Ведь творческое уединение, покой лесов сосновых и тихость вод здесь почти такие же, как и в псковских угодьях на берегах Сороти. Наши семейные пушкинские друзья – интеллигенты-офицеры, лучшие представители советского «дворянства». Среди них особенно выделялись близостью к нам Свиридовы – военврач, капитан второго ранга Борис Степанович Свиридов, его жена Анна и их дочь Нелли, близкая подруга нашей Нелы, близкая и по имени, и по возрасту.
Вот фотография, снятая 16 октября 1944 г В плетеных креслах спокойно, мирно и удобно сидят папа с Нелой на коленях и Борис Степанович Свиридов. У обоих симметрично в левых руках зажаты папиросы. Нела явно чувствует себя счастливой – на коленях папы, в мягком красивом бархатном жакете со звездочкой пионерки. Папа придерживает правой рукой аккуратно переплетенный том – комплект журнала «Новый мир». У Свиридова на сиденье тоже толстая книга и газета. Сзади кресел стоит Нелли Свиридова со своей мамой. Мирная, дачная картина! Войны в ее прямом, фронтовом, смысле для отца, а значит, и для нас, уже нет. Не надо ходить с десантами в тыл немцев. Нет больше смертоносных бомбежек. А тогда, в Полярном, бомба однажды прямым попаданием накрыла двухэтажное здание штаба, где во время налета находился папа. К счастью, в этот момент он спустился на первый этаж, а оставшийся наверху в папином кабинете командир пятого берегового отряда радиоразведки Трофимов, его сослуживец, погиб. Его жена – Валя Трофимова – стала вдовой. Наши родители с ней потом долго дружили. А здесь, в Пушкине, не слышно разрывов снарядов и свиста бомб. Слышны только трели лесных птиц. Здесь, именно здесь начинается уже, можно сказать, полу-мирная жизнь: ведь война еще вовсю идет, но идет уже на границах и даже за границами нашей страны. И нужно готовить новые кадры для морской разведки.
Этим папа и занят здесь. Но для нас, семьи боевого офицера, счастье быть всем вместе и вне опасности. Нет голода, гнилой картошки, нет, главное, страха за жизнь отца и всех близких.
Пушкино просияло для нас, детей, островом блаженства, уюта, семейного счастья. Темной стороны тогдашней тамошней, еще военной, пусть и тыловой, жизни мы не знали. Не знали и того, например, что где-то неподалеку от нас на арендуемой даче среди таких же, как у нас, сосен и елей жил Михаил Пришвин с Валерией Дмитриевной, для которых Пушкино не было таким раем, как для нас. Его дачу однажды разграбили, когда Пришвины уехали на зиму в Москву. Забор вокруг участка, с такой любовью поставленный писателем, потом частично спилили на дрова. Пушкинский рынок, обслуживавший огромное количество людей в столице и ее окрестностях, нередко становился местом кровавых драк, иногда со смертельным исходом. Еще шла война, и фронтовики порой свободно применяли оружие в потасовках. Жили впроголодь. Люди получали похоронки, и всеми с нетерпением ожидаемый победный конец войны не мог утешить непосильного горя матерей.
Кстати, мама любила Пришвина и читала его мне впервые именно в Пушкине. Потом у нас в семье появится зеленый шеститомник его сочинений, изданный в 50-х гг., но это – взрослые книги и в детстве у нас их не было. Книжки Пришвина, издаваемые для детей, с которыми мы знакомились тогда, – это «Лисичкин хлеб», «Кладовая солнца» и что-то еще из его рассказов. Это читалось, хотя и нельзя сказать, что стало моим самым любимым чтением. Просто мир
Пришвина коснулся нас еще в раннем детстве. Для меня это было обыкновенным первым, но оказавшимся глубоким знакомством. Ведь с тех пор атмосфера пришвинского слова вошла в душу – светлая, добрая и лесная. Чем-то вроде теплого, но не жаркого «пушкинского» солнышка, она, поселившись с тех пор на дне детской памяти, безымянно питала меня всю жизнь.
Помню большую, в переплете, с цветной картинкой на обложке книгу. На ней изображен мальчик, вступающий в прекрасный чудесный мир. Вверху имя автора – В. Смирнов и название: «Открытие мира». Пришвинского склада книга! Автор «Кладовой солнца» назвал ее чудом, а в этом он был знаток. Я ее запомнил навсегда. Никогда больше не читал. И совсем забыл ее содержание. Но осталась перед глазами картинка на обложке и твердое знание-память: наша книга, родителями купленная для нас, и читалась нами тогда, когда мы, по крайней мере я, младший, только-только начинали открывать мир. Благоуханное ощущение открытия мира детской душой – морозносвежее переживание этого чуда сопровождает меня до самой старости. Откуда оно пришло? Я всегда жил с этим ощущением и не помнил о его истоке. А вот теперь вспомнил, когда в дневниках Пришвина, читая о его жизни в Пушкине, встретилось имя ярославского писателя Василия Смирнова.
