Учитывая суровость и безжалостность времени, когда брат убивал брата, количество князей‑изгоев постоянно возрастала, возникали целые родовые линии изначально отверженных. Они отнюдь не мирились со своим второсортным положением, тем более, в среде изгоев периодически появлялись исключительно одаренные энергичные личности. Вот лишь два из них:
Отец Ростислава ― Владимир ― был старшим сыном князя Ярослава. Ростислав мог надеяться на блестящее будущее, но, увы, его отец умер раньше деда, и теперь молодого князя ожидал маленький удел без права на лучшую перспективу. Ростислава не удовлетворила эта малость, он привык быть хозяином судьбы. Князь‑изгой собрал дружину таких же искателей приключений и отправился на юг. Там, в предгорьях Кавказа он пополнил войско разноплеменными народами и отобрал у своего двоюродного брата, Глеба, Тмутараканское княжество. Затем обложил соседние народы данью и начал подбираться к византийским владениям в Крыму.
Греков не на шутку встревожило опасное соседство. Из Корсуни для переговоров к Ростиславу отправился местный начальник ― котопан. Дальнейшие события описывает Повесть временных лет, датируя их 1066 г.:
«Когда же он (котопан) пришел к Ростиславу, ― он вошел к нему в доверие, и чтил его Ростислав. Однажды, когда Ростислав пировал с дружиною своею, котопан сказал: «Князь, хочу выпить за тебя». Тот ответил: «Пей». Он же отпил половину, а половину дал выпить князю, опустив палец в чашу; а под ногтем был у него яд смертельный, и дал князю, обрекая его на смерть не позднее седьмого дня. Тот выпил, котопан же, вернувшись в Корсунь, поведал там, что именно в этот день умрет Ростислав, как и случилось. Котопана этого побили камнями корсунские люди. Был Ростислав муж доблестный, воинственный, прекрасен сложением и красив лицом и милостив к убогим».
Пока русские князья и греки боролись с Ростиславом, на северо‑западе поднялся еще один изгой ― полоцкий князь Всеслав Брячиславич (1044–1101 гг.). Жизнеописания Всеслава хватило бы на множество приключенческих романов, но это не придуманная, а реальная жизнь. Удивительнее всего, что он оставался властителем Полоцка в самое неспокойное время 57 лет, а вместе с отцом Брячиславом (1001–1044 гг.) два князя правили целое столетие. Достижение редчайшее в мировой истории!
Долгое время он пытался спокойно жить в своем княжестве; он стремился сохранять хорошие отношения с соседями и даже помогал им: в 1060 г. Всеслав участвует в походе русских князей против половцев. Однако его неуемная энергия не оставила ни одного шанса на спокойную жизнь. В 1065 г. полоцкий князь внезапно нападает на Псков, ― город ему взять не удалось. На следующий год Всеслав появляется под стенами Новгорода, и здесь удача ему улыбнулась. С захваченным русским городом он обошелся жестоко: половина Новгорода погибла в огне, захваченных жителей увел в плен. Всеслав снял с новгородского Софийского собора колокола и вместе с церковной утварью увез в Полоцк.
Наказать воинственного изгоя пришли трое сыновей Ярослава: Изяслав, Святослав и Всеволод. Война между русскими князьями была, пожалуй, более жестокой, чем с иноземными завоевателями. В начале 1067 г. объединенные силы «подошли к Минску, и минчане затворились в городе, ― рассказывает летописец. ― Братья же эти взяли Минск и перебили всех мужей, а жен и детей захватили в плен и пошли к Немиге, и Всеслав пошел против них. И встретились противники на Немиге месяца марта в 3‑й день; и был снег велик, и пошли друг на друга. И была сеча жестокая, и многие пали в ней, и одолели Изяслав, Святослав и Всеволод, Всеслав же бежал».
Мятежного князя долго пытались поймать, но оказался неуловимым. Недаром Всеслав носил прозвище «Чародей», «Волхв»; ходили легенды, что он был оборотнем и при необходимости превращался в волка. Летопись сообщает, что мать родила Всеслава от волхования; на голове у него имелось какое‑то загадочное пятно, и потому князь всегда носил повязку.
Как бы то ни было, но полоцкий князь стал жертвой кощунственного обмана. Ярославичи устали за ним бегать и, «поцеловав крест честной» отправили к Всеславу послов: «Приди к нам, не сотворим тебе зла». Поверив страшной клятве, полоцкий князь явился в стан соперников. Тотчас его схватили, привезли в Киев и посадили в темницу вместе с двумя сыновьями.
В следующем году южнорусские земли подверглись новой агрессии: разбитых Ярославом печенегов сменили половцы. Против кочевников выступили все те же трое Ярославичей, но были разбиты и с позором разбрелись по своим княжествам.
Киев охватила паника. Горожане обратились к Изяславу с просьбой дать оружие и коней, но киевский князь побоялся вооружить бунтующую чернь. Тогда киевляне вспомнили, что у них в темнице томится полоцкий князь; заключенного освободили и тут же посадили на место Изяслава. Так, в мгновенье ока, заключенный изгой стал киевским князем. Его незадачливый предшественник бежал к полякам.
