Не оставалось никаких сомнений — Свирский был мертв.
— О Боже! — воскликнула Вера, еле отлепив руку от своего рта. — Что же это? Как же? Нужно срочно вызвать милицию.
— Чего там такое? Неужто преставился? — спросил Громов, выглядывая у Веры из-за спины и тут же в испуге отшатываясь назад: он явно не ожидал увидеть столько кровавых ручьев, растекшихся по паркету.
Темной, густой кровью были перепачканы также бумаги на столе Старче, залита его белая рубашка, светлые, щегольские брюки, край занавески. Вера никогда в своей жизни не видела сразу столько крови и почувствовала, что может вот-вот потерять сознание.
Но Громов куда-то вдруг исчез, и надеяться было не на кого. Вере ничего не осталось делать, как шагнуть в комнату, где на столе стоял телефонный аппарат.
Телефонная трубка тоже была забрызгана мелкими капельками крови.
Мертвый Старче сидел от Веры теперь в двух шагах и следил за каждым ее движением. Только теперь Вера заметила, что возле кресла валялся пистолет, но не стала до него дотрагиваться. По фильмам она знала, что теперь нельзя ни до чего дотрагиваться. Так же, как и до лежащей на столе раскрытой тетради большого формата, в которой время от времени Старче делал какие-то записи неразборчивыми, очень крупными буквами. Несмотря на плохое зрение, Свирский никак не хотел отказываться от привычки что-то для себя записывать или конспектировать в эту, как он называл, «амбарную книгу».
Но сейчас Вере было не до чтения.
Она вдруг с ужасом обнаружила, что, оказывается, не знает самых простых вещей, известных любому ребенку. Например, для того чтобы вызвать милицию, надо звонить ноль два или ноль один? Или ноль один — когда случается пожар? Погодите, а как же тогда «скорая помощь»? Может, в таких случаях положено вызывать еще и «скорую»? Хотя, с другой стороны, спасать здесь уже некого.
Дрожащим пальцем Вера набрала «02» и тут же в трубке услышала женский равнодушный голос:
— Милиция, восьмое… Алло, чего вы там молчите? Заснули, что ли, на проводе?
…Вера нисколько не удивилась бы, довелись ей встретиться с человеком такой наружности, допустим, в ресторане или кафе.
Он сидел напротив нее в весьма элегантном костюме, отстукивая что-то по столу длинными музыкальными пальцами с безукоризненными ногтями, на одном из пальцев поблескивало обручальное кольцо.
У этого мужчины были приятный, мягкий голос, небольшая интеллигентная бородка и несомненный талант слушателя. Пока собеседник что-нибудь говорил, он одобрительно улыбался, глядя ему в глаза, но при этом словно тихо размышлял о чем-то своем и еле слышно аккомпанировал своим мыслям пальцами.
Почему-то у Веры никак не укладывалось в голове, что этот приятный человек являлся официальным представителем органов правопорядка, следователем особого отдела Юлием Валентиновичем Малковым.
Она давно уже ответила на все вопросы, но Юлий Валентинович не торопился ее отпускать, а по-прежнему оживленно рассматривал своими карими лучистыми глазами, будто надеясь, что вот сейчас наконец-то Вера перестанет валять дурочку и скажет ему самое главное, именно то, из-за чего они здесь собрались.
Но Вера сидела молча, не зная, что ему сказать. Хотелось, к примеру, кому-нибудь пожаловаться, что с того самого злополучного утра ей повсюду мерещилась кровь.
Дома она не могла смотреть на красные цветы на чайной чашке, на крышечку от шампуня, узор на ковре…
Вот и теперь крапины на шелковом галстуке Юлия Валентиновича чересчур сильно напоминали капельки крови.
Так и подмывало сказать: «Юлий Валентинович, снимите, пожалуйста, свой галстук. Зачем вы вообще его носите»?
Но тогда он точно подумает, что у нее непорядок с головой. А на самом деле, все ли у нее в порядке?
Вера вдруг вспомнила, что, по первой, наиболее древней версии, Венера родилась вовсе не из пены морской, а из крови оскопленного Урана, которая вышла из его брошенного в море члена.
Кровь, семя, пена смешались, и тогда…
Господи, ну почему ей было так плохо? Даже привычный способ переключения на античные темы нисколько не помогал.
— Значит, вы продолжаете утверждать, что убитый называл вас гетерой исключительно в шутку и не имел в виду интимных связей? — с легкой улыбкой, как бы между делом, переспросил Юлий Валентинович. — Признаюсь, пока вы меня не убедили.
Вера и так уже прочитала ему небольшую лекцию об античных гетерах, пытаясь объяснить, что их вовсе не следует путать с нынешними проститутками.
Дословно «гетера» означает «спутница», и в древние времена так называли лишь самых образованных женщин, ведущих независимый образ жизни, которые помогали мужчинам в самосовершенствовании.
История до сих пор сохранила для нас имя Аспасии, верной подруги, а позднее и жены Перикла. Гетера по имени Фрина без устали позировала знаменитому скульптору Праксителю, Гликерия была верной спутницей комедиографа Менандра, и так далее и так далее…
Вера так увлеклась, что зачем-то начала описывать Юлию Валентиновичу известный бронзовый барельеф, где гетера Аспасия изображена рядом с Сократом, который ей внимает, как самый послушный ученик: по преданию, эта женщина поражала своими знаниями даже философов.
