Советники Александра единодушно твердили, что корсиканцу нельзя доверять, но Александр упрямо надеялся, вопреки здравому смыслу, что Наполеон поможет ему овладеть заветным Константинополем. Слишком велико было желание Александра исполнить заветную мечту бабушки и всего православного мира. В такой ситуации человеком управляют чувства, а не логическое мышление.
Увы! Глазами, затемненными миражом по имени Константинополь, Александр не заметил простую вещь: французский император являлся не тем человеком, который удовлетворился бы большей частью Западной Европы. Наполеон был из когорты Македонского, Цезаря, Чингисхана: ему был нужен весь мир, и делить планету корсиканец ни с кем не собирался.
Время шло, а «союзник» не только не торопился исполнить обязательства, но даже не вспоминал о них хотя бы ради приличия. Расстроенный Александр настоял на личной встрече с Наполеоном, которая состоялась в сентябре 1808 г. в Эрфурте. Результат ее нетрудно предугадать. «Здесь (в Эрфурте) Александр убедился, что он обманут Наполеоном, – пишет Н.Д. Чечулин, – что Наполеон и не помышлял о походе в Индию через Турцию, что Тильзитом Наполеон воспользовался для завоевания Испании. С этого времени Наполеон, как человек, утратил всякое доверие Александра…»
Александр не отказался от своих целей, он поменял лишь пути их достижения. В Эрфурте они с Наполеоном договорились, что Россия имеет право домогаться на севере всей Финляндии, на юге – княжеств Молдавии и Валахии. К чему Александр и приступил.
Оставшаяся часть Финляндии была отвоевана у Швеции и присоединена к завоеванной при Петре и Елизавете части; о чем возвестил манифест 11 декабря 1811 г.
В результате очередной войны с Турцией (1806–1812 гг.) к России отошла Бессарабия. Когда‑то на ее территории Екатерина планировала создать буферное государство – Дакию. Теперь присоединенная территория получила скромный статус Бессарабской области в составе Российской империи.
Победа над Наполеоном принесла России новое крупное приобретение: согласно решению Венского конгресса (1815 г.) она получила герцогство Варшавское.
В последующий период наступательное движение России будет сдерживать не столько противодействие внешнеполитических сил, сколько внутреннее рабское положение собственного народа, которому ничего не перепадало от блестящих побед и великих приобретений. Во время Отечественной войны 1812 г. сражались плечом к плечу господа и крестьяне, они в равной степени участвовали в изгнании ненавистного врага и отдавали за это жизни. Но вот опасный враг побежден, и народ‑победитель вновь оказался в рабском ярме. Энтузиазм подавляющей части населения угас. Идеального государства не получилось, отчасти по той причине, что если все граждане трудятся на общий успех, то все и рассчитывают получить хотя бы частичку его.
Характеризуя правление Екатерины II, русский историк В.В. Андреев писал:
«Славолюбивая от природы, она знала, в чем состоит истинная слава. Екатерина любила распространять добро и счастье вокруг себя, и желавших этого добра и счастья столпилось столько сотен тысяч вокруг нее, что миллионы, стоявшие позади их, вовсе не видали лучей этого солнца, светившего немногим, а Екатерина не была настолько гениальна, чтобы возвыситься над уровнем окружавшей ее толпы, и дать солнцу ее добрых намерений и гуманности светить всем».
Крепостничество
Эта своеобразная форма рабства появилась на Руси давно. Не будем выяснять причины этого явления… Впрочем, простое и понятное объяснение напрашивается сразу: всегда был соблазн получить бесплатную рабочую силу, и, в конце концов, сильные и слабые граждане разделились на господ и рабов. Так жила вся Европа, а в России, по определению, сильный человек не мог быть добрым: либо сам угнетай, либо тебя уничтожат. Как ни странно, образованные умы не слишком‑то и задумывались над скотским положением своего народа до войны 1812 г.
«Глубокая юридическая и нравственная пропасть лежала между древнерусским барином и его холопом: последний был для первого по закону не лицом, а простою вещью, ― описывает ситуацию русский историк В.О. Ключевский. ― Следуя исконному туземному обычаю, а может быть, и греко‑римскому праву, не вменявшему в преступление смерти раба от побоев господина, русское законодательство еще в XIV в. провозглашало, что если господин «огрешится», неудачным ударом убьет своего холопа или холопку, за это его не подвергать суду и ответственности. Церковь долго и напрасно вопияла против такого отношения к крепостным людям».
В одном можно не согласиться с русским историком: Рим более всего ценил свободу собственных граждан, и законодательство и традиция не могли допустить даже возможности того, чтобы гражданин стал рабом гражданина. Разучившиеся работать плебеи жили подачками государства, иногда, в трудные для города времена, умирали от голода на его улицах, но умирали с сознанием того, что они свободные граждане великого Рима. Никто не мог сделать обреченных сограждан своими рабами, хотя бы для того чтобы их спасти.
