Византийская империя была римской и христианской. Христианство определяло сущность и дух ее жителей. Император ромеев, как он обозначал себя до самого конца существования империи, добавил к этой титулатуре слова «верный Христу-Богу». Он являлся наместником Бога на земле, первым из христиан и в конечном счете главой Церкви.
Однако Константин еще не был христианином, когда в 330 году он основал Константинополь и в 313 году разрешил христианство. В новой столице, которую Константин основал, он поначалу строил храмы, посвященные римским богам. Церкви появились там в конце IV века, когда христианство стало официальной и единственно разрешенной религией. Язычество исчезало очень медленно: Юстиниан осмелился закрыть академию в Афинах только в 529 году. А христиане ввиду прекращения их преследований и разрешения их религии очень быстро перестали противиться римской цивилизации. Их руководители — епископы — были представителями аристократии, воспитанными в традициях древней школы. Увлеченные философией неоплатонизма и древней риторикой, они очень быстро стали лучшими защитниками римской цивилизации.
Хотя в слоях высокопоставленных вельмож, ученых и городской аристократии язычество долгое время не сдавало свои позиции, христианство довольно быстро внедрилось в сознание народных масс римского Востока, а также за границами империи, в отдаленных и более близких регионах Персидской империи. Оно довольно быстро перестало быть чисто городским явлением, которым было первоначально. Столкнувшись с народными верованиями, закрепившимися в сознании различных этносов империи, оно смогло впитать их и трансформировать. Но этот процесс шел не без трудностей.
Желая стать универсальной религией, имеющей вселенское предназначение, то есть распространиться на всю ойкумену, буквально на весь обитаемый мир, новая религия сталкивалась со всем его разнообразием, с его мощными философскими школами. К тому же эта религия, сама по себе достаточно сложная, являлась наследницей ветхозаветного иудаизма, образ мышления которого, производного от семитских цивилизаций, отличался от греко-латинской схемы, поскольку христианство проповедовало единственного Бога, но в трех лицах — Отца, Сына и Святого Духа. Легко понять, что внедрение этого вероучения было отмечено глубокими кризисами. К тому же годы подполья, предшествовавшие его легализации во время правления Константина, не способствовали достижению единства мировоззрения христиан, даже если они очень этого хотели.
Знать религию византийцев тем более важно, что от одиннадцати веков существования их истории у нас остались прежде всего церкви, а кроме того, восточная ветвь современного православного христианства является ее прямым и верным продолжением. Мы попытаемся исследовать религию византийцев, понять, какой была их церковь, постараемся разобраться в природе и важности монашества, уточнить особенности жизни верующих, понять их представление о мире и их обряды.
ПРАВОСЛАВИЕ
РОЖДЕНИЕ ХРИСТИАНСКОГО ВЕРОУЧЕНИЯ
Когда христианство вышло из подполья, оно сразу разделилось на несколько течений. Разрешая новую религию, Константин руководствовался отнюдь не личными убеждениями. Он сделал политический выбор — добился поддержки наиболее динамичной части населения своей империи. Он не мог допустить раскола со стороны христиан и созвал в Никее Первый Вселенский Церковный собор епископов и председательствовал на нем посредством своих представителей. Никто не оспаривал эту его роль, напротив — ведь именно он разрешил христианство. Епископы исповедовали идеологию, согласно которой император Константин являлся хотя и не Богом, но его законным представителем на земле. Отсюда последовала неизменная традиция православия: император — это наместник Бога. Именно по его воле происходят церковные соборы, он их возглавляет.
Главный спор вскоре возник не относительно возможности существования Троицы, единого Божества в трех лицах (проявлениях, ипостасях: Отца, Сына и Святого Духа), но по поводу связи между ними. Как проповедовать существование одного Бога в трех лицах? Священник из Александрии Арий, с которым неистово боролся его епископ Афанасий, был сторонником непримиримого монотеизма, утверждая, что Сын является созданием Отца. Его учение, арианство, было осуждено, и Никейский Церковный собор провозгласил, что Отец, Сын и Дух Святой есть единая сущность. Это стало Никейским символом веры, сформулированным умеренным арианином, палестинцем Евсевием из Кесарии, который предпочел сделать уступку в вопросе доктрины, чем лишиться поддержки императора. Впоследствии он создал жизнеописание Константина. Сам Константин в 328 году вызвал Ария из ссылки. Некоторые из преемников императора были арианами; арианство распространилось во многих регионах Востока; большая часть германских племен за пределами империи была обращена в христианство именно арианскими епископами. Понадобился почти век и созыв в 381 году Феодосием I Второго Вселенского собора в Константинополе, чтобы проблема, связанная с арианством на Востоке, была урегулирована.
Когда спор о Троице был более-менее закончен, возникло новое большое затруднение, касавшееся личности Бога-Сына. По вероучению Христос соединил в себе две стороны природы: он одновременно настоящий Бог и настоящий человек. Сосуществование этих двух ипостасей вернуло ряд трудных вопросов, которые сотрясали христианский Восток в течение двух веков. Вначале возникли две главные оппозиционные философские школы двух больших восточных митрополий — Антиохии в Сирии и Александрии в Египте.
Кирилл Александрийский. Византийская школа
Согласно мнению Нестория, священника из Антиохии, ставшего патриархом Константинополя в 428 году, Бог не мог родиться от женщины. Необходим был момент соединения божественной природы Христа с человеческой природой. Таким образом, Непорочная Дева больше не могла считаться Богоматерью, она становится матерью Христа. Это проповедовало несторианское течение, но оно встретило жесткую оппозицию патриарха Александрии Кирилла, который пошел на поводу потребности огромной массы христиан. Дело в том, что культ Непорочной Девы соответствовал поклонению божественной женской сущности, всегда присутствовавшей в древних культах, но значимость ее снижалась, если она переставала быть Матерью Бога. Вот почему Церковный собор в Эфесе 431 года увенчался триумфом Кирилла и осуждением Нестория. Тем не менее несторианство не исчезло, а завоевало многочисленных приверженцев на Востоке, в зоне влияния Антиохии, в тех христианских регионах, находившихся под владычеством Персидской империи, где они не рисковали пострадать от преследований. Несторианские общины сохранились на этих территориях до наших дней.
Победа Кирилла Александрийского позволила ему и его сторонникам разработать учение, которое, как и учение Ария за век до этого, проповедовало более строгий монотеизм. Согласно этой концепции, человеческая природа Христа растворяется в божественной, в результате остается только единая (monos по-гречески) природа (physis по-гречески). Это учение получило название монофизитства в VII веке, так его называют и сейчас. Кирилл сумел добиться признания своего учения на Церковном соборе, созванном в Эфесе в 449 году. Но новый император Маркиан, взошедший на престол в 450 году, и его окружение, не хотевшее отдаляться от Рима, оказались мало восприимчивыми к аргументам монофизитов. В 451 году Маркиан созвал в Халкидоне, на азиатском берегу Босфора, очередной Церковный собор, который осудил монофизитство.
Однако кризис был слишком глубоким, чтобы его мог урегулировать обычный Церковный собор, даже при применении полицейских мер императором. В его обязанности входило обеспечение выполнения решений Церковного собора, не останавливаясь перед использованием для этого силовых приемов. Впрочем, население Константинополя не было особенно твердым в своей вере, что показало проведение Церковного собора в Халкидоне. Монофизитство распространялось главным образом в народных массах в восточных провинциях империи, в Сирии (начиная с Антиохии) и в Египте, за исключением Палестины. Императорская власть смогла восстановить порядок в больших городах, не устранив, однако, приверженность к крамоле в сельской местности. Эта ветвь христианства, позволившая каждому исповедовать религию на своем языке, стала основой расцвета коптского христианства (коптский — язык египтян) и сирийского (или арамейского; на арамейском языке сирийско-палестинского региона говорил Иисус). Население здесь ощущало одинаковую ненависть к грекоговорящему халкидонскому епископу и к греческим сборщикам налогов, посланным Константинополем. Греко-римская цивилизация, просуществовавшая в течение восьми веков, повсюду трещала по всем швам. Особенно тревожно было в тех регионах, которые постоянно подвергались атакам опасных врагов — сначала персов, а затем арабов.
