Самой первой художницей в Древней Греции считается женщина, которая догадалась очертить на стене тень от фигуры своего возлюбленного. С этого жеста, полного любви и тайного обожания, началось развитие рисунка и живописи, а не только роспись ваз и изготовление глиняных божков. Увы, ее имя в истории не сохранилось. Возможно, что это вообще лишь красивая легенда. Но сейчас, глядя на тень на стене, которую отбрасывал неповторимый профиль Александра, Вера была уверена, что именно так все и было.
Рано утром Александр пел. Пока Вера варила кофе, было слышно, как он напевал в постели какую-то незнакомую мелодию, похоже, что французскую. И это тихое мычащее пение, помимо воли вырвавшееся из стиснутой мучительными заботами груди Александра, показалось Вере настолько важнее даже слов о любви, что она немного всплакнула, роняя слезы в сахарницу.
Она должна сделать все, даже невозможное, чтобы Александр был счастлив. Да, он чем-то испуган, он что-то скрывает, ему сейчас тяжело. Похоже, у него нет сил бороться с трудностями. Но он не знает, сколько теперь у нее, у Веры, появилось сил. Она готова на все, чтобы это утро никогда не кончалось.
Вера уже знала: два самых любимых слова Александра — никогда и навсегда. Две крайности. Он мог быть и нежным, и сумасшедшим. Как выяснилось, Александр обожал короткий утренний секс — еще с закрытыми глазами, на грани сна и новой яви. И тут же становился осторожным, холодным, недоверчивым.
Все дело в том, что он пока не до конца ей доверял.
У Александра была еще одна странная привычка — он избегал смотреть собеседнику прямо в лицо.
Сегодня они сидели напротив друг друга уже почти полчаса, а он все это время только задумчиво смотрел в окно, ковырял вилкой клеенку, катал хлебные шарики, крошил бутылочную пробку, разглядывал кофейную гущу и почти не поднимал на Веру глаз.
Вначале Вера даже немного про себя обиделась: неужели ему настолько неприятно на нее смотреть? Может, она сегодня плохо выглядит? Да нет, она ведь видела в зеркале свое счастливое и совсем юное лицо.
Но потом Вера поняла: Александр так устроен, что ему вообще мешают любые подробности, мелочи, детали. Они мешают понять главное: насколько он может собеседнику доверять? Он вслушивается в интонацию, во внутренний звук.
«Поверь мне, я люблю тебя, — хотелось сказать Вере. — Скажи мне все-все-все. Будь со мной до конца откровенен, и я помогу тебе».
Впрочем, в манере Александра отворачиваться были и свои неоспоримые преимущества.
В глазах Веры Александр был невероятно, удивительно красив, и, пока он смотрел в окно, можно было сколько угодно не скрываясь разглядывать его гордый мальчишеский профиль. Так и хотелось обвести его в воздухе одним быстрым росчерком пальца или запечатлеть, как тень, на стене.
Но особенно было приятно мысленно пуститься в путь от макушки вниз, по невидимой линии, которая проходила через коротко подстриженный какой-то замысловатой лесенкой затылок Александра, теплую ложбинку на шее и терялась на спине где-то между лопатками.
Хотелось без лишних объяснений запустить туда руку!
— Не спрашивай меня больше ни о чем, ладно? Тебе придется подождать, — наконец сказал Александр, не отрывая взгляда от кофейной гущи. — Главное, нам хорошо друг с другом. Я никогда не знал, что мне может быть так хорошо. Такое не забывается. А все остальное пройдет, как-нибудь решится…
— Ты сегодня уезжаешь?
— Нет, не сегодня. Кроме того, я не люблю расставаний. Мы с тобой не будем расставаться. Я обещаю. Но все очень, очень запутано.
Александр посмотрел на Веру и погладил ее по руке, и при этом выражение его лица было упрямым, нежным и виноватым одновременно. Невыразимо прекрасным и печальным.
— Ты… не жалеешь, что пришел? — спросила Вера, чтобы хоть что-нибудь сказать вслух. Ей стало так грустно, что стало нечем дышать. — Я предупреждала, что у меня тут пока что руины, надо ремонт делать.
— Наоборот, я именно об этом и мечтал, — вздохнул Александр. — Там все наоборот — красивые стены, все блестит, а на самом деле — пустота. Спасибо тебе.
— Да нет — тебе… Но как ты меня нашел?
— Саратов — город маленький. Здесь не потеряешься. И потом — я же видел тогда, в какой ты зашла подъезд и в каких окнах загорелся свет. Ведь я не сразу тогда уехал.
— Я знаю. Ведь я тоже тогда на кухне посмотрела в окно. Вот как раз с этого самого места, на котором ты сидишь. Я знала, что ты придешь. Но… мне не нравится, что ты от меня что-то скрываешь. И мне от этого тяжело. Не поверишь, даже сердце с утра разболелось.
— Хорошо, хочешь, я кое-что расскажу? — вдруг сказал Александр и посмотрел Вере прямо в глаза.
— Ну да, конечно!
— Честно говоря, тут возникла одна новая проблема… — проговорил Александр, подавляя тяжелый вздох. — И даже не столько у меня, сколько у отца. Одна очень серьезная проблема. Я сначала не хотел говорить. Но может быть, и правда лучше, чтобы ты знала? Дело в том, что в тот день, когда была свадьба, из нашего дома пропали некоторые… вещи…
— Какие вещи? — удивилась Вера. — Одежда?