Крепостничество пришло в Россию из феодальной Европы; из считавшихся при Петре I передовыми Англии, Франции, Испании приползло в Россию рабство с его совершенно диким «правом первой ночи» ― символом полной зависимости крестьянина от сеньора. (Такой мерзостью брезговали даже римские рабовладельцы). И если испанский король еще в XV указом запрещал сеньорам проводить первую ночь с женами своих крестьян, то в России подобные случаи встречаются в XIX в.
Позиция русской церкви в крепостном вопросе была двоякой. Она не только «вопияла» против такого отношения к людям, но и сама являлась крепостником. Монастырям принадлежало множество деревень…
Историки, классифицирующие русское государство, как монархию восточного типа, подразумевают, что эта разновидность рабства должна была достаться России от Византии. Последняя, в свою очередь, многое брала у восточных цивилизаций ― с их традиционной покорностью господину. Но подчинение ― не есть рабство, и арабский Восток был далек от мысли превратить своих крестьян в рабов.
У византийцев действительно часть сельского населения находилась в некоторой зависимости от крупных землевладельцев. Как и во всем мире, последние стремились прибрать к рукам наделы мелких собственников, и беднякам ничего не оставалось, как трудиться уже на чужом поле.
Однако императоры воспринимали это не как благо, но как беду. Юстиниан в своих новеллах выказывает озабоченность тем, что граждане попадают в личную и имущественную зависимость отнюдь не от государства, которое лишается своих налогоплательщиков и воинов. Высшие власти Византии всеми доступными средствами пытаются остановить процесс и даже повернуть его вспять. Некоторые исследователи считают, что после реформ, предпринятых в VIII в. императорами‑иконоборцами, произошло полное уничтожение крепостной зависимости. С появлением на троне слабых императоров, усиливался произвол крупных земельных собственников. Тем не менее, верховная власть всеми способами старалась увеличить число свободных землепользователей.
Одним из путей исправления ситуации явилось создание воинских участков. (Свободных и относительно процветающих собственников столетие за столетием взращивал Рим, Россия искала и находила опору самодержавию в казачестве.)
Византия еще в VIII в. осознала порочность складывающейся системы землепользования, Россия придет к подобным выводам лишь в XIX в. Не все было хорошо и в Византии, но государство понимало зло и боролось с ним.
Шарль Диль, исследуя земельные отношения Византии IX и X вв., обратил внимание на слой так называемых париков, живших в государственных имениях, в имениях крупных светских владельцев, а также на землях церквей и монастырей. Близкими им по положению были группы варваров, осевшие в империи и получившие земельные наделы для обработки. Французский историк выделил следующие общие черты в положении париков: «люди обосновались на не принадлежащей им земле, которую они обрабатывают; они прикреплены к этой земле и не имеют права ее покинуть; с другой стороны, землевладелец не может удалить их с земли. Парики не платят земельного налога, который вносится землевладельцем. Но на них лежат довольно тяжелые повинности, перечисляемые во многих императорских указах. Они пользуются некоторыми привилегиями на основе специального права париков и порой оказываются в лучшем положении, чем свободные крестьяне». В любом случае византийским крепостным не грозило массовое обезземеливание по примеру английских, они не знали позорного права первой ночи и не подвергались жестоким истязаниям со стороны собственников земли, ― они оставались людьми, а не говорящими орудиями.
Лично свободные мелкие земельные собственники существовали на протяжении всей истории Византии, вплоть до ее падения в 1453 г. Императоры прилагали все усилия, чтобы их сохранить и увеличить, ибо закабаление крестьян не только подрывало экономическую мощь центральной власти, но и политическую: крупные землевладельцы пытались приобрести статус государства в государстве. Картина нам знакомая по средневековой Европе, но только Византии удалось избежать дробления на уделы.
Пока существовала Византия, крепостничество не могло пустить прочные корни и на русской земле. Лишь в 1497 г. Судебник Ивана III ограничивает право перехода крестьян от одного феодала к другому Юрьевым днем. Почти через 100 лет ― 1581 г. ― будет отменен и Юрьев день. Каждый царь, следующий за Иваном III, что‑то делал для превращения крестьян в рабов; и Русь пришла к своему позору: несколько столетий людей продавали, словно вещи, меняли на борзых и проигрывали в карты.
Русские мужики отличались удивительным терпением. Это они отразили нашествие Наполеона, вернули Западной Европе независимость и… опять очутились в жестоком рабстве. Великая победа сыграла злую шутку в судьбе русского крестьянина, ибо убедила царя и его окружение, что менять ничего не стоит.
Позорное состояние героев заставило задуматься часть совестливого дворянства. Но декабристское движение было успешно разгромлено, а внутренняя политика стала руководствоваться теорией «официальной народности». Изложивший ее в 1832 г. С.С. Уваров пытался подать крепостное право, как совершенно естественное явление, жизненно необходимое России. Лишь поражение в Крымской войне (1853–1856 гг.) показало, что страна, стоящая двумя ногами в диком рабстве не может противостоять государствам, находящимся на ступеньку выше в общественно‑экономическом развитии. Увы! Даже патриотизм, всегда спасавший Россию, не смог преломить ситуацию. А ведь он имел место и в этой войне; только один факт: героическая оборона Севастополя длилась 349 дней.