Многие императоры являлись монофизитами, в частности Феодора, влиятельная супруга Юстиниана. Другие же, главным образом в начале VII века, пытались достигнуть синтеза, но оба лагеря отклонили их усилия. Проблема была решена совершенно парадоксальным образом: через десять лет монофизитские регионы оказались завоеваны арабами-мусульманами. Завоеватели встретили весьма слабое сопротивление, учитывая общую несостоятельность византийских армий. Договоры о капитуляции подтвердили свободу культа монофизитов, конечно, очень ограниченную, но и такой у них раньше никогда не было.
СПОРЫ ОБ ИКОНОПОЧИТАНИИ
Четвертая и пятая заповеди Закона, данного Моисею, запрещают делать разные изображения, представляющие творения Бога, и падать ниц перед ними. Эти заповеди, которым буквально следовали в иудаизме и исламе и у наиболее ригористических христиан, привели к отсутствию скульптур в церквях восточного христианства, за исключением барельефов. Но требование заповедей выполнялось значительно менее строго в живописи или мозаике.
Фактически с самых первых времен христианства в церквях имелись иконы: цель их размещения состояла в том, чтобы проиллюстрировать Священную Историю населению, в большинстве своем неграмотному и не имевшему прямого доступа к Писанию. Согласно Отцам Церкви, в этом не было никакого отступления от заповедей, предмета особой набожности. Напротив, объектами поклонения были портреты императора, развешанные повсюду. Перед ними зажигали светильники и курили фимиам — это продолжало дохристианскую традицию, политическая цель которой вполне очевидна. Единственными предметами культа были реликвии (останки) мучеников за веру, впоследствии — святых людей.
С середины VI века это явление приобрело особый размах. Создавать портреты святых начали еще при их жизни. Иконы, как и реликвии, обретали чудесные свойства, что способствовало распространению их собственного культа, поначалу имевшего личный характер. Затем этот культ приобрел общественный характер и очень важное значение: некоторые иконы считались нерукотворными; например, икону Пресвятой Девы, защитницы Константинополя, носили перед стенами столицы во время ее осады аварами в 626 году. Таким образом, икона приобретала могущество, связанное с изображенным объектом. Она стала посредником между Богом и людьми, одним из средств Божьего заступничества вместо заступничества императора, которое в период невзгод VII века не слишком внушало доверие.
Разве не следовало попытаться прибегнуть к помощи сакральных объектов, тем более что уверенность в присутствии божественных сил в материальном мире глубоко укоренилась в грекоримском и восточном мире задолго до появления там христианства и вполне соответствовала представлениям жителей Восточного Средиземноморья VII века? Иконы стали главным элементом византийской жизни: они широко использовались и духовенством, и светскими властями — вместо императорского изображения, и простым людом; они являлись предметом домашнего и публичного почитания. Иконы позволяли сделать доступной божественную помощь, но лишали императора его привилегированного положения как посредника между Богом и людьми.
Лев Исавр, ступивший на престол в 717 году, чтобы защитить столицу во время последней арабской осады, стремился объединить все силы прежде всего вокруг императорской власти. Для этого, начиная с 730 года, он пытался убрать иконы из церквей, но встретил сопротивление части духовенства, в особенности некоторых прелатов Малой Азии. Однако победы над арабами, одержанные им и его сыном Константином V, позволили последнему навязать иконоборчество в ходе Церковного собора, проводившегося в Иерии, азиатском пригороде Константинополя, в 754 году. С тех пор иконоборчество сделалось официальной церковной политикой, которую император был обязан проводить даже силой.
По сути, вопрос опять вращался вокруг представления о Христе, Богоматери и святых. Опираясь на то, что Христос одновременно — Бог и человек, а Бог не может быть изображен, иконоборцы приводили неотразимый довод: изобразить одновременно обе природы Христа-человека — значит смешать эти обе природы и впасть в монофизитство. Если же изображать только Христа-человека, придется разделить оба его начала, что приведет к несторианству. Иконоборчество допускало только символические представления божества: крест, Евхаристию и Слово.
Предводителем иконопочитателей был Иоанн Дамаскин, занимавший некую должность в Халифате, ушедший в палестинский монастырь, расположенный за пределами империи, где имелась возможность более свободно выражать свои мысли. Он исходил из следующей идеи: сам факт воплощения Бога во Христе сделал Бога доступным изображению; Христос есть икона Бога-Отца. Он полемизирует с иконоборцами: так как Христос вполне человек, его можно изобразить, а если нет — это монофизитство, так как в результате смешиваются две Его природы. Очевидно, если можно создавать икону Христа, то тем более можно создавать иконы Богоматери и святых. Иоанн устанавливает иерархию значений икон. Ему остается снять с себя обвинение в идолопоклонничестве. Для этого Иоанн разделяет изображение, то есть материальный предмет, и его прототип, первообраз. Изображение является не предметом культа, а просто объектом почитания: честь, отдаваемая иконе, на самом деле относится к прототипу представленного на ней лица. Таким образом, речь идет о противоположных и непримиримых концепциях воспроизведения Божественного.
Победы, одержанные Львом III и Константином V, увеличили их власть: церковная иерархия, приученная повиноваться, склонилась перед ними, постепенно изменяясь. Единственными серьезными противниками императора были монахи, по крайней мере те из них, кто не принимал иконоборчества, но их число было менее значительным, чем утверждается в работах иконопочитателей. Действительно, множество монастырей существовало главным образом на средства паломников, приходивших туда поклониться иконам и реликвиям — это усиливало аргументы теологов. Монастыри, которые оказывали сопротивление, были переданы в собственность светской власти, а монахи разогнаны. Выиграв сражение за общественное мнение, Константин V устроил публичное осмеяние монахов на Ипподроме Константинополя в присутствии 40 ООО зрителей. Монахи и затворники обоего пола, лишенные присущего им монашеского облачения и переодетые в мирское платье, должны были ходить по беговой дорожке Ипподрома парами — мужчина с женщиной, держась за руки. Это означало превращение их в обычных людей. Преследования были скорее, унизительными, чем жестокими. Представлялась возможность избежать их, если не выступать против власти демонстративно. Например, Стефан Юный смог, однако, спокойно жить на горе Скопас, в нескольких километрах от столицы. Наказание фактически следовало за устройство заговора или за оскорбление властей (Стефан восстановил в тюрьме разогнанный монастырь и попирал ногами императорское изображение).
Однако иконоборчество не встретило поддержки у большинства населения. Иконоборчество столкнулось с оппозицией папства, которое обратилось к Каролингам. Это порождало изоляцию империи и угрожало ее последним владениям в Италии. Чтобы преодолеть изоляцию, императрица Ирина, став регентшей, от имени своего сына Константина VI решила восстановить культ икон, и в 787 году при поддержке папы, созвала новый Церковный собор в Никее. Его нельзя было провести в Константинополе, поскольку население столицы в большинстве своем являлось иконоборческим. Но императоры-иконолюбцы один за другим терпели поражения от болгар. В 813 году болгары осадили Константинополь, и взволнованное население ринулось к могиле Константина V — иконоборца, но императора-победоносца, одерживавшего победы благодаря тому, что являлся иконоборцем. В 815 году Лев V снова созвал Церковный собор в Иерии, где было принято решение, что культ икон не следует расценивать как идолопоклонничество. Два его преемника продолжали эту политику. Церковная иерархия снова подверглась чистке, и несколько монахов оказали сопротивление. Но на этот раз иконоборчество уже не имело ни силы, ни единства. В 843 году, став регентшей при своем сыне Михаиле III, императрица Феодора окончательно восстановила почитание икон — с тех пор это событие стало православным праздником.
