Во время критического периода раннего Средневековья, когда арабы вышли из пустыни, чтобы захватить святые места иудеев и христиан и хлебородные области Египта, им путь преградил только Константинополь. Если бы фортификационные сооружения Царьграда, а также упорство и опыт его жителей – императора, двора, народа – не обеспечили надежное функционирование оборонительной системы, ислам бы занял Византию еще в VII в. Завершив завоевание Дамаска, Иерусалима и Персидской империи, мусульмане, несомненно, наводнили бы средиземноморскую империю, созданную Римом, покорив Константинополь с его ресурсами и доходами, судоверфями и торговыми сетями, они успешно продвинулись бы вдоль южного берега Средиземного моря в Испанию, и также смогли бы пересечь Балканский полуостров и установить свое господство на северном побережье.
Таким образом, существование Византии частично определялось соперничеством с последующими арабскими государствами, а отношения между христианством и исламом имели формативное влияние на развитие империи. Как мы уже видели, ее первоначальный контакт с исламом в VII в. произошел внезапно. Историческое поражение, которое Византия нанесла Персии, отвлекло внимание от того, что первоначально казалось всего лишь племенным мародерством, разве что с витком к хилиазму. Вместо этого появление арабов под знаменами пророка оказалось длительным травматическим периодом. Влияние их быстрых военных триумфов в 632–642 гг. заставило Византию уйти в Малую Азию, покинув святые христианские центры, а также ряд ранних монастырских территорий в Египте, Палестине и Сирии. Но все же Византия сумела отбить мусульманские атаки на свою столицу и удержать границу по Таврскому горному хребту. Подъем и срыв масштабных планов ислама привели к формативному трехходовому делению Древнего мира на три неравные части: мусульманский Восток от Сирии и Египта через побережье Африки глубоко в Испанию; западная часть, принявшая название Европа; восточная часть, оставшаяся сердцем Византии.
Во время первой затянувшейся встречи с исламом ужас византийцев из-за быстрых военных успехов мусульман соединился с осуждением их теологии. Ее назвали ересью, хотя и отличной от других доктринальных заблуждений VII в. И если Византия позже признала, что ислам – откровение от того же единого Бога, все же ее жители не стремились подробно изучить Коран и уж тем более признать, что он заменил христианство. Вместо этого были спешно пересмотрены и обновлены аргументы, которые использовались в полемике христиан с иудеями, чтобы обратить их против новых противников. Полемика велась очень активно. На свет появились документы, написанные в форме диалогов, в которых неизменно подтверждалась правильность христианской позиции и осуждались мусульмане. В VIII и IX вв. ситуация обострилась с развитием византийского иконоборчества – как реакция на ислам и средство консолидации империи, чтобы ответить на вызов ислама.
После 750 г. внутренние противоречия и гражданская война у мусульман заставила Аббасидов перевести столицу из Дамаска в Багдад, на берег Тигра. Подъем Аббасидов расколол исламский мир на противоборствующие халифаты, оставив Омейядов в Испании. Это несколько ослабило давление на Византию. Хотя новые центры мусульманской власти в Багдаде и Кордове теперь оказались дальше от Константинополя, чем Дамаск, они остались средоточиями постоянных переговоров. Византия старалась поддерживать дипломатические отношения со всеми соперничавшими исламскими государствами.
Начиная с XI в. другие мусульманские народы начали передел исламского мира. На долгом пути в западном направлении из Монголии основной задачей турок-сельджуков был разгром всех противоборствующих сил, а также захват и разграбление основных городов. В XI в., когда они захватили Багдад и сделали его своей столицей, имел место их первый контакт с Византией. Суннитская вера делала их врагами всех шиитских династий ислама, в том числе Фатимидов, обосновавшихся в Каире. Когда контроль Иерусалима Фатимидами был нарушен сельджуками, Византия и весь христианский мир воспрянули духом, почувствовав возможность вернуть святые места. И триумфальное возвращение Иерусалима христианскому миру в 1099 г. было в какой-то мере обусловлено использованием крестоносцами раздробленности местных мусульман – суннитов и шиитов. Ну а по прошествии 80 лет, в 1187 г., контроль над городом перешел к курдскому военачальнику Саладину.
Для Византии разница между арабами и турками была очевидна. Сельджуки являлись монгольским народом, говорившим на древнем уйгурском языке (который по сей день используется на территории от Турции до Дальнего Востока, где на нем говорит мусульманское меньшинство в западной части Китая). Сельджуки, а позднее и оттоманские турки не были арабами по своей истории и культуре и первоначально демонстрировали намерение бросить вызов скорее мусульманским властям, чем христианским. Их движение в Малую Азию и в сторону Царьграда было скорее отклонением в сторону от выбранного маршрута, когда они поняли, что не встречают на своем пути никакого серьезного сопротивления, способного им помешать. В конце XI и XII в. они постепенно ликвидировали имперский контроль в Малой Азии, и Византия наконец признала их как новую враждебную силу, разделенную на несколько эмиратов, которая одерживает уверенные военные победы. Постепенно оттоманские турки собрали крупные силы, переправились через Дарданеллы и начали покорение западных провинций империи.
