Французский фабрикант, который приехал из Харькова и Одессы, передает мне, что там иначе не говорят».
Россию настолько захватил византийский мираж, что общественное мнение равнодушно восприняло потерю Восточной Пруссии, и даже во время германского наступления только возрос аппетит в отношении турецких владений. Царь все больше сближался с подданными в восточном вопросе. 3 марта 1915 г. он объявил французскому послу: «Я радикально разрешу проблему Константинополя и проливов… Город Константинополь и Южная Фракия должны быть присоединены к моей империи. Впрочем, я допущу для управления городом особый режим, который бы принял во внимание иностранные интересы…»
Англия согласилась с планами Николая II, теперь он добивался одобрения Франции. Казалось бы, не время заниматься проливами в Средиземном море, но, с другой стороны, византийская мечта отвлекала общество от поражений на главном фронте.
В 1916 г. Николай II, учитывая настроения своих подданных, повел широкомасштабное наступление на Турцию. Война с этим противником складывалась для России удачно. Русская армия, действовавшая на Кавказе, в феврале овладела Эрзерумом. 5 апреля 1916 г. новый грандиозный успех ― пал древний Трапезунд (Трабзон). Город этот основали греки в 7 в. до н. э., с 63 г. до н. э. он становится одним из важнейших городов римской провинции Понт и Вифиния, а с 5‑го по начало 13‑го в. Трапезунд находится в составе Византии. Когда в 1204 г. крестоносцы захватили Константинополь, Трапезунд объявил себя столицей Византийской империи. Побывав во власти двух Римов, город покорился и Риму Третьему. Русские археологи не могли упустить такой шанс; вокруг шли бои а группа историков во главе с академиком Федором Ивановичем Успенским окунулась в византийский мир. Здесь, в древних церквях, переделанных в мечети, сохранились останки византийских императоров… Успенский не собирался надолго задерживаться в Трапезунде, он надеялся вскоре приступить к раскопкам в Константинополе.
Захват Трапезунда заставил Англию и Францию подписать соглашение с Россией о передачи ей после войны Босфора и Дарданелл. Заветная мечта ― Константинополь ― как никогда был близок к России. Военная операция по захвату проливов планировалась на 1917 г.
И тут случилась катастрофа, которая стерла с лица земли ту Россию, которую знал весь мир. Уинстон Черчилль ― один из столпов мировой политики ― с болью и состраданием даст оценку произошедшему:
«Несомненно, что ни к одной стране судьба не была столь жестока, как к России. Ее корабль пошел на дно, когда был виден порт».
Да! Страна устала от войны. Но оставалось только взять победу. Появление большевиков, обещавших чудесным образом мир, было выгодно лишь обреченной Германии. Эта страна не всегда побеждала на полях сражений, но во все времена на должном уровне вела тайную войну. Вот запись в дневнике Мориса Палеолога от 21 января 1915 г.:
«Мирная пропаганда, которую Германия так деятельно ведет в Петрограде, свирепствует также в армиях на фронте. В нескольких пунктах захвачены прокламации, составленные на русском языке, подстрекающие солдат не сражаться больше и утверждающие, что император Николай, в своем отеческом сердце, вполне склонен к мысли о мире».
И кто в России продолжил дело немецких пропагандистов и агитаторов? Правильно! Есть такая партия…
Германия на протяжении всей войны искала способы нейтрализовать Россию, рассорить ее с остальными союзниками. И партия Ленина выполнила главнейшую задачу германской дипломатии.
Большевики заключили позорный мир, пожертвовав огромнейшими территориями, но отдохнуть от битв России не довелось. Гражданская война по определению более ужасная, чем война с внешним противником, ― а в России она носила характер гиперкатастрофы. У Германии, благодаря великолепному мирному договору с большевистской Россией, остались силы для последующего реванша.
«Я вижу Россию революционную, к которой с пренебрежением стали относиться союзники и для которой у них не нашлось даже места во время мирных переговоров, ― с горечью вспоминает генерал П.Г. Курлов, успевший послужить трем русским императорам. ― Я вижу Россию разоренную, залитую кровью и как бы вычеркнутую из списка не только великих, но и просто цивилизованных государств».
«Россия
―
не западная страна и не будет ею никогда»
Французский посланник и личный друг президента Пуанкаре, Морис Палеолог, любил беседовать с разными людьми. Он непременно заносил в дневник самое интересное из личных встреч. Запись, сделанная 27 января 1915 г. не потеряла актуальности и сегодня, ― спустя почти 100 лет. Собеседником француза стал «почтенный и симпатичный Куломзин, статс‑секретарь, кавалер знаменитого ордена Святого Андрея». Возраст этого служаки приближался к восьмидесяти годам. Состарившийся на самых высоких должностях, он сохранил ясность ума, и, как говорит Палеолог, был полон опыта, благоразумия и доброты.
