с католиками на основании первенства папы римского и признания латинского Символа Веры. Это соглашение подписывалось Георгием Акрополитом от имени императора. Собор был еще интересен тем, что среди его участников должен был быть Фома Аквинский – выдающийся западный богослов и философ. Но он умер по пути. Также в его работе принимал участие Бонавентура и умер во время собора. Из важного для Запада: на соборе были официально признаны францисканкий и доминиканский ордены.
Итак, в 1274 г. соглашения об объединении православной и католической церкви были подписаны. Он имени достаточно представительного западного собора и личного представителя византийского императора. Вероятно, Михаил VIII Палеолог понимал, что заставить православное духовенство принять унию у него не получится. Это безуспешно пытался сделать патриарх Иоанн Векк и его немногочисленные сторонники. Но несколько лет союза с папой и французским королем было им выиграно: Карлу Анжуйскому поход на Византию, готовившуюся к принятию унии под личным надзором императора, был строго запрещен. Кончилось это в 1281 г., когда папа понял, что никакой унии не будет, и официально одобрил планы Карла. Впрочем, через год последовала «Сицилийская вечерня». Видимо, для Михаила и уния, и «вечерня» были явлениями одного порядка: дипломатическими успехами по сохранению Византии от военной опасности.
Впрочем, Михаил лично оставался верен унии, подписанной его представителем. Это стоило ему – императору, восстановившему византийскую империю из ее никейского полубытия, – лишения православного погребения после его кончины в 1285 г. Впрочем, католического погребения его лишили тоже: католики не простили ему того, что его «личная уния» не стала делом всей православной церкви.
Лионский собор стал и для Запада, и для Востока примером того, как не надо готовить объединение церквей. Стало очевидно, что отсутствие дискуссий – при наличии лишь декларативного согласия одной стороны на признание вероучения другой – единству не поможет. А одобрение таких решений императором еще не означает принятия их его церковью – хороший пример того, что «цезарепапизма» как такового в Византии не существовало даже при сильных императорах: функции духовной и светской власти были разделены.
Уроки Лионского собора будут во многом учтены при подготовке следующего объединительного собора – Флорентийского, который состоится почти через два столетия. На нем будут и дискуссии, и представительные церковные делегации. Его неуспех – накануне падения Византии – будет связан уже с другими факторами.
3. Византийский исихазм XIV в
Если говорить о важнейших явлениях византийской духовной культуры палеологовского времени – XIV–XV вв., – то одним из основных будет то, что часто называют исихазмом. Этот термин происходит от греческого слова «исихия» – молчание, безмолвие. В техническом смысле это понятие связано с одним из элементов православной монашеской традиции – молитвы, которая рождается в созерцательном безмолвии пустыни. Шире – с определенным видением Бога, человека и мира, которое было сформулировано византийским богословом и святым XIV столетия Григорием Паламой. Так что существующая веками философия и практика может быть сформулирована не в начале своего бытования, а на каком-то определенном этапе своего развития, когда возникает дискуссия. Иногда византийский исихазм называют паламизмом, по имени Григория Паламы – богослова, который его не «придумал», но сформулировал.
«Исихастские споры» в Византии середины XIV в. не ограничивались рамками одного лишь ученого богословия, но повлияли и на развитие монашества, и на искусство, иконопись, литературу. Исихазм повлиял даже на весьма далекие от Византии страны, хотя и входившие в круг ее религиозного и культурного влияния. Так, например, расцвет монашества на севере Руси во время преподобного Сергия Радонежского и его учеников тоже был частью исихастского движения XIV в. Так же и русское изобразительное искусство той эпохи с шедеврами Феофана Грека, Андрея Рублева, Дионисия.
«Исихастские споры» XIV в. были связаны в первую очередь с именами двух людей – Григория Паламы (1296– 1359) и Варлаама Калабрийца (1290–1348).
Варлаам был образованным греком из южной Италии. Уже во взрослом возрасте, будучи монахом и священником, он переехал в Константинополь, где получил место преподавателя философии в императорском университете. Как уроженцу Италии, ему была знакома проблематика диалога с католиками. Знал он и языки. В 1333–1334 гг. ему были поручены важные переговоры с католиками, а в 1339 г. он ездил во французский Авиньон для встречи и переговоров с самим римским папой. Переговоры не были удачными, однако в Авиньоне Варлаам познакомился с Петраркой. Это знакомство будет для него очень важным, и после отъезда из Византии в Италию в начале 1340-х гг. Варлаам даже стал его учителем древнегреческого языка… По ходу переговоров с католиками Варлаам написал несколько антилатинских сочинений, которые заметил – и совсем не одобрил! – Григорий Палама.