— Я немного не так выразился, — поморщился Александр, и было видно, как неприятно ему об этом говорить. — Вещи — в смысле, документы. Кто-то забрался в письменный стол в кабинете отца и выгреб оттуда все, что там было, в том числе и важные документы. В частности, там хранился протокол о намерениях сотрудничества фирмы отца с одной крупной зарубежной фирмой — отец не хотел, чтобы кто-нибудь узнал об этом раньше времени, потому и работал над своим проектом дома. Но это еще не все. Исчез также и… пистолет, отец тоже хранил его на всякий случай в нижнем ящике стола. Это серьезно, пойми меня правильно. Мы с тобой заходили в квартиру поздно вечером, когда все были еще в ресторане… Помнишь? Не удивляйся, если вдруг к тебе придет мой отец, у него возникли к тебе некоторые вопросы. Данилов Вадим Александрович, на всякий случай будь готова.
— Ко мне? Вопросы? — задохнулась от неожиданности Вера. — Неужели он мог подумать, что я?.. Но я ничего не брала… Ты же знаешь, что я всегда была рядом. Ты же помнишь!
— Помню, — сказал Александр и еле заметно улыбнулся. — И знаю, что ты тут ни при чем. Просто кто-то таким образом объявил отцу войну, это уже не в первый раз. К тому же скоро снова эти выборы в городскую Думу. Отец жизни себе не мыслит без этой проклятой политики, никак не наиграется. Но у него много врагов.
— А при чем тут я? — снова пробормотала Вера.
Но, посмотрев на расстроенное лицо Александра, Вера поняла, что этот вопрос не имел никакого смысла. Теперь она, Клементьева Вера Михайловна, была очень даже при чем. После того, как она впервые увидела Александра, было глупо отгораживаться от неминуемой судьбы. Той самой, что древние называли Ананкой — всеобщей неотвратимостью, а ее помощниц — мойрами. Эти кропотливые пряхи без устали сучили невидимые нити, которые соединяли земную жизнь человека с их причудливыми, непостижимыми задумками.
И все же у Веры никак в голове не укладывалось то, что сказал ей Александр. Неужели сразу же после того, как она испытала счастливые мгновения своей жизни, кто-то следом (Вера подумала, что он непременно должен быть в черных перчатках!) забрался в дом и вытряс из стола все бумаги? Или это случилось еще раньше?
Но от новой, совершенно ужасной мысли Веру поневоле бросило в жар: а что, если вор находился в квартире в тот самый момент, когда они с Александром занимались любовью? Вдруг, затаившись, он терпеливо пережидал за стеной, когда все закончится? Нет, что угодно, только не это!
— Я не брала никаких бумаг, — твердо сказала Вера, чувствуя, что предательски краснеет. — И ничего не знаю о делах твоего отца.
— Да я вовсе не о том! Просто хотел спросить: вдруг ты вечером случайно заметила что-нибудь подозрительное, когда мы вошли во двор или в кварти… — начал было Александр, но остановился на полуслове, беспомощно поморгал глазами. — Слушай, о чем я говорю? Я, например, ничего не помню… Только помню, что мы, кажется, летали.
— Летали, — прошептала Вера, ярко вспоминая все свои ощущения с того момента, когда Александр в подъезде взял ее за руку. — И ты ни разу не выпустил свою руку из моей.
Господи, да разве в эти минуты она могла что-нибудь еще увидеть или услышать?
Но Вера постаралась все же сосредоточиться, спросила:
— Вы… твой отец уже обратился в милицию?
— В милицию? О пропаже оружия? Тот, кто орудовал в нашем доме, знает, что отец этого делать не будет, — покачал головой Александр, и на его лоб упала прядь волос, закрывая один грустный глаз. — Особенно сейчас, накануне выборов. Да, тут слишком все запутано. И ты тут ни при чем. Послушай, а как называются твои потрясающие духи? Никак не могу узнать запах…
— «Античная амбра», — сказала Вера, подавив тяжелый вздох.
Все это было так неожиданно! И так к тому же страшно, как во сне. Вера никак не могла понять, что это происходит наяву и именно с ней.
Александр отвел волосы от своего лица и улыбнулся:
— Не обижайся! Чушь все это! Я просто хотел тебя лишний раз увидеть, неужели не ясно? И предупредить, что отец может тебе позвонить, чтобы ты не слишком волновалась. Он у меня такой настырный, всегда во всем любит разбираться сам и быть первым. Он поэтому и с Марком не сработался, хотя они вместе начинали. Ты сама-то знакома с Марком Семеновичем?
— Я? Да… Нет… Не знаю… Не знаю, как сказать. Нас познакомили тогда в ресторане, на дне рождения Юлии Семеновны, его сестры. А ты меня там не помнишь?
— Да? Нет, не помню, — нахмурился Александр. — Очень, очень плохо. Я не знал, что вы и вправду знакомы.
— Но разве это что-то значит? Мы случайно оказались вместе за одним столом!
— Думаю, отцу это не стоит рассказывать. Так будет лучше.
— Но ведь ты мне веришь? Веришь, что я ни при чем?
— Верю, — сказал Александр, а потом зачем-то добавил: — Вера. Веру. Верой. О Вере. Ты, кстати, в какой школе училась? Я — в семьдесят седьмой. Жалко, даже в школу не успел зайти. Ничего не изменилось, только еще хуже стало.