Всеслав правил Киевом семь месяцев. Весной 1069 г. вернулся Изяслав, да не один, а с войском польского короля Болеслава Смелого. Всеслав выступил навстречу с киевлянами, но оценив соотношение сил, отказался от сражения и бежал в родной Полоцк.
Изяслав жестоко расправился с теми киевлянами, что выпустили Всеслава из темницы, и с теми, кто случайно попался под руку. Полоцкому князю он тоже собирался отомстить за свои обиды, но Всеславу опять удалось бежать.
В этом же, 1069 г., Всеслав вновь объявляется под Новгородом с войском, собранном в финском племени. Новгородцы разбили его армию. После этого поражения неутомимый князь опять собирает войско и с ним отвоевывает Полоцк.
Изяслав на этот раз признал де‑факто Полоцк за Всеславом, так как у него начались разногласия с родными братьями, которые, в конечном итоге, привели к изгнанию Изяслава из Киева. «Изяслав же ушел в Польшу со многим богатством, говоря, что «этим найду воинов», ― рассказывает летописец. ― Все это поляки отняли у него и выгнали его».
В отчаянии киевский князь мечется по всей Европе. Он просит помощи у германского императора Генриха IV, и ради нее соглашается на унизительную вассальную зависимость от императора. Тот, приняв дары Изяслава, послал занявшему Киев Святославу грозное письмо. Император требовал вернуть княжество старшему брату, в противном случае угрожал войной. Угрозами дело и ограничилось. Затем Изяслав обращается с просьбой к папе римскому Григорию VII. Его сын дает обещание подчинить русскую церковь Риму. Однако Запад перестал считаться с Русью, ― разорванной на клочки, находящейся в состоянии беспрерывной междоусобной войны. Обещания князя без княжества значили немного.
Наконец смилостивился король Болеслав Смелый, прежде отнявший у Изяслава всю казну. Польское войско появилось на территории Руси, и братьям довелось вернуть Изяславу Киев. За любезно оказанную помощь пришлось отдать Польше приграничные города. Вскоре Изяслав погибнет под Черниговом, ― в битве с собственными племянниками.
В 1054 г. совершилось еще одно печальное событие (кроме смерти Ярослава Мудрого); событие, которое имело отрицательное значение для всего христианства; и по сей день православные и католики находятся между собой в отношениях, определенных далеким 1054 годом…
Первое тысячелетие своей истории христианская церковь была единой, и в то же время разной ― в Европе, Азии, Африке ей приходилось подстраиваться под местные условия. Римская империя в первые века нашей эры казалась единым замкнутым пространством. «Однако под внешним блеском греко‑римской культуры с самого начала таились глубокие различия уже в народном характере римлян и греков, сирийцев и египтян, принадлежавших к одной централизованной Империи, ― рассуждает Вильгельм де Фрис. ― Для римлянина были характерны трезвость и ясность мышления; его ум был направлен в первую очередь на практические дела, на конкретную жизнь и на ее организацию, на право и государство. Грек, напротив, концентрировался больше на «теорию», на созерцание божественного, он любил умозрительные рассуждения и богословские споры».
Различия в литургии начали складываться на заре христианства, ― этому способствовала и определенная свобода богослужения. То была единая церковь с разными лицами, и все они имели право на жизнь. Де Фрис приводит следующие факты терпимости:
«Святой Иероним в своих поездках по Востоку приноравливался к местным обычаям. В монастыре святой Мелании в Иерусалиме практиковался римский обряд, и ни у кого это не вызывало противодействия. Святой Августин высказывался по вопросу об обрядах весьма снисходительно: обязательно только то, что установил Сам Господь и что стало повсеместным. Каждый должен приспосабливаться к обычаям церкви, в которую он входит».
Постепенно церковные обряды унифицировались, но к общему знаменателю они так и не пришли. На Востоке возникло несколько религиозных центров: Иерусалим, Антиохия, Александрия, а позже, Константинополь. На Западе устанавливать единые каноны начал Рим.
Различия по‑прежнему существовали, развивались, и никто не видел в том ужасного, что на Западе причащались пресным хлебом, а на Востоке ― квасным. Два течения церкви взаимно признавали право друг друга на жизнь, несмотря на периодические разногласия и споры. Католическая и православная церкви никогда не были непримиримыми врагами, и долгое время константинопольский патриарх находился в подчинении у римского папы, считая такое положение естественным. Увы…, церкви служат Богу, но управляются людьми ― великими, и в то же время подверженными действию обычных человеческих слабостей: властолюбия и честолюбия, зависти и гордыни. Разногласия не заставили себя ждать.
Противоборствующие стороны долгое время будут обвинять друг друга в неправильном понимании святого писания или предания, в поощрении традиций, противоречащих Библии… Обвинений будет бесконечно много, но главную роль в расколе сыграла вовсе не религия, а политика. Дело в том, что со временем оформилось разное понимание роли церкви в обществе. На Востоке православная церковь была имперской, то есть, главой ее считался византийский император; на Западе католическая церковь, напротив, претендовала на высшую светскую власть. Претензии были серьезны, но до определенного времени обе церкви шли друг другу на компромисс, ― он тем легче достигался, что православная и католическая церковь попеременно переживали то силу, то слабость. При этом слабая сторона охотно шла на уступки.