Палама происходил из аристократической константинопольской семьи. Отец его был сенатором. Учился будущий святой в константинопольском университете и был хорошо знаком с императором Андроником II. Его главным наставником являлся Федор Метохит – выдающийся византийский ученый, писатель и философ того времени. Однако Палама не пошел на государственную службу – как было естественно человеку его происхождения и образования, – а в 20 лет удалился монахом на Афон. Сочетание большой учености, близости к верхам византийского общества с большим опытом монашеской и аскетической жизни стало характерно для всего его мироощущения и творчества. Всю свою жизнь Палама много писал, но его произведения были не отвлеченного характера, а касались либо его пастырского служения, либо богословских проблем того времени, либо каких-то конкретных жизненных обстоятельств: проповеди, богословские сочинения, касающиеся «исихастской полемики», диалоги, письма из турецкого плена… В конце 1340-х гг. Григорий был избран архиепископом Фессалоники, второго по значению города империи. Прославлен в лике святых он был менее чем через десять лет после своей кончины. И сегодня его мощи пребывают в Фессалонике в новом кафедральном соборе, носящем его имя.
Итак, в антилатинских сочинениях Варлаама Паламу задел следующий момент: Варлаам призывал католиков отказаться от своих новых богословских учений и вернуться к догматам неразделенной церкви на основании того, что Бог непознаваем. Поэтому лучше не искать нового, а следовать доброму старому. Интересно, что такого рода религиозного консерватизма придерживались многие византийские агностики и даже неоязычники (как, например, философ Плифон в XV в.): в своих философских построениях они выходили далеко за пределы христианства, но в формальной религиозности оставались консерваторами именно на основании своего агностицизма.
Григорий Палама, как и другие византийские богословы, внесшие свой вклад в жизнь церкви, считали Бога до известной степени познаваемым и ведомым, ведь иначе общение с ним не имело бы смысла. Конечно, это общение было не просто интеллектуальным размышлением, но и молитвенным общением с ним. Неудивительно, что дискуссия Паламы и Варлаама скоро перешла в спор о молитве и молитвенных практиках, распространенных в тогдашнем византийском монашестве. Ведь они оба были монахами, а монахи обычно посвящают больше времени и внимания молитве, чем миряне.
Судя по всему, Варлаам как-то заехал на Афон и познакомился с практическими приемами молитвы, которыми пользовались монахи. Приемы эти были связаны с необходимостью концентрации внимания, а значит, с определенными дыхательными практиками и положением тела во время молитвы. Для Варлаама, приехавшего с Запада, это казалось «христианской йогой». Он даже называл монахов «пупо-душниками» за то, что некоторые из них на молитве долго сидели, согнувшись и концентрируя взгляд в районе пупа.
Вернувшись с Афона, Варлаам издал брошюру, в которой критиковал эту «христианскую йогу» и вообще монашескую непросвещенность. Критиковал он и новое для него учение о свете, который иногда видели монахи, считая этот свет божественным и нетварным. На это Палама тоже ответил, и очень подробно. Он не отрицал того, что монахи бывают просты и далеки от учености. И тем не менее их богопознание может быть совершенно подлинным, а богословие, основанное на собственном духовном опыте, соответствующим опыту церкви – глубоким и настоящим. В своем большом произведении «Триады в защиту священнобезмолвствующих» Григорий Палама сформулировал и описал на современном ему философском и богословском языке тот опыт, который переживали современные ему монахи, по крайней мере лучшие из них. Здесь важно, что Палама сам был монахом, находясь при этом на высоте светской и гуманитарной учености того времени. Все это ставит «Триады» в ряд выдающихся богословских произведений Византии.
Спор Паламы и Варлаама – и его последователей – обсуждался в Константинополе на нескольких соборах в 1341, 1347 и 1351 гг. Хотя эти соборы не являлись вселенскими, а были поместными соборами Константинопольской церкви, их значение сопоставимо со Вселенскими соборами древности. На этих соборах в первую очередь речь шла о Божественных энергиях и Фаворском свете. Говорилось о различии в Боге непознаваемой Сущности и его Энергий, через которые человек соединяется с Богом. Энергии тоже являются частью Божества, поэтому они были названы нетварными, то есть не относящимися к порядку материального мира. При этом их можно – учили отцы «паламитских» соборов – даже увидеть в виде Света. Апостолы видели его на Фаворской горе в момент Преображения, и его же подвижники могут видеть в своем созерцании.
Интересно, что расцвет византийского искусства в XIV в. тоже часто связывают с победой исихастских взглядов на человека, на возможность для каждого человека реального богообщения, не только книжного или интеллектуального. Совершенно особое изображение света на византийских иконах той эпохи – вплоть до фресок Феофана Грека в Новгороде и Дионисия в Ферапонтовом монастыре на севере Руси – также было частью этого «византийского гуманизма», в центре которого стояла проблема общения человека с Богом, достаточно отличного при этом от гуманизма западноевропейского. Так, победа исихазма отразилась не только на Константинополе, византийском монашестве или даже византийском искусстве, но и на культуре тех стран, которые входили в сферу влияния Византии и константинопольской церкви.