.
К обращению самого халифа Муавии Феодор приступает с невероятными околичностями и только после настоятельных просьб самого властителя. Лишь когда последний прямо выражает желание креститься, герой заявляет ему: «Я послан возвестить тебе слово правды»[403] — и приступает к религиозным наставлениям. В конце концов Феодор «дал царю символ Веры в письменном виде на сирийском языке» и «сделал его из агарянина христианином»[404]. Сам же обряд крещения был проведен тайно, когда халиф под предлогом охоты выехал на берег Тигра и обратился к Феодору, цитируя слова евангельского евнуха «эфиопа», обращенные к апостолу Филиппу (ср. с. 18): «О, духовный отче, вот вода и спокойное место, — что мешает мне принять крещение?» После этого святой нарекает Муавию Иоанном и крестит также его телохранителей — аланов[405]. Среди духовных наставлений, преподанных Феодором халифу, наверняка присутствовали и разъяснения насчет особой религиозной роли, принадлежащей Византии: во всяком случае, Муавия–Иоанн тотчас посылает своего крестителя в Константинополь с просьбой о частице от Крестного древа[406]. До поры до времени халиф исповедует христианство секретно, в особом покое дворца, там же он прячет и полученную от императора святыню. Имея тайную поддержку Муавии, Феодор отваживается на единственный акт косвенного миссионерства— вступает в дискуссию с иудеем, которого чудесным образом тотчас лишает дара речи. После этого «многие из сараЦинов, евреев и персов уверовали в Господа»[407]. Когда же халиф наконец решился всенародно объявить о своем христианстве и принять мученичество, он заранее отослал Феодора из Багдада, так что те обращения, которые воспоследовали за героической гибелью халифа[408], случились уже в отсутствие святого. Впрочем, Феодор, вернувшись в Эдессу, прославился многочисленными исцелениями, «а это привело многих исмаилитов к перемене религии и настроило их в пользу хри„ сгианской веры (μεταβολήν τής θρεσκείας ένεποίει και πρός την τδν Χριστιανών πιστιν μετερρύθμιζεν), и… умножилось число православных»[409]. Из Жития Феодора следует, что идеальным миссионером считался такой проповедник, который вел себя осмотрительно и не напрашивался на мученичество.
Несколько более смело действует среди мусульман другой миссионер — Илия Новый (. BHG, 580), сицилиец, уведенный в середине IX в. в Северную Африку. В житии этого святого говорится, что «болящие люди из племени исмаилитов приходили к нему и получали исцеление… Некоторых из них он убедил отказаться от вздорной исмаилитской веры и принять Божественное крещение. Делал он это по ночам, приглашая священников. Ведь там были тогда священники, достойные проводить Божественную литургию, среди коих отличался блаженный епископ Панталеон… учивший слову и жизнью своей укреплявший в слове… Учение святого распространилось по всей области, и главы исмаилитские донесли (ένδιαβάλλουσι) амермумну (местному правителю. — С. И.), что [Илия] привносит [в умы] новую религию и учит о Сыне Марии… и бесчестит Пророка»[410]. Из этого пассажа следует, что без и до вмешательства Илии местный клир не занимался миссионерством. Святой и в дальнейшем не отказался от проповеди: «Однажды [в Палестине] он шел по дороге в Африку и повстречался с некими сарацинами, числом двенадцать; прервав путешествие, все они сели отдохнуть. Сарацины принялись расспрашивать святого Илию о нашей вере и догматах Святой Троицы; он же, отверзши свои богословские уста, произнес… (Далее в житии приведена обширная проповедь о преимуществах христианства и недостатках ислама. — С. И.)…Варвары попросили даровать им купель небесной благодати. Совершив это, Илия тотчас благодаря крещению превратил детей рабства в сынов свободы. А с этими двенадцатью к святому крещению пришли еще восемь. Настолько был наделен даром учительства (διδακτικός) отец наш Илия, так было его слово приправлено божественной солью, что он умел приводить к вере и Богопозяанию даже совершенно неверных и ненаученных слову роясьему»[411]. Все вышеперечисленные миссионеры, как полулегендарные, вроде Феодора, так и реальные, как Илия, проповедовали на свой страх и риск. Ни в мечтах, ни наяву они не рассчитывали на поддержку из Византии и не получали ее.