Почему все-таки удаляли иконы? Во-первых, стоит отметить, что и в 787-м, и в 843 году иконоборчество навязала именно императорская власть, а не абсолютно подчиненная ей церковная иерархия. Именно императорская власть обеспечила возвращение икон. Таким образом, это было хорошо продуманное политическое решение. Чтобы объяснить его, необходимо иметь в виду по крайней мере два фактора. Во-первых, теологическую дискуссию на высоком уровне, которая привела к созданию более совершенной доктрины, чем существовавшая до Льва III и сформулированная Иоанном Дамаскином, затем Феодором Студитом (умершим в ссылке в 826 году) и патриархом Никифором (умершим в ссылке в 828 году). В результате иконопочитание нашло аргументированную защиту. Во-вторых, важно помнить о чувствах большинства населения: простой народ, любящий иконы и реликвии, оказался весьма чувствителен к монашеской пропаганде. Кроме того, значительная часть аристократии находила чрезмерной непреклонность иконоборцев.
Последствия оказали глубокое и продолжительное влияние как на жизнь византийцев, так и на развитие византийского художественного потенциала. В домах византийцев всех сословий появилось множество небольших переносных икон, при этом их образцы стандартизировались. Стены наиболее богатых церквей покрывались мозаиками, а церкви победнее расписывались фресками. Постепенно складывалась традиция церковного оформления, которая, однако, могла изменяться под воздействием различных влияний: Христос Пантократор (Вседержитель) изображался в куполе, а Богоматерь — в алтарной апсиде, иконы святых располагались на стенах. Именно в таком интерьере нашла выражение вера византийцев. Кроме того, размещение икон не ограничивалось местами отправления культа: они украшали улицы, в основном — главные перекрестки Константинополя. Короче говоря, вся жизнь византийцев проходила под их доброжелательной защитой, а паломничество к реликвиям становилось все более частым проявлением религиозной жизни.
ПРАВОСЛАВНАЯ САМОБЫТНОСТЬ
В 787 году официальной основой для восстановления икон послужило письмо, посланное папой Адрианом I. Но Церковный собор пошел намного дальше, и учение, сформулированное на нем, встретило враждебный скептицизм теологов Карла Великого. Особое отношение к иконам вскоре стало определять православие. Это проявилось и в планировке церкви. Преграда, отделявшая храмовый алтарь от основного объема церкви, вначале имела вид колоннады с занавесями, за которыми совершались таинства, скрытые от глаз прихожан. С XII века на этом месте возводится настоящая стена, заполненная иконами, — иконостас. В славянском христианстве, особенно русском, иконостас становится все более и более высоким, и в конце концов соединяется со сводом. Таким образом, верующим, которые больше не могли присутствовать при совершении таинств прежде всего Евхаристии, предлагали взамен святые иконы. Таким образом, формируется особая концепция церковной жизни.
Начало иконоборчества отметило первый разрыв Византии с Римом. Церковный собор в Халкидоне (451 г.) поставил патриархат Константинополя, нового Рима, на второе место, отдав почетное первенство Риму. Имперская концепция Церкви опиралась на папу; при опасности вторжений он искал помощи у Константинополя и его императора. На рубеже VI и VII веков Григорий Великий, в течение долгого времени бывший представителем папы на берегах Босфора, полагал себя подданным одной империи, по его мнению, — неразделимой. Вплоть до падения Равеннского экзархата в 751 году папы запрашивали подтверждение своего избрания у экзарха, представлявшего византийского императора. Рим имел значение крайней западной точки Византийской империи.
В VIII веке произошел решающий поворот. Папа отверг иконоборчество, провозглашенное Львом III; в ответ Лев III конфисковал у него римские владения на Сицилии. Согласно принципу, по которому гражданская власть определяла церковную территорию, он забирал земли, находившиеся под контролем Римского патриархата, и присоединял их к Константинополю — это Южная Италия и Сицилия, а также Иллирик, то есть треть Балканского полуострова. Оказавшись в оппозиции к своему естественному защитнику и чувствуя себя ограбленным, папство развернулось в сторону набиравшей силу власти христианского Запада — к Каролингам. На Рождество 800 года папа короновал в Риме Карла Великого, оспаривая это право у Византии.
Понемногу соперничество обострилось, и пропасть между двумя церквями углублялась. Жесткая конкуренция Рима и Константинополя проявилась в связи с обращением в христианство славян. Моравы, обращенные в христианство Кириллом и Мефодием, признали римскую власть в этом регионе, но папа Николай I не сумел помешать болгарам принять крещение от византийского духовенства. В ту эпоху жестокий конфликт возник между Николаем I и патриархом Фотием. Тогда обнаружился целый ряд разногласий, касавшихся обета безбрачия священников, на котором настаивал Рим, вида хлеба, пресного или дрожжевого, применяемого при Евхаристии, ношении бороды священниками, а также добавления западными богословами в Никейский Символ веры утверждения, что Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына (Filioque), которое Восток отвергал. Однако Рим еще не отказывался от своего места в империи, и империя не противопоставляла себя Риму.
Вторым этапом разногласий стала григорианская реформа на Западе. Церковь требовала свободы, но не только освобождения от политической власти, а также возможности для папы иметь эту власть, иметь право приказывать правителям. Для византийцев же естественным главой церкви всегда является император. Однако Риму был необходим союз с Византией в борьбе против норманнов в Южной Италии, и первый папа-преобразователь, Лев IX, в 1054 году направил в Константинополь посольство. Оно прибыло туда уже после смерти папы и лишь отметило взаимное непонимание. Всколыхнулись ссоры по вопросам истории, темы которых обозначились еще в IX веке. Все закончилось тем, что легаты отлучили от церкви патриарха Михаила Керулария, а Константинопольская церковь — посольство. Однако этот инцидент, считаемый в наше время началом и первопричиной раскола, вскоре был забыт, — осознание христианского единства оставалось очень сильным. Когда византийские армии отступали перед турками, императоры обращались за помощью к Западу; когда папа Урбан II на Церковном соборе в Клермоне в 1095 году призвал к крестовому походу, он назвал первой его целью помощь восточным собратьям по вере. Эта цель считалась более важной, чем освобождение Иерусалима.
Представители византийского духовенства. Иллюстрация XIX в.
Однако призыв к Крестовому походу византийцами не был воспринят. Они считали, что право объявлять войну есть у императора, а не епископа, пусть даже из Рима. Священники не должны действовать на поле битвы, крестоносцам следует повиноваться военачальнику в лице императора. В это время папство утвердило приоритет понтифика и намеревалось распространить его на весь христианский мир. Четвертый крестовый поход, во время которого папа Иннокентий III попытался помешать крестоносцам взять Константинополь в 1204 году, предоставил ему удобный случай. Восстановленная в 1261 году империя Палеологов оставалась довольно слабой и нуждалась в помощи Запада. Императоры, один за другим, были готовы заплатить за эту помощь подчинением своей церкви. Но вдруг обнаружилось, что церковь отказывается подчиниться этому императорскому желанию. У части церковной иерархии, у большого числа монахов и подавляющей массы населения, за исключением немногих аристократов, стремление к независимости возобладало над рефлексом подчинения. Короче говоря, православие определилось как противоположность католицизму, находящемуся под властью понтифика. В последние годы существования империи в среде византийцев крепло представление о том, что власть османского султана более привлекательна, чем власть папы римского. Так православие отделилось от империи, сознание принадлежности к нему стало важнее принадлежности к империи. Тем более что на Востоке доминирующее влияние имела монашеская духовность, неуклонно стремившаяся к независимости от любой власти и утверждавшая свое духовное превосходство над светской иерархией.