Но потом, встретив удивленный взгляд следователя, осеклась на полуслове: чего это она разболталась, как в школе? Должно быть, на нервной почве.
— И все же я не понял, почему Свирский тоже называл вас гетерой, — сказал, помолчав, Юлий Валентинович. — Вот вы сейчас пытаетесь убедить меня, что в шутку. Хорошо, ладно. Но как тогда быть с той странной записью в тетради, которая открытой лежала у него на столе в день убийства. Там, как вы уже знаете, слово «гетера» было подчеркнуто, и причем очень криво, наспех, рукой самого убитого. Как это расценивать? Как предупреждение? Или как попытку в последнюю минуту сообщить об опасности? Что?
— Я… не знаю, ничего не понимаю. Я просто хотела сказать, что в определенном смысле и была его спутницей, совсем недолго, повсюду его сопровождала, а он так шутил. И потом, мы часто беседовали с ним на исторические темы, он тоже любил древность. С ним можно было сколько угодно говорить о подобных вещах. Он же был коллекционер.
— На этом вопросе мы остановимся отдельно. Значит, вы по-прежнему уверяете, что пару раз в неделю приходили к Свирскому лишь для того, чтобы делать макияж? — поинтересовался следователь.
— Да, именно так. И еще — беседовать, общаться.
— Макияж восьмидесятилетнему старику? Согласитесь, это звучит как-то неправдоподобно.
— Я все уже объяснила. Как могла.
— Можно понять, если хотя бы массаж пяточек или других… частей тела. Лично я не нахожу в этом ничего предосудительного. Но не только же говорить о возвышенном, верно? И за это деньги, как правило, не платят. Как известно, за каждый визит к Свирскому вы получали вознаграждение. Или от этого, Вера Михайловна, вы тоже будете отказываться? Предупреждаю, что говорю это сейчас на основании свидетельских показаний.
— Нет, я не отказываюсь. Но… я ничего от вас сейчас не скрываю! Почему вы мне не верите?
— Это не входит в круг моих профессиональных обязанностей, — спокойно ответил Юлий Валентинович, пробарабанив пальцами какую-то только ему ведомую мелодию.
— Тогда я вообще буду молчать!
— Предупреждаю, что это вовсе не в ваших интересах. Хорошо, хорошо, в конце концов, это ваши личные дела, будем считать, что так. Если вам не нравится эта тема, давайте перейдем к философии. В частности, меня интересует, касались ли вы когда-нибудь в ваших исторических беседах со Свирским темы самоубийства? Может быть, вспоминали вместе о каких-нибудь знаменитых самоубийцах? — спросил Юлий Валентинович.
— Нет, не помню.
— Хорошо, а вы сами могли бы мне назвать исторических личностей, ушедших из жизни, перерезав себе вены? Мне хотелось бы получить от вас некоторые сведения.
— Это может помочь следствию? — усомнилась Вера.
Она не могла сообразить, сколько времени провела уже в этом кабинете, и хотела только одного — домой, скорее домой.
— Не всякому, но этому делу — несомненно, — строго сказал Юлий Валентинович. — Иначе я вас не спрашивал бы. Обычно я задаю только те вопросы, которые необходимы для следствия.
«Сомневаюсь», — могла бы возразить Вера, если сейчас она вообще могла о чем-нибудь спорить. Если бы это было возможно, она легла бы прямо на пол в кабинете, настолько мало у нее было сил. Неизвестно, сколько времени они болтали о чем угодно, но только не о самом главном — о том, что Старче был убит, мертв!
— Это был самый распространенный способ ухода из жизни, которым пользовались древние, — выпустить из себя кровь, — со вздохом сказала Вера. — Поэт Лукиан, приговоренный Нероном к казни, еле-еле вымолил у императора возможность покончить жизнь самоубийством именно таким образом, и посчитал это за великое благо. Так же ушел из жизни и Сенека: получив приказ умереть, он с помощью врача вскрыл себе вены и умер, изрекая слова, которые за ним записывали секретари. А Петроний, тот вообще перерезал себе жилы за пиршественным столом, причем до последней минуты не хотел говорить ни о каком бессмертии души, а распевал веселые песни и декламировал непристойные стихи.
— Смотрите, как вы много про это знаете! — почему-то обрадовался Юлий Валентинович. — Это очень, очень интересно. А вот в моей практике, признаюсь, не встречался прежде случай, когда человек выбрал для ухода из жизни именно такой способ. Обычно как-то все происходит более грубо, невежественно…
— Но при чем здесь способ ухода из жизни? Свирского убили! Это же ясно как день. Он вовсе не собирался уходить из жизни, я знаю! И потом, там был пистолет. Кто-то заставил его сделать это. Или скорее всего сами перерезали ему жилы. Негодяи! Какие же негодяи!
— Не волнуйтесь так, Вера Михайловна, к этой теме мы еще вернемся, всему свое время. Найденным пистолетом пока занимается экспертиза. Значит, вы утверждаете, что Свирский никогда не делился с вами мыслями насчет самоубийства. Я внесу это в протокол. Разумеется, я вижу, Вера Михайловна, что вы не вполне здоровы, помню ваши слова насчет температуры и потому задержу вас совсем не долго. И все же почему вы так решительно утверждаете, что мы имеем дело с убийством? Вы что-то знаете? Разве нельзя предположить, что Свирский мог прибегнуть и к оружию, когда увидел, что не может справиться со своими стар