Разумеется, гораздо более легким делом было обращение тех варваров, которые переходили на имперскую службу. В принципе, в Константинополе язычники могли жить и не меняя веры. О том, что они не подвергались немедленному крещению, свидетельствует неожиданный пассаж из Чудес св. Евфимии. Агиограф рассказывает, как иконоборческий император Лев Исавр выбросил из храма мощи святой и «устроил в нем обиталище некрещеных (άβαπτίστων) и непросвещенных людей — ведь туда доставляли пленных из [числа варварских] народов, приводившихся в столицу»[412]. Но сами условия жизни варваров в Империи толкали их к принятию христианства[413]. Варвары даже постригались в монахи: император Михаил III послал дары папе Петру «через монаха Лазаря… родом хазарина»[414]. Вот что пишет Феодор Студит (примерно в 821—826 гг.) патрикию Феодоту, болгаринуперебежчику, крестившемуся в Византии: «Бог… тебя из нечестивого народа призвал к познанию Его правды таким способом, по видимости недобровольным, в действительности же добровольным, вместе со всеми родственниками, которые покинули страну вместе с тобой (συνεξελθοΰσιν), поскольку никаким другим способом Божьему домостроению никогда не удайся оторвать вас от безбожия (έπείπερ άλλως ού δεδοκίμαστοα τη θεί$ οικονομία άφαρπάσαι ύμας της άθεότητος)… Ты был перенесен из тьмы в свет, совлек с себя ветхого человека со всеми [его] нелепыми и языческими помыслами и деяниями, ты облекся во Христа, став из язычника христианином… бежав от нечестия многобожного болгарского идолослужения»[415].
С приходом славян на Балканы система византийских епископий там практически рухнула. В VIII в. в Греции началась византийская «реконкиста», за ней последовала и христианизация расселившихся там славянских племен. В «Монемвасийской хронике» (памятнике местной анналистики, созданном в нач. X в.) рассказывается, что император Никифор I «позаботился о том, чтобы [на Пелопоннесе] отстроить те церкви, которые варвары сравняли с землей, а самих варваров превратить в христиан»[416]. Любопытно, какими методами пользовался для этого император: «Посему он своим повелением водворил на прежнем месте (разбежавшихся жителей Патр. — С. И.) вместе с их собственным пастырем… и предоставил Патрам права митрополии… Что же до города Лакедемона… то он снова учредил его как епископию и назначил быть в подчинении Патр, подчинив ей вдобавок и две другие епископии — Мефону и Корону. Поэтому и варвары, с Божьей помощью и по милости [Его], будучи оглашены, крестились (Διο καί οί βάρβαροι… κατηχηθέντες έβαπτίσθησαν) и присоединились к христианской вере»[417]. Из рассказа ясно, что главной предпосылкой крещения варваров стала организация сети епископий. А залогом конечного успеха было смешение пришельцев с местным христианским населением[418]. Впрочем, крещение «внутренних» варваров не является для нас предком специального интереса[419].
Глава VI. Новый подъем централизованной миссии (IX в.)
I. Культ апостолов
Судя по некоторым признакам, на рубеже VIII‑IX вв. в Империи наметился подъем миссионерской деятельности. Начнем с мелких признаков этого процесса: хронист Феофан Исповедник, рассказывая о крещении Эфиопии, по своему произволу видоизменил этот широко известный (ср. с. 36) сюжет: вопреки источникам, утверждавшим, что Меропий был просто любопытствующим путешественником, а Фрументий попал к варварам как пленник, Феофан превратил его в сознательного миссионера[420]. В такой подмене можно усмотреть настроение эпохи.
В это же время начинает расти культ апостолов. Изначально, как мы отмечали выше (см. с. 29), их миссионерство воспринималось в христианской культуре как нечто символическое. Если, к примеру, среди народов, обращенных апостолом Андреем, и появлялись конкретные варварские этнонимы» вроде «скифов, саков и согдийцев», это никак не увязывалось ни с каким конкретным маршрутом его «хождений»[421]. Кстати» до IX в· в Византии вообще не было ни особенного почитания апостола Андрея, ни идеи о нем как об успешном миссионере[422]. Его житие, созданное в нач. IX в. монахом Епифанием, интересно тем, что автор предпринял самостоятельное путешествие по следам апостола, а в своем рассказе смешивает агиографические сведения с реальными наблюдениями. «Спустились в Ивирию и к Фасису, а через несколько дней — в Суанию. Мужчины у этого народа управлялись тогда женщинами, а поскольку женская природа легко убеждаема, они быстро послушались…. Симон и Андрей направились в Аланию и в город фусту. И множество чудес сотворив и многих наставив, отправились в Аланию[423]. Придя в Севастополь Великий, они учили слову Божьему, и многие приняли его. А Андрей… сам поднялся в Зихию. Жестоки эти люди, будучи варварами и поныне наполовину неверующими (εως του νυν άπιστοι οί ήμισυ): они даже хотели убить Андрея [и убили бы], если бы не увидели его несгяжание, кротость и подвижничество. И наконец, оставив их, он пошел к верхним сугдаям. Эти люди, послушные и кроткие, с радостью приняли их. И оттуда он пришел в Воспор… где и мы застали епископа Колимвадия, который знал десять языков… (δστις ηδει δέκα γλώσσας). А из Воспора Андрей спустился в Феодосию, город многолюдный и любомудрый… немногие же из них уверовали»