КЛИР ЦЕРКОВНАЯ ИЕРАРХИЯ
Когда христианство вышло из подполья в 313 году, имелось лишь несколько городских церквей; в сельской местности приходы практически отсутствовали, но затем они везде быстро организовались по примеру иерархии в римском мире. На Востоке, где населенные пункты размещались довольно плотно, полагался один епископ на город и один город на епископа. Так же, как населенные пункты составляли провинции, епископства были объединены в церковные провинции, вокруг епископа провинциальной митрополии, епископа митрополии, или митрополита. Митрополит объединял подчиненные ему епископства в провинциальном церковном соборе и посещал подчиненных для проверки исполнения поставленных перед ними задач.
Поначалу епископа избирало духовенство кафедрального собора при участии важных граждан, в основном из среды городской аристократии. Поскольку гражданские магистратуры утрачивали свое значение, епископы стали играть на местах все более активную роль, и так происходило на протяжении всего существования Византийской империи. Епископ вмешивался в действия власти, особенно в работу служащих, собиравших налоги, чтобы облегчить положение своей паствы. Он также брал на себя часть забот об общественной благотворительности — о многочисленных домах милосердия и больницах, построенных епископствами и существовавших наряду с общественными учреждениями, зависящими от императора. Предполагалось, что и монастыри в свою очередь возьмут на себя такие заботы.
Митрополии представляли не всю церковную организацию. СIV века наиболее крупные города — Рим, Александрия и Антиохия — приобрели особую значимость, отчасти в связи с тем, что они считались основанными апостолом. Верхушка иерархии полностью реализовала себя после Церковного собора в Халкидоне в 451 году. Двадцать восьмой канон отдал почетное первенство епископу Рима, оставив на втором плане епископа Константинополя, «потому что этот город — императорский город» и поскольку Константинополь не мог быть основан ни одним из апостолов. По той же причине Иерусалиму приписывался статус патриархата. В VI веке Юстиниан утвердил принцип пятидержавия (пентархии): управление Церковью основывалось на соглашении пяти патриархов.
Печашь духовенства храма Святой Софии
ПАТРИАРХ КОНСТАНТИНОПОЛЯ
Патриарх Константинополя, будучи поначалу скромным членом митрополии Гераклеи во Фракии, стал основным действующим лицом империи. Император поддерживал существование патриархата при условии, что он мог его контролировать. Выбор патриарха, таким образом, являлся весьма важным делом. Налицо была фикция избирательной системы: когда пост освобождался, собирался постоянный синод Константинополя и составлял список из трех кандидатов, из которых император выбирал патриарха. Постоянный Синод состоял из митрополитов Константинополя, высших константинопольских должностных лиц церкви, а также представителей императора. Очень редко случалось, что кандидат императора не фигурировал в списке. Император мог отклонять список столько раз, сколько ему требовалось. Проще говоря, это означало, что император сам выбирал патриарха.
Патриарх становился таким же высокопоставленным чиновником, как и другие чиновники империи. Епископскому посвящению предшествовала процедура во Дворце, существовавшая согласно недвусмысленной формулировке: «Божественная милость и мое императорское величество, проистекающее из нее, назначают тебя, благочестивейший N... патриархом Константинополя». Тогда, и только тогда в Святой Софии происходила церемония посвящения патриарха, выполняемая тремя епископами, одним из которых был митрополит Гераклеи Фракийской. Однако новый патриарх не являлся епископом, нерасторжимо повенчанным со своей церковью, так как передача места епископа от одного к другому запрещалась. Могло случиться так, что новый избранник не принадлежал к духовенству — тогда за несколько дней до посвящения в патриархи он получал все церковные степени. До X века императоры, не колеблясь, назначали на этот пост одного из своих приближенных соратников, высокопоставленного функционера. Так появились многие знаменитые патриархи, например Тарасий, который восстановил почитание икон на Втором церковном соборе в Никее, Никифор, его преемник, или Фотий, которого Рим попрекал тем, что он являлся «новообращенным» (неофитом). Впоследствии большая часть патриархов выбиралась из среды монахов, часть которых получила духовный сан. Стоит добавить, что Синод никогда не отказывал императору в любезности отстранить неугодного ему патриарха. Впрочем, за Синодом оставалось право избрать его через несколько лет.
При помощи Синода император оказывал решающее влияние на выборы в епископатах, тем более в епископатах наиболее значительных метрополий. То же часто происходило при назначении епископов на восточных участках патриархии. Это случилось, например, когда Антиохия была возвращена под византийский суверенитет — Иерусалим и Александрия находились под мусульманским господством — тогда патриарх очень тщательно подходил к выбору епископа в Константинополе. Епископ Иерусалима выбирался во время крестового похода. В «Житии» Леонтия Иерусалимского XII века ясно показан этот процесс. Будучи настоятелем монастыря на Патмосе, Леонтий прибыл ко двору просить привилегий и остался там. Император Мануил I Комнин высоко ценил Леонтия за его богословские труды и хотел выдвинуть его на высокий пост — это относилось к компетенции правителя. В «Житии» показано, как Леонтий буквально набивал себе цену: на глазах у прочих церковных иерархов он отклонил предложение взять Киевскую митрополию и затем митрополию Кипра, рассчитывая в конечном счете получить место патриарха Иерусалима. Император согласился, но занять этот пост под самым носом у латинян Леонтию не удалось.
Начиная с XIII века патриархом всегда становился клирик, принявший монашество. Монахи приобрели в Византийской церкви решающее значение, но это не делало положение патриарха более благоприятным. Напротив, он оставался правой рукой императора. Когда император вступил в конфликт с монахами, например, возвращаясь из Рима, патриарх был обязан следовать его установкам, чем вызвал гнев монашеской братии, из которой сам вышел и которая вознесла его на патриарший престол. Эта же самая братия при случае могла без колебаний смешать патриарха с грязью.
ЗАРОЖДЕНИЕ МОНАШЕСТВА
Быстрота и легкость, с которой церковь вписалась в греко-римскую и императорскую цивилизационные модели, вызывали негативную реакцию у тех, кто более требовательно относился к духовной культуре, поддерживая традиции подвижничества, присущего ранней церкви, подвергавшейся постоянным преследованиям. Для множества мужчин и женщин перспектива спасения виделась в том, чтобы добиться духовного господства над своим земным существованием, отделиться от него путем аскезы и молитвы и приблизиться к Богу, соединиться с ним. Речь шла о том, чтобы уподобиться Христу и буквально следовать евангельскому наставлению, предназначенному для богатого молодого человека: «Если хочешь стать совершенным, продай все, что имеешь, отдай это бедным, и тогда ты обретешь сокровища на небе» (Мф. 19:21).
Один из наиболее простых и наглядных способов оставить все — это покинуть мир, стать отшельником (от греч. monachos — одинокий, уединенный). И самое лучшее место для отшельничества то, которое выбрал сам Христос прежде чем начать проповедовать, — это пустыня (по-гречески eremos): таким образом человек становился отшельником, эремитом. В начале IV века Антоний Египетский создал эту модель монашества: он ушел в пустыню, которую достаточно легко было найти в Египте, и провел там остаток своей жизни. Его «Житие», написанное около 357—358 годов патриархом Афанасием из Александрии, стало средневековым «бестселлером» как на Востоке, так и на Западе, и явилось беспрецедентным руководством для отшельничества.
Однако жить в пустыне в одиночестве — это подвиг, который мог привести человека к безумию; это было доступно не всем. Там же, в Египте, инок Пахомий создал монастырь. Те, кто желал начать новую жизнь, объединялись в общины под духовным руководством наставника — отца (abba на арамейском, откуда возник термин «аббат»; игумен, то есть «ведущий», по-гречески). Они вели общее хозяйство (koinos bios — киновия в греческом произношении византийской эпохи, жизнь в монашеской обители). Успех был очевидным: до своей смерти в 346 году Пахомий руководил девятью мужскими монастырями и двумя женскими.