Вскоре после этого Константинополь оказался в оттоманском окружении, причем обстоятельства оказались уже не такими, как при наступлении арабов семью веками раньше. Длительное соседство с империей помогло оттоманским кочевым племенам перейти к полностью оседлому образу жизни. Они строили мечети для молитв и караван-сараи, чтобы помочь сухопутной торговле с Дальним Востоком, и при этом использовали византийские административные традиции и имперские нормы, впитывая древние навыки. В то же время византийские центры, окруженные турками, процветали веками, пребывая в своеобразном симбиозе с ними, например в Трабзоне-Трапезунде, где Великие Комнины поддерживали христианское правление, устанавливая союзы с мусульманскими соседями, позже ставшими господами. Смешанные браки между правителями этих государств способствовали взаимной терпимости и развитию хозяйственных связей между их народами.
В 1391 г. император Мануил II Палеолог унаследовал от отца статус оттоманского вассала, был вынужден платить значительные суммы и участвовать в кампаниях султана Баязида I. После военных операций, имевших место тем летом, император сопроводил султана в лагерь возле Анкиры (Ангоры) в Анатолии, где они днем охотились, а ночью пировали. Это было за несколько лет до визита Мануила в Лондон и Париж, о котором шла речь в предыдущей главе. Приближалась зима, выпал снег, стало холодно, особенно долгими холодными ночами. Мануилу и его спутникам надо было как-то убить время. Они решили устроить дискуссию с местным мусульманским müderris (термин, обозначающий «религиозный судья» или «учитель», qadi) о сравнительных достоинствах их религий. Такова была их идея о вечерних развлечениях и пище для ума. Мануил II был мастером писем и риторических упражнений в древнегреческом стиле, и позднее он изложил свою версию зимних бесед в Анкире на бумаге – труд занял 300 страниц.
Этот аспект византийского наследия отметил папа Бенедикт XVI в лекции, прочитанной им в старом университетском городе Регенсбурге 12 сентября 2006 г. Он предпочел процитировать особенно резкое нападение на ислам из седьмой части «Диалога с персом» Мануила II, написанного после 1391 г. Он приводит следующие слова императора: «Покажите мне, что нового принес Мухаммед, и вы найдете злые и бесчеловечные вещи, такие, как приказы мечом нести веру, которую он проповедовал».[85]
Так неожиданно имя давно забытого ученого правителя поздней Византии оказалось на первых страницах серьезных современных газет. Слова императора использовались, чтобы придать некое подобие законности тому, что представлялось «лобовой» атакой на природу ислама, иными словами, Византия приняла участие в войне с терроризмом. Сам папа впоследствии заметил, что лишь процитировал слова византийского императора, чтобы подчеркнуть свое согласие с ним относительно сути отношений между верой и разумом, что вовсе не означает его одобрения подобной полемики. В этом он продемонстрировал свое незнание Византии, поскольку полная версия «Диалога» намного сложнее и интереснее, чем вырванный из текста маленький отрывок, насквозь пропитанный недвусмысленной ненавистью к исламу, определенному весьма упрощенно. Текст Мануила также показывает, что мусульмане при оттоманском правлении могли вести аргументированные дискуссии со своими византийскими христианскими оппонентами.
Лекция папы Бенедикта рассматривает в более широком аспекте отношения Византии с ее исламскими противниками. Текст также предполагает, что самым важным теологическим соперником папы является не столько ислам, сколько христиане, приверженцы евангелической церкви. Ведь его аргументация, главным образом, направлена на подчеркивание Божественной природы соединения учений Христа с эллинистическими традициями Слова, которое, по его убеждению, интегрирует разум в Откровение, тем самым опровергая любые утверждения, что христианство сводится к проповедованию и присутствию одного Христа. Однако было бы лицемерным предполагать, что в лекции не было антимусульманских выпадов. По мнению папы Бенедикта, «внутреннее сближение между библейской верой и исканиями греческой мысли имело решающее и непреходящее значение как для Церкви, так и для всеобщей истории. Встреча между христианством и греческой философией… создала Европу и остается основанием того, что по праву можно назвать Европой».[86]
В противоположность этому он представляет мусульманскую веру монолитной, безусловно, неевропейской религиозной теологией, в которой верующие, благодаря своей преданности, лишены возможности совмещать веру с разумом. Вместо этого они объединяют насилие с откровением, и, таким образом, внутренне не способны – представляется, что папа имеет в виду именно это, – принять идею о господстве светского права или даже концепцию вселенной.