Разговор зашел о внутренней политике. Представитель французской республики боялся потерять Россию, как союзника в войне, и проявлял интерес ко всем сторонам жизни приютившей его страны и к ее перспективам:
«Я не скрываю от него (Куломзина), что обеспокоен недовольством, которое обнаруживается со всех сторон, во всех классах общества. Он мне жалуется, что состояние общественного мнения также его заботит и что реформы необходимы; но он прибавляет с уверенностью, которая меня поражает:
– Но реформы, о которых я думаю и для изложения которых потребовалось бы слишком много времени, не имеют ничего общего с теми, которых требуют наши конституционалисты‑демократы Думы и еще менее ― простите мою откровенность ― с теми, которые так настоятельно нам рекомендуют некоторые публицисты Запада. Россия ― не западная страна и не будет ею никогда. Весь наш национальный характер противоречит вашим политическим методам. Реформы, о которых я думаю, внушаются, напротив, двумя принципами, которые являются столпами нашего нынешнего режима и которые надо поддерживать во что бы то ни стало: это ― самодержавие и православие… Не теряйте никогда из виду того, что император получил свою власть от самого Бога, через миропомазание, и что он не только глава русского государства, но еще и верховный правитель православной церкви, высочайший властелин святейшего синода. Разделение власти гражданской и церковной, которое кажется вам естественным во Франции, ― невозможно у нас: оно было бы противно всему нашему историческому развитию. Царизм и православие связаны друг с другом неразрывными узами, узами божественного права. Царь также не может отказаться от абсолютизма, как отречься от православной веры… Вне самодержавия и православия остается только место для революции. А под революцией я подразумеваю анархию, полное разрушение России. У нас революция может быть только разрушительной и анархической».
Еще одно любопытное интервью Морис Палеолог взял 13 ноября 1915 г. у князя В. Среди прочего эта таинственная особа произнесла:
«Русский народ самый покорный из всех, когда им сурово повелевают; но он неспособен управлять сам собою. Как только у него ослабляют узду, он впадает в анархию. Вся наша история доказывает это. Он нуждается в повелителе, в неограниченном повелителе: он идет прямо только тогда, когда он чувствует над своей головой железный кулак. Малейшая свобода его опьяняет. Вы не измените его природы: есть люди, которые бывают пьяны после того, как выпили один стакан вина. Может быть, это происходит у нас от долгого татарского владычества. Но это так. Нами никогда не будут управлять по английским методам… Нет, никогда парламентаризм не укоренится у нас».
Для Николая II примером служил не Петр I, а отец этого самодержца ― Алексей Михайлович, заботившийся о сохранении древних русских традиций. Но чужая культура, чуждые идеи все глубже и глубже вторгались в русскую жизнь. Ими заражалось ближайшее окружение царя, а также русская интеллигенция, всегда готовая впитывать новые веяния, словно губка. Большая часть ее склонялась к западной либеральной модели государства, меньшая ― окунулось в новомодное течение ― марксизм. Ко всему русскому образованные умы относились как к просроченному продукту ― с плохо скрываемым презрением. Все жаждали реформ, не понимая, что желают собственной гибели. (И в советское время реформы будут приносить больше вреда, чем пользы; достанется и отцам‑преобразователям. Хрущевская оттепель приведет к смене лидера, а горбачевская перестройка, кроме того, к распаду империи и концу социалистического лагеря. Не правильно понимает русский народ всякое послабление!)
В России всегда случалось то, чего больше всего боялись. Российский крест во все времена был тяжел, ― его мог нести только необыкновенно мужественный народ. К власти пришли люди, которые прикрываясь марксистскими идеями, обещали построить самое справедливое общество. Минует 13 лет после Октябрьского переворота, и Ортега‑и‑Гассет даст следующую оценку этому событию:
«В каждом историческом камуфляже два слоя: глубинный ― подлинный, основной; и поверхностный ― мнимый, случайный. Москва прикрывается тонкой пленкой европейских идей ― марксизмом, созданным в Европе применительно к европейским делам и проблемам. Под этой пленкой ― народ, который отличается от Европы не только этнически, но, что еще важнее, по возрасту; народ еще не перебродивший, молодой. Если бы марксизм победил в России, где нет никакой индустрии, это было бы величайшим парадоксом, какой только может случиться с марксизмом. Но этого парадокса нет, так как нет победы. Россия настолько же марксистская, насколько германцы Священной Римской империи были римлянами».
Карл Маркс, видимо, не единожды перевернулся в гробу, наблюдая из иного мира, как мир реальный обходится с его учением. Он исключал всякую возможность, что призрак коммунизма, бродивший по Европе, окажется в России. Главный теоретик коммунистов предполагал, что переход к новой формации осуществится только после победы капитализма во всем мире. И уж никак невозможна пролетарская революция в одной отдельно взятой стране.