Монастырь Великая Лавра
Из Египта монашество распространилось, как огонь по бикфордову шнуру, по всему римскому миру и за его пределами: в Малой Азии, в Сирии и главным образом на Святой Земле, вблизи от Иерусалима, в Иудейской пустыне, где было легче всего ощутить себя приблизившимся ко Христу. Но это движение происходило не без угрозы для Церкви, сотрясаемой догматическими разногласиями. Монахи оставались во многом мирянами, желавшими оставаться за пределами церковной иерархии. Сам Пахомий тоже не был священником, не принадлежал к церковной иерархии, и эта особенность монашества оставалась неизменной в течение всей тысячелетней истории Византии. В третьей четверти IV века Василий Кесарийский попытался покончить с киновией и ввести монахов в систему епископии. Он не предписал строгую норму, но создал ряд наставлений, которые оказывали влияние в течение продолжительного периода. Он не предписал строгого разделения между киновией и отшельничеством: хотя поощрял объединение отшельников в братства, но не отрицал и превосходства отшельнической жизни, что осталось в византийском христианстве неоспоримой аксиомой.
В Иудейской пустыне возникла Лавра — особый тип монашеской организации, которому было суждено блестящее будущее. Первую Лавру создали Евфимий (умерший в 473 году) и его ученик Савва (439—532 годы), два каппадокийца. Лаврские отшельники жили коллективно, чаще всего — у реки, пересыхающей на большую часть года, в иудейской пустыне. Каждый монах выбирал грот (kellion; отсюда слово «келья». — Примеч. ред.) в стенке высохшего потока либо делал маленькую постройку на пустынном плато, в которой были одна жилая и одна служебная комнаты. Монах работал и молился там в одиночестве в течение всей недели. По субботам он с продуктами своего труда, чаще всего плетеными изделиями, отправлялся в центр Лавры. Там аскеты совместно принимали пищу и вместе совершали службы. В воскресенье утром каждый монах возвращался к себе с материалами для новой работы. Но чтобы быть допущенным в Лавру, требовалось провести многие годы в близлежащей киновии.
Однако монашество — это прежде всего состояние духа, поиск пути к Богу, и оно не обязательно сопряжено с уходом от мира. Вот почему некоторые монастыри создавались в городах. Начиная с 350-х годов новая столица, Константинополь, была буквально наводнена монахами; но в ней имелось совсем немного кинобий, и большинство монахов не имели постоянного обитания, находя приют в домах тех людей, которые приглашали их и слушали их рассказы, а в худшем случае они обитали на улице, среди отверженных. Они ускользали от любой власти, они влияли на события, оказывая в случае необходимости помощь в богословских дебатах. Короче говоря, они стали фактором невыносимого беспорядка в этом новом городе, которым было трудно управлять. Одним из результатов Церковного собора в Халкидоне (451 год) явилось то, что для бродячих монахов были установлены определенные правила и, что самое главное, их удалили из города. Наиболее мощная группа таких монахов находилась под началом некоего Александра. Они назывались акимитами, то есть «те, кто никогда не спит». Это надо понимать так, что они постоянно сменяли друг друга, чтобы прославление Бога никогда не прерывалось. Когда экстремистов удалили, в Константинополе опять стали создавать монастыри. Около 460 года консул Студий основал вблизи от Золотых Ворот, в пустынной местности, большую киновию, которую он посвятил Иоанну Крестителю и передал акимитам, ставшим к тому времени вполне безобидными. Тремя веками позже этот монастырь (Студийский) стал самым знаменитым и самым могущественным учреждением Константинополя.
РАСЦВЕТ МОНАШЕСТВА
Иконоборчество выявило многочисленные слабые места монашества. Вначале большая часть монастырей жила скудно — милостыней и монашескими трудами, без земли, обеспечивающей власть. Затем каждый монастырь стал изолированной единицей в хорошо организованной иерархии, пользовавшейся императорской поддержкой. Ряд монастырей поначалу принял иконоборчество. Это затронуло и Феодора, молодого человека из достойной семьи, во времена иконоборчества готовившегося к карьере служащего. Но его дядя Платон в одной из своих областей в Вифинии основал монастырь (Sakkoudion), куда увлек большую часть своей семьи и, в частности, своего племянника Феодора. В 799 году Феодор, доказавший свою верность императрице Ирине в борьбе против ее сына, которого она в конце концов приказала ослепить, выразил желание получить в управление Студийский монастырь. За несколько лет в нем сложилась община из нескольких сотен монахов. Своими наставлениями и предписаниями для новообращенных Феодор заложил основы нового монашества.
План церкви Студийского монастыря
Феодор Студит был администратором с большими организаторскими способностями, имевшим вкус к политическим хитросплетениям. Он считал, что все несчастья, выпавшие на долю монахов, их неспособность защитить православие происходят от плохой организации, от анархистских тенденций, заложенных в идеале отшельничества, и в его недостаточно прочном социально-экономическом положении. Феодор защищал приоритет монашеской жизни. Он добивался для монашества общественного могущества, которое могла дать только его экономическая независимость, основанная на достаточных и привилегированных отчислениях. Убежденный, что объединение придает силу, он попытался создать упорядоченную систему семейных монастырей.
Феодор настаивал на трех важнейших качествах монаха-студита. Во-первых, целомудрие: контакты с женщинами, которых невозможно полностью избежать в аристократическом окружении, должны строго контролироваться. Затем стабильность — бродячие монахи составляют одну из внутренних проблем монашества. И, наконец, бедность: монах не должен ничем владеть, даже самым малым материальным предметом; каждую неделю одежду следовало перераспределять, вне зависимости от ее состояния или размера, теперь ее комплект назывался просто «смена».
Рука Феодора лучше всего ощущалась именно в организации монастырей. Минимальный возраст вступления в монастырь устанавливался в 16—17 лет и предлагался период ученичества, не характерный прежде для Студийской обители. Монастырь окружался стеной; бедняки размещались у входа во двор в ксенодохии (xenodocheion), в котором монахи принимали гостей. Этот странноприимный дом устраивался в маленькой самодостаточной деревне. Феодор распределял монахов по различным службам (заведующий хозяйством, келарь и т.д.). Чтобы разгрузить игумена от управленческих работ, каждому назначалась своя задача в соответствии с представлением, что монастырь — это мистическое тело, в котором у всех есть своя функция. Имелись дьяконские службы (работы в саду, пекарне, бельевой и т.д.) и производственные — переписывание книг, работа по камню, коже, железу, выделка пергамена. Феодор Студит был противником созерцательства; он призывал к усердию и предлагал рассматривать работу как служение Богу, как мессу монаха, даже если он нередко не являлся священником; любой монах работал словно последний бедняк, каким бы ни был его предшествующий статус, чаще всего довольно высокий.
Преобразования Феодора Студита оказывали на византийское монашество глубокое воздействие, о чем свидетельствует существование большого количества копий его произведений. Но Феодор тщетно пытался придать византийскому монашеству единую организацию, построить систему, объединяющую несколько монастырей. Только пять монастырей поддерживали с ним личные связи. И в целом эта система не пережила своего создателя.
Монашество неудержимо влекли горы — наглядный символ восхождения к небу. С горами связана эта форма постоянного подвижничества византийского монашества: аскет уходил на гору, и его аскеза привлекала к нему учеников. И когда ученика убеждали основать монастырь, этот монах становился его игуменом, естественно, продолжая жить отшельником. В результате его действия определяли поведение других монахов. В конечном счете приток учеников начинал мешать аскету, и он назначал нового игумена, а сам уходил еще выше в горы. Но и туда к нему приходили новые и новые ученики.
Ему приходилось основывать новый монастырь, и все повторялось. Таким образом, гора Олимп в Вифинии, в нескольких километрах к югу от Бурсы, стала наиболее известной монашеской горой IX и X веков. Даже слишком известной, так как Олимп расположен довольно близко к столице. Начиная с IX века Афон, самый восточный полуостров Халкидонии, около Фессалоник, первоначально полностью безлюдный и являвшийся местом выпаса скота, был заселен отшельниками. Но эта спокойная обстановка была нарушена с прибытием главы монахов Олимпа — Афанасия.
Уроженец Трапезунда, бывший блестящий преподаватель одной из школ Константинополя, Афанасий жил также на горе Киминас, расположенной далеко на востоке Вифинии, в монастыре, основанном крупным аристократом Михаилом Малеином. Там он познакомился с самым великим военачальником X века, племянником Михаила, Никифором Фокой, аскетом в душе, который намеревался в дальнейшем уйти в монастырь, предлагая Афанасию основать его. В 961 году, отправляясь на завоевание Крита, Никифор Фока останавливался в Афоне, где Афанасий жил отшельником, и взял его к себе на корабль, чтобы воспользоваться силой его молитв. Это всегда было первейшей задачей монаха: молиться за успех христианской империи.
Продолжение известно: Никифор Фока добился успеха, хотя до него после 827 года там терпели поражение бесчисленные военные экспедиции. Считалось, что это стало результатом молитв монаха. Афанасий вернулся на Афон с солидным вознаграждением и получил на конце полуострова территорию, где основал монастырь, названный Лаврой. Термин тот же, что использовали и в Палестине, но реальность была иная. Лавра, как и многочисленные монастыри Афона, возникшие в последующие полвека, являлась прежде всего обителью. В ней имелись церковь и столовая. Построенные в центре почти квадратного двора, в окружавших его стенах располагались кельи монахов. Тем из монахов, кто достигал высокой степени совершенства, разрешалось возвратиться, но в крайне ограниченном количестве, группами по два или три человека, в уединенные постройки, находившиеся на горе, на некотором расстоянии от обители. Тем не менее эти монахи продолжали оставаться частью данной обители, под властью единого игумена.
На самом деле Афанасий не придумал ничего нового: множество монастырей уже следовало этой модели, к тому же он активно пользовался построениями Феодора Студита. Но изменились перспективы и состояние духа монашества. Монахи сумели заставить видеть в себе жертвы иконоборчества, а после восстановления иконопочитания пользовались подношением многочисленных даров. Но владение имуществом противоречило монашескому идеалу, и множество монастырей, даже при наличии большого состояния, прозябало или вовсе исчезло, если они не были основаны крупными аристократами, способными обеспечить правильное управление имуществом. Афанасий, не теряя времени, основал порт для снабжения монастыря и экспорта продуктов. Он пробил гору, чтобы доставить воду в сад монастыря. Короче говоря, им были сделаны эффективные инвестиции. Афанасию удалось заполучить земли других монастырей и добиться налоговых льгот для монастырских кораблей, которые отвозили на рынки излишки, полученные с объединенных и доходных земель. Монахи под его руководством стали превосходными управляющими и представляли реальную общественную силу. Все это соответствовало правилам, заведенным императорами и распространенным среди аристократии, начиная с X века: основывать монастыри, вкладывая в них крупные средства и скрупулезно прописывать условия управления ими вплоть до распределения излишков, которые должны были обеспечивать питание монахов и выполнение благотворительных функций.
Понемногу Афон стал подлинным духовным центром: там основывали свои монастыри иностранные правители — русские, сербские. Когда Византия потеряла Малую Азию, Афон стал землей обетованной византийского монашества. После завершения существования империи он отчасти начал олицетворять православие. Монахи всегда были непревзойденными кормчими в бурном море политических течений: перед лицом турецкого нашествия многие аристократические семьи верили в то, что надежно укрывают свои состояния, поручая их монахам и надеясь вернуть их себе, когда фортуна снова им улыбнется, но этого не происходило. Монахи устроили так, что османы не захватили Гору, и смогли сохранить свое имущество и часть своих привилегий.
Став горнилом богословия и духовной культуры, Афон и его монахи^сохранили свое влияние на византийцев вплоть до XIV века, когда от империи почти ничего не осталось. Во все времена монахи пытались добиться при помощи молитвы душевного безмолвия, исихии. Для этого они разработали особую практику «умного делания», основанную на непрерывном чтении молитвы «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня», сопровождаемой медленным покачиванием тела для улучшения концентрации и достижения идеального для молитвы состояния. В XIV веке исихазм стал полноправным учением, сформулированным Григорием Паламой. Молитвенная практика исихазма позволяла увидеть Фаворский свет, окружавший Христа во время его преображения на горе Фавор, свет, делавший доступным для человека истинное сопричастие Богу. Человек, оставаясь земным созданием, приобщался к Божеству благодаря Христу и Его человеческому началу. Это являлось возвратом к теологии Халкедонского Церковного собора, но находилось в явной оппозиции к аристотелевской традиции, которой византийцы были преданы и которая царила на христианском Западе. В 1351 году принятие учения Г. Паламы Церковным собором в Константинополе, разверзло пропасть между византийским и римским христианством. Афонские монахи стали наиболее активными сторонниками православия и ожесточенными противниками Унии церквей.
План монастыря Святого Луки 1. Католикон. 2. Церковь Панагии. 3. Трапезная. 4. Цистерна. 5. Современный вход. 6. Фонтан.7. Кельи монахов. 8. Магазины. 9. Котельная. 10. Восточные ворота. 11. Хлев. 12. Вспомогательные помещения. 13. Башни. 14. Сады
Короче говоря, монахи, считавшиеся вначале маргиналами как в обществе, так и в самой церкви, стали определять формирование византийской религиозной самобытности.
РЕЛИГИОЗНОЕ ЧУВСТВО
СВЯТОЙ
Без сомнения, успехи монахов частично являлись следствием того влияния, которое они имели на все слои общества. Конечно, совсем немного как простых христиан, так и епископов могли претендовать на признание их святости, главным образом в первое время, но для византийцев не было никаких сомнений в том, что святой — это прежде всего монах, узнаваемый благодаря его черному одеянию.
Святой, обычно мужчина, соответствовал одному из важнейших идеалов византийцев, поскольку христианство являлось религией спасения. Главный вопрос, который ставил перед собой христианин, — буду ли я спасен? Пока христианство оставалось сектой, объединявшей незначительное, избранное меньшинство, лишь крещение вводило остальных в этот элитный круг, и возможная мученическая кончина обеспечивала спасение. Но когда все вокруг стали крещеными, возникла боязнь Страшного суда. Считая Бога недоступным, а систему публичной исповеди несовершенной, миряне обращались к святому, чтобы узнать, будут ли они спасены и может ли он что-либо сделать для них. Святой, для которого единственным средством спасения являлся уход от мирской жизни, не всегда им отвечал, но ответ у него имелся. И поскольку у него в руках находятся «ключи от рая», его авторитет оставался высоким. Святой человек, ушедший в пустыню или в другое уединенное место, олицетворял Воскрешение. Приближенный к Богу и свободно обращающийся к Нему, святой становился для людей посредником в общении с Всевышним, в отличие от Христа, который вознесся в далекое Небо.
Все сказанное позволяет понять место святого в византийском обществе. Сельские жители испытывали потребность в покровителе, посреднике, который мог бы послужить своим духовным могуществом, своим знанием и культурой на благо деревне. Святой находил решение дилеммы, присущей христианской вере: Бог — это одновременно и тот, кто любит своих детей, и тот, кто отдален и бесстрастен. В то же время святой являлся преемником пророков и одновременно был полон сострадания. В отличие от Бога он близок и может дать ответ, пусть даже малопонятный. Набожность среднего византийца формировалась под воздействием импульсов раскаяния, а святой укреплял свою веру непрерывно. Он единственный, кто мог склонить Бога в пользу кающегося грешника: святой являлся профессионалом среди любителей.
Зрелищный характер некоторых аскетических практик, формировавшихся в первые века христианства, поражал воображение толпы. Не все из этих практик получили значительное развитие, например практика пустынников. Они бродили по пустыне, употребляя в пищу лишь высохшую степную траву, да и то редко встречавшуюся. Или, например, практика блаженных, которые часто встречались в городе: они вели себя, как безумные, чтобы обращать людей к вере.