У нас здесь отдельный дом сельского типа. Тихо и уютно. При лесной морской разведшколе хорошая библиотека. У Нелы много свободного времени – в школу она еще не ходит. Забот у нее почти нет совсем – ведь братики, ее подопечные, остались с мамой в далеком Заполярье. И Нела запоем читает и мечтает, подобно маленькому Пушкину, забиравшемуся с книжкой в вольтеровское кресло отца. Вот ею прочитан Гоголь. «Вий» призраком нависает над ее душой, и от него становится не банально «страшно», а как-то духовно не по себе. Словно в тебя вселяется всамделишная нечистая сила. Особенно это чувствуется, когда темнеет. А темнеет осенью в вековых лесах быстро. И вот уже у Нелы стиснуто дыхание от ужаса – но вдруг сами собой, непонятно откуда являются слова молитвы: «Господи Иисусе, помилуй мя!» Ком в груди не отступает, грозит задушить, но молитва все звучит и звучит и набирает силу в душе ребенка. И это происходит в сталинскую безбожную эпоху. Даже бабушка – коммунистка и атеистка. Что уж говорить об отце, партийном активисте! Но в самый страшный момент откуда-то пришла молитва. Пришла тогда, когда кроме нее, кажется, никаких средств нет, чтобы защититься от наваждения. Откуда же она пришла? Остается одно предположение: поддержка пришла от самих небес, дошедшая до читающего ребенка через их транзитную станцию – русскую литературу. Только так я могу этот опыт сестры объяснить. Через сорок восемь лет после этого случая сестра примет святое крещение, замкнув в дугу единого смысла края своей земной жизни.
Книги читаются Нелой одна за другой. Даже норвежские на языке оригинала и те она пытается прочесть. Вслед за ней, уехавшей вместе с папой, мы сюда сами скоро приедем из нашей Лапландии. И неудивительно, что скандинавские литературы нам станут в конце концов родственными, близкими. Вот и «Дитте – дитя человеческое» читается Нелой с упоением. А затем у нас в доме появятся все десять голубовато-зеленых томов Мартина Андерсена Нексе, датского писателя-коммуниста. Я обойду его стороной, бегло перелистав его пролетарские страницы, обойду, быть может, из-за своей нелюбви к коммунистической идеологии. А Нела читает его не как идеологию, а как обычный реалистический роман. Сестринское вольное чтение тихой осенью 1944 г., чтение «без конца и без края», в «глуши лесов сосновых», ведет мое перо, чуткое к его чуду.
Уважение к книге, любовь к ней у отца были так же сильны, как и у мамы. Страсть к чтению – наша фамильная черта. Интеллигентами, в смысле профессиональной творческой деятельности, наших родителей назвать трудно. Но тяга к знаниям была сильной, постоянной и неподдельной, и по мере возможности они давали ей ход. Книги всегда покупались, доставались и дарились всеми членами семьи всем остальным. Это было семейной традицией. И до сих пор мы с братом дарим друг другу книги, как и нам их дарили родители.
Приведу один пример папиного книгодарения. Только что кончилась война. Мне пять лет. К первомайскому празднику папа дарит младшему сыну книгу «Русские и Япония. Забытые страницы из истории русских путешествий» (автор Юрий Жуков, издательство «Главсерморпути», 1945). Возможно, папе самому эта книга была интересна. Ведь только что подошедшая к концу война с нацистской Германий завершается в качестве мировой войны победой над Японией. Морских разведчиков с Севера перебрасывают на Дальний Восток. Папу не могла не интересовать история русско-японских отношений, походы русских моряков-первопроходцев в Тихом океане. Ведь сам он был моряком-дальневосточником и хорошо помнил свою службу на Амуре. К четырем годам меня уже научили читать. Правда, тогда я этой книгой не увлекся – был слишком мал. Однако интерес к путешествиям, к дальним странам питала и эта книга, за которой вскоре последуют другие. Но папа не просто дарил книги – он вкладывал в это всю душу, проявлял свой артистизм. И на этот раз он, надписывая книгу, подобно князю Мышкину, показал свое искусство письма, когда нажим пера, гармонически сменяясь тонкой волосяной линией, создает каллиграфический сюрприз. Для оформления подарка к майскому празднику папа вполне сознательно выбрал яркую красную тушь. Нашими первыми учителями были мама, папа и бабушка, а у меня, младшего, и сестра с братом. Родители и близкие учили нас учиться. Поэтому к школе мы подошли уже подготовленными.
Родители подвели нас к миру книг и культуры, а мы, имея для того досуг и склонность, стали книжниками, каждый на свой собственный лад и в свою меру, но не в смысле самоценного коллекционерства, а в том понимании этого слