[424]. В этом отрывке просматривается перекличка двух миссий — древней и современной автору: Епифаний, во–первых, отмечает конечную неудачу миссии в Зихии, а во–вторых, намекает на продолжение апостольской традиции в лице епископа Колимвадия: ведь языки тому нужны явно для проповеди варварам! Полиглотсгво иерарха наверняка было упомянуто последним в ответ на специальный интерес, проявленный Епифанием к «апостольскому наследию» Андрея. Тем самым первозванный апостол тоже мыслился теперь не столько как чудотворец, сколько как практикующий миссионер.
Текст Епифания важен нам еще и тем, что в нем сделана первая, пока еще робкая попытка описать «миссионера в жизни»: «Люди, видя, что апостолы непритязательны, изнурены, бледны, не обуты даже в сандалии и одеты всего в один хитон, но при этом источают боговдохновенное слово, —…не желали расставаться с ними»[425].
Как Епифаний выбирал маршрут своему герою? Можно предположить, что легенды об апостольских посещениях умножались там, где усиливалась христианизация. Нам неизвестно, что в этом смысле происходило на рубеже VIII‑IX вв. на Северном Кавказе, но «появление» Андрея в Боспоре, Феодосии и Херсоне вряд ли случайно: в IX в., судя по археологическим данным, начинается массовая христианизация варварского Крыма. На северном крае второй гряды Крымских гор, в Тепе–Кермене, был основан монастырь, в церкви которого хорошо сохранился крупный баптистерий, явно предназначавшийся для крещения взрослых. Правда, в датировке этого памятника между археологами нет единства: если А. Якобсон относит его к VIII‑IX вв.[426], то Ю. Могаричев — к XI‑XII вв.[427] О том, что местное варварское население вместе с христианством усваивало и греческий язык, свидетельствует погребальная надпись, выполненная мастером с явно местным именем Τζάλ. Она была обнаружена в могильнике Бакла (вторая гряда Крымских гор), датируемом IX — нач. X в.[428]. Кроме того, не позднее IX в. варварами были возведены в Таврике пять примитивных церквей (четыре из них построены на руинах более ранних византийских)[429]. Наконец, в Феодоспи была найдена греческая надгробная надпись некоего явно местного человека по имени Ταμγαν, умершего в 819 г.[430] Основание Константинополем Фулльской епархии, случившееся, видимо, в конце VIII — нач. IX в.[431], также может рассматриваться как признак миссионерского наступления Византии, поскольку епископия эта возникла вне пределов имперской юрисдикции. А Сугдея благодаря своим хрисгианизаторским успехам была повышена до ранга архиепископии: недавно была найдена печать Петра, «архиепископа Сугдеи»[432]. В Партенитах, на южном берегу Крыма, найдена греческая эпитафия умершего в 906 г. Никиты, игумена монастыря св. Апостолов; в ней говорится, что покойный «учил (μαθητεύσας)… и был всем известным гостеприимцем и нищелюбцем»[433]. Быть может, принимая во внимание «апостольский» характер монастыря, расположенного на варварской территории, следует понять «учение» как намек на евангельский завет «учить все народы» и приписать Никите миссионерскую деятельность?
Итак, Епифаний следовал за развивавшейся легендой об апостоле Андрее, а она, в свою очередь, распространялась в соответствии с географией христианизации. Культ апостолов рос в течение всего IX в., о чем еще будет сказано ниже.
II. Фотий
Рубежной фигурой византийского миссионерства неизменно признается патриарх Фотий (годы патриаршества с 858 по 867 и с 877 по 886). Его именем освящены кампании по христианизации Болгарии и Руси. Фотий впервые со времен поздней античности задумался над теоретическими основами обращения язычников, и хотя в целом его мысли на этот счет[434] продолжают, несколькими столетиями позже, рассуждения Златоуста и Феодорита, весьма знаменательно, что в предшествующие века никому не приходило в голову писать на подобные сюжеты.
Ко времени Фотия в среде византийских богословов суще, сгвовало мнение, что миссия к варварам вообще не нужна. Проповедь перед ними приравнивали к евангельскому «метанию бисера перед свиньями». Ярче всего это чувство выразил Продолжатель Феофана: рассказывая о том, как ненавистный ему император Лев V заключал мир с болгарами, историк пишет: «И доверил он им христианскую веру (sic!), в которую предстояло им, как и положено, перейти когда‑то с нашей помощью (την των Χριστιανών δε πίστιν έκείνοις μέλλουσί ποτε ύφ’ ήμών διαβιβάζεσθαι πρός εκείνην, ως εοικε, κατεπίστευσεν)»[435]. В византийской литературе известны случаи, когда люди, не имевшие отношения к христианским таинствам, прикасались к ним — и свершалось чудо[436]. Теоретически, целование язычниками–болгарами креста могло привести их, помимо воли, к чудесному обращению, как это случалось с агиогафическим Вавилой (. BHG, 2053) или детьми, понарошку игравшими в литургию (BHG, 1318х). Но все эти аналогии не работают для Продолжателя Феофана, потому что болгары — варвары. Продолжим прерванную цитату: «Очевидным образом, этот человек не устыдился своего нечестия! И за то, что он бисер веры метал, по словам Господа, перед свиньями [ср. Матф. 7, б], и вынужден был влагать его им в уста, заслуживает отвращения сей нечестивец! (και σαφώς ούτωσί ούκ ήσχύνετο άσεβών. οις τε γάρ τούς της πίστεως μαργαρίτας κατ& την του κυρίου φωνήν ’έμπροσθεν ήφιει τών χοίρων και χρήσθαι τούτοις επί στόματος έξεβιάζετο, άξιος βδελυρίας δ άνήρ άσεβών)»[437]. Из этого путаного текста можно заключить, что, с одной стороны, крещение варваров — процесс неизбежный и необходимый, но с другой, он должен свершаться не на стогнах. Болгарам, конечно, предначертано принять веру от византийцев, но не любой ценой. Попытка человече–ским произволением ознакомить их с православием нечестива, а кроме того, профанирует «нашу» религию. Намек на Нагорную проповедь («Не давайте святыни псам и не мечите бисера вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас») в данном случае переосмыслен в политических понятиях: варвары — #го свиньи, а византийское христианство — святыня и жемчуг. Варвары могут лишь осквернить все это, да вдобавок и нанести Империи ущерб.
Видимо, такое же отношение было выражено в одном не сохранившемся экзегетическом сочинении епископа Мефодия, известном лишь благодаря полемике с ним Фотия. Мефодий утверждал, что евангельский запрет «метать бисер перед свиньями» означает, будто «перед погрязшими в нечестии… Христос не велел излагать Божественное учение, ибо они не способны его усвоить». Фотий критикует подобную интерпретацию: «[Учение] было передано и возвещено Христовыми учениками всем эллинам и прочим неверным, это привело их от нечестия к вере во Христа… Следовательно, нельзя считать, что бисер — это тайное учение, а свиньи — неверные, это было бы кощунством!»[438]
Итак, Фотий, несомненно, выделяется на общем византийском фоне широтой своих взглядов на миссию. Но был ли он таким миссионером, каким его обычно изображают? Имелась ли у него специальная программа внешней миссии?[439]. Чрезвычайно часто в работах о крещении Руси цитируется послание патриарха Антонию, епископу Боспорскому, где впервые упоминается, что народ «рос» склонился под сень веры. Однако почти всегда цитата дается вырванной из контекста, а контекст этот весьма поучителен. Фотий пишет: «Скифское море некогда было «Негостеприимным»… Милетяне же своим человеколюбием и умеренным государственным управлением (ήμέρω πολιτεία) смягчили зверский и варварский нрав (τό τε θηριώδης χ<χ! βάρβαρον εξημέρωσαν ήθος) и превратили [«Негостеприимное» море] в Гостеприимное [Евксинское]. Ныне же через тебя, благодаря твоим подвигам и трудам во имя добродетели, а также прочему [твоему] попечению о божественном, [это море] не только является, но и называется не только Гостеприимным, но и Благочестивым… Если же ты и живущих там иудеев, пленив в послушании Христу, приведешь, как ты написал, от сени и буквы к благодати, я получу в изобилии прекрасные плоды добрых надежд, какие я всегда питал относительно тебя»[440]. В глазах православного патриарха подвиг крещения варваров практически равен подвигу древних язычников, жителей Милета, которые, выведя колонии на Понт, заложили фундамент для того «смягчения варварского нрава», которое нашло свое благополучное и логическое завершение в акте христианизации[441].
Хотя с именем Фотия исследователи связывают многие миссионерские инициативы, следует отметить, что сам он в своей обширной переписке никогда ни единым словом не упоминает ни о хазарской, ни об арабской, ни о славянской миссиях[442]. Его политика в этой сфере была «скорее ответом на внезапно возникающие проблемы, нежели результатом тщательного планирования»[443].
III. Хазария
Многие миссионерские предприятия Византии в середине IX в. были инициированы императором Михаилом III. С его именем связано начало какой‑то религиозной работы среди арабов–мусульман. Никита Византийский в своем трактате против ислама обращается к императору: «Где [я мог бы найти слова, чтобы достойно описать] православность догматов [его] веры? А его апостольское, если можно так выразиться, возвещение Христова Евангелия (τό άποστολικόν, ώς είπειν, του Ευαγγελίου του Χρίστου κήρυγμα)? Ведь он не довольствуется тем, чтобы только обращать в бегство жалкие тела варваров — он еще и души их богоборческие рассекает обоюдоострым словом истины; он и арабов призывает к благочестию»