Но наиболее впечатляющим было столпничество. Его основателем стал сириец, уроженец берегов Евфрата. Неудовлетворенный жизнью, которую он вел в монастыре Теледа, в сотне километров к северо-востоку от Антиохии, Симеон решил подняться на соседнюю гору Корифей. Там он сделал ограждение и более за него не выходил, приковав свою ногу к камню цепью. Затем, так как к нему началось паломничество учеников, беспокоившее его, он построил себе более высокий столп, с которого спускался только для того, чтобы сделать его еще выше. Последний камень Симеон водрузил на высоте шестнадцати метров. Поднявшись на столп впервые в 422 году, он умер спустя тридцать семь лет — 24 июля 459 года. Успех Симеона был невероятным: к нему приходили отовсюду, чтобы просить совета. С высоты своего столпа он раздавал евлогии — образки из глины, взятой у подножия столпа, на которых имелось изображение святого столпника. По разным важным поводам, например, чтобы просить святого прекратить засуху, на гору устремлялись толпы людей (женщины, даже мать святого, не имели права пересекать ограждение). Верующие ждали, сгрудившись под распростертыми к небу руками святого, и через некоторое время начиналась буря с грозой.
Патриарх Антиохии вынужден был прибегнуть к силе, чтобы забрать останки святого. А вокруг столпа пришлось сделать металлическое заграждение, чтобы избежать его разрушения. Над столпом, находившимся под открытым небом, так как аскеза состояла в том, чтобы жить на незащищенной платформе, был сооружен гигантский храмовый комплекс с четырьмя приделами, живописные развалины которого видны сегодня в Калат Семан (крепость Симеона). Сохранилось и основание колонны. Паломничество к нему продолжалось в течение многих веков, даже после арабского завоевания.
Основание столпа Симеона Столпника
У Симеона нашлось множество подражателей. В некоторых регионах вздымались настоящие леса столпов. Когда святилище Симеона перешло к монофизитам, другой Симеон, халкидонец, воздвиг свой столп на горе, господствующей над протоком реки Оронт между Антиохией и морем. Столпничество достигло и региона Константинополя. Один из учеников Симеона, также сириец, Даниил, умерший в 493 году, без колебаний спустился со своей колонны и возглавил гигантское уличное шествие, направившееся, чтобы свергнуть узурпатора-монофизита Василиска. В XI веке на горе Галисия, расположенной неподалеку от Эфеса, некто по имени Лазарь построил несколько столпов, один выше другого. Он не был единственным столпником в регионе. Среди них была и женщина, которая еще более ужесточила практику этого подвижничества: ее ноги постоянно свисали с платформы. В XII веке столп Даниила не пустовал. Леонтий, будущий патриарх Иерусалима, вел переговоры с монахами, которые служили в святилище, собираясь там подвизаться, но в итоге предпочел уйти в монастырь. Лазарь Галисиот создавал по монастырю возле каждого столпа. Его столп, прилегающий к церкви, сообщался с ней проемом, через который святой проникал в церковь, чтобы участвовать в службе.
Пройдя эпоху мучеников, святость становится элементом идеи спасения. До XIII века, когда начало ощущаться латинское влияние, процедуры признания святости не существовало, не было никакой особой канонизации. Святой — это тот, которого святым считает народная молва. О любом из святых известно только то, что его последователь, обычно ученик, написал в его житии. Конечно, власти пытались использовать это по-своему, как мы видим на примере патриарха Антиохии в случае с Симеоном. Однако редко бывало, когда первый рассказ о жизни святого создавали еще до его смерти, как сделал митрополит Феодор Кирскйй. Вскоре после смерти митрополита сирийские ученики на своем языке записали версию жизни Симеона. Намного позже появилось «Житие» на греческом. Очень часто тот, кто создавал «Житие», включал в повествование признание святости монаха властями, по возможности императором, как в случае с Даниилом Столпником, или по крайней мере признание епископом. Святость сохранялась потомством, о подвижничестве святого рассказывалось в календарях, в Четьях минеях (память Симеону Столпнику отмечают 1 сентября, в первый день церковного года) или в книгах, повседневно использовавшихся для проведения богослужения, а также в кратких жизнеописаниях святых (синаксариях). Почетнее всего, естественно, было попасть в синаксарий Константинополя.
Жития святых писались для монахов, обслуживающих святыню, или для паломников, которые отправлялись туда; они изобиловали описаниями чудес, совершенных святым при жизни или после его смерти. Эти творения нередко дополнялись чудесами, иногда только услышанными автором.
РЕЛИГИОЗНАЯ ПРАКТИКА
Поначалу местные церкви на христианском Востоке были мелкими общинами, объединенными вокруг своего епископа, окруженного в лучшем случае несколькими диаконами и священниками. Когда христианство вполне утвердилось, строили кафедральный собор необходимых размеров, духовенство которого обслуживало культовые сооружения города. Местные муниципальные или административные власти передавали церкви землю и субсидии, поскольку власть епископа распространялась также на благотворительные учреждения, на под держание которых у деградирующих городов больше не было средств. Помимо этого городское духовенство призывало вносить пожертвования.
В таком большом городе, как Константинополь, было бесчисленное множество церквей; более того, нередко церкви монастырей во время служб открывали свои двери для верующих. Естественно, по соображениям удобства верующие присутствовали на богослужениях в той церкви, которая находилась ближе к их жилью, но это не было обязательным. В сельской местности существовало понятие прихода.
Отправление службы в сельской местности являлось сложной проблемой, к которой Церковь не была готова. В нескольких деревнях создавались церкви, называемые общественными, в которых служили священники, посланные епископом и содержавшиеся за его счет. Но этого оказалось недостаточно, поэтому почти повсеместно по инициативе землевладельцев или сельских общин устраивались молельни, где прихожане молились, но совершать в них таинства можно было только с разрешения епископа. Некоторое время епископы посылали в сельскую местность «сельских епископов» (хорепископов) или приходящих священников (периодевты — «те, кто обходит»). Все чаще звучало требование, чтобы эти молельни сделать полноценными церквями. В IX веке Лев VI отменил различия между храмом и молельней. Тем не менее в деревнях не существовало приходов, как, впрочем, и налога (десятины) для содержания духовенства. В деревнях находили относительно зажиточного земледельца, не обязательно владеющего недвижимостью, проводили общую подготовку, достаточную для того, чтобы он наизусть выучил литургию и мог служить по воскресеньям, иногда — по субботам и в праздничные дни. В остальное время он работал на своей земле и кормился этим с женой и детьми. Когда земледелец умирал, его сын или зять просто выполняли эту обязанность за него, как и работу на земле. Качество не являлось главным критерием отбора. Архивные документы показывают, что даже те священники в деревнях, довольно многочисленные, которые могли продавать, покупать и сдавать в аренду земли, тем не менее при этих сделках не всегда могли написать даже свое имя. Мы не имеем примеров, когда бы сельский священник сделал карьеру, став епископом. Высокие посты были предназначены для монахов или для именитых клириков соборных церквей больших митрополий.
Понятно, что сельские монастыри не могли составить достойную конкуренцию городскому духовенству. Впрочем, нередко монастырь основывали зажиточные сельские жители или несколько простых земледельцев. В более крупном монастыре они всегда могли найти священника приемлемого уровня, необходимого для существования их монастыря, а также встретиться с сообществом людей, априори почитаемых как святые, способных удовлетворять элементарные духовные потребности. Был даже некоторый шанс, что в монастыре окажутся чудотворные реликвии святого основателя или икона, у которой также начнут совершаться чудеса.
В мало-мальски значительных церквях отправляли множество служб, расписанных по часам дня. Для монахов службы были обязательны каждые три часа. Две из них являлись наиболее значимыми: заутреня, отмечавшая восход и посвящавшая наступающий день Богу, и вечерня — перед заходом солнца. Эти службы проводились и в кафедральных соборах. В соборе Святой Софии в Константинополе наиболее посещаемыми были субботняя и воскресная служба третьего часа. В монастырях помимо служб, проходивших каждые три часа, монахи, прежде чем идти спать, присутствовали на обедне, и вставали посреди ночи на «всенощную».
Месса являлась далеко не единственной службой, в которой участвовали верующие. В небольших молельнях главными были ночные бдения. Например, в церкви Святого Иоанна Крестителя в Оксии, в центре Константинополя, бдение происходило с субботнего вечера до самого утра, и каждую ночь — перед крупным церковным праздником. Прихожане вскладчину оплачивали освещение и фимиам, которые стоили дорого. Члены этой общины носили особую одежду. Участники бдения по его окончании обходили квартал крестным ходом. Эти процессии являлись одной из наиболее распространенных и зрелищных традиций византийского христианства. В Константинополе их количество было весьма значительным. Сам император ежегодно возглавлял некоторые процессии, идя по городу с многочисленными реликвиями Христа, хранившимися в его Дворце (Крест Господень, другие реликвии, связанные со Страстями Христовыми, такие, как Копье и Губка). В Константинополе в IX веке насчитывалось шестьдесят восемь дней, когда устраивались крестные ходы, семнадцать из которых вел сам император, а тридцать два — патриарх. В обычных крестных ходах несли одну или несколько реликвий и изображения святого или святой, чей день отмечался: духовенство шло с молитвами, за ним следовали многолюдные толпы. Чаще всего это происходило ночью, и тогда головная часть процессии была освещена как днем. Если в городе имелось несколько церквей, посвященных одному и тому же святому, их обходили, останавливаясь перед каждым из храмов. Крестные ходы устраивались и в сельской местности под предводительством духовенства и главным образом с участием какого-либо святого человека, которого призывали на помощь. Например, если саранча опустошала поля, то земледельцы выстраивались в процессию и шли за святым вокруг зараженного поля.
Но наиболее впечатляющей была традиция паломничества. Его не было в первые времена христианства, хотя имелись набожные люди со средствами, желавшие предаться чему-то вроде религиозного туризма, отправляясь в святые места. Понемногу верующие стали разбираться и в Священной истории, и в церковном культе, и тогда отправиться в Иерусалим стало важным этапом на пути личного самоусовершенствования, ведущего к спасению. Рассказы о подобных путешествиях часто встречаются в житиях святых. Монахи или те, кто хотел стать монахом, пускались в странствие, чтобы посетить монахов Иудейской пустыни и непременно побывать в самой знаменитой из Лавр — в обители Саввы Освященного. Особым событием было получить там монашеский постриг. Естественно, количество паломников в Иерусалим резко сократилось после арабского завоевания, однако новые хозяева городов редко противились этой традиции, и знаменитая Лавра продолжала функционировать.
Существовало паломничество и в другие города, а не только в Иерусалим: паломничество к святому Иоанну в Эфес, к месту чуда, совершенного архангелом Михаилом в Хонтах в центре Малой Азии, к святому Петру в Рим (даже после так называемого раскола 1054 года), к святому Симеону Столпнику и к Симеону Столпнику горы Корифей. Но наиболее зрелищным, без сомнения, было множество местных паломничеств. Нередко можно было увидеть, как епископ городка собирал всех своих прихожан, и во главе с ним крестный ход отправлялся к особо почитаемой святыне, расположенной за несколько километров. Объектом поклонения могла быть икона. В начале XI века, при восстановлении церкви Божией Матери Влахернской на северо-западной окраине Константинополя — наиболее чтимого храма Богоматери в Константинополе той эпохи, — Ее изображение обнаружилось под слоем штукатурки. Все восприняли это как чудо. С тех пор образ был укрыт покровом; но каждую пятницу, когда прихожане открывали двери, чудесное дуновение приподнимало покров, открывая икону взорам верующих, позволяя верующим увидеть Пресвятую Деву. Кирилл, который жил в своей деревне Филея на европейском побережье Черного моря и умер в 1110 году в благоухании святости, каждую пятницу, как гласит его «Житие», проходил около пятидесяти километров, чтобы присутствовать при этом чуде.
Пещера Саввы Освященного
План комплекса Симеона Столпника
Помимо служб, крестных ходов и паломничеств, сложно перечислить все виды религиозных церемоний, в которых принимали участие миряне. Что касается духовенства и монахов, у них существовали специальные книги — молитвословы. Относительно религиозной жизни светских людей мы знаем только то немногое, что писали о ней аристократы. Обычно миряне довольствовались двумя типами молитвы: телесная молитва, состоявшая из поклонов, порой доходивших до простирания ниц на земле, и устная молитва, заключавшаяся в произнесении громким, размеренным голосом «Отче наш», «Господи, помилуй» и некоторых псалмов. Монахи применяли, кроме того, медитативную молитву, молча читая Библию или сборники духовных наставлений, и, разумеется, псалмы — монах обязан был произносить каждый день по нескольку псалмов. Кроме того, существовала мистическая, сердечная молитва — основа исихазма.
ЗАГРОБНАЯ ЖИЗНЬ
Византийцы верили, что Иисус принял Крестные муки для того, чтобы спасти грешников. Они верили также в воскресение мертвых и в то, что на Страшном суде тот, кто будет признан достойным, отправится в Рай и будет наслаждаться Вечной жизнью. Задача состояла в том, чтобы заслужить право быть в Раю. Стоит отметить, что мы не знаем в точности, в какие формы в действительности облеклась вера основной массы населения. Известна лишь точка зрения аристократов, которую они выражали — иногда весьма бесхитростно — в уставах при основании монастырей.
Существенно, что византийцы находились под влиянием античной культуры, и у них не было единодушия в вопросе о том, где находится Рай — на Небе (мнение, постепенно укоренившееся в сознании людей) или под землей, где хоронят умерших. От Античности сохранилось представление о том, что между мирами существует как бы таможня, где мертвые должны предъявить нечто вроде дорожной пошлины, а сумма, которую требуется уплатить, зависит от заслуг каждого.
Богатые и знатные на протяжении всей своей жизни слышали, что им труднее будет войти в Царствие Небесное, чем верблюду пройти через игольное ушко. Но что же делать? Как объяснить, почему Бог, который является самой справедливостью, одних создал бедными, а других — богатыми, то есть создал явно несправедливое положение, по крайней мере по мнению проповедников? И аристократы предположили, что Бог создал бедных, чтобы богатые смогли откупиться, предоставляя им свою помощь; они создали наивную бухгалтерию загробной жизни. Существовало убеждение, что хотя на том свете души будут оцениваться, но на эту оценку можно повлиять с помощью правильно подобранных посредников. Лучше всего на эту роль подошли бы святые, но они умерли, и неизвестно, согласятся ли они молиться за живых. Тогда оставались монахи, потому что молитва была их профессией. Византийские аристократы полагали, что постоянное заступничество за них монахов, если только оно продлится до Страшного суда, день которого неизвестен, способно склонить чашу весов в их пользу.
Поэтому любой уважающий себя византийский аристократ, чтобы обеспечить свое спасение, спасение своих предков и потомков, основывал или восстанавливал монастырь, вменяя ему благотворительные обязанности и щедро снабжал его, чтобы обеспечить проживание монахов и помощь бедным. Все это аристократ делал ради спасения своей души. В Типиконе имелся перечень тех, за кого монахи были обязаны постоянно молиться. Некоторые молитвы исполняются до сих пор. В декабре 1083 года некий грузин, бывший со своим отрядом на службе у Византии в дворцовой страже, отличившийся в битвах с норманнами, накопивший значительное состояние, но не имевший семьи, основал монастырь Петрицони (ныне Банковский монастырь в Болгарии) под Филиппополем, во Фракии. У монастыря имелось несколько благотворительных учреждений. И в наши дни по утрам монахи этого монастыря произносят молитвы за спасение души Григория Пакуриани и его брата Апасия. Те, кто убедил Пакуриани основать этот монастырь, — но нуждался ли он в этом? — возможно, были заинтересованными людьми; но их преемники продолжают честно выполнять порученную им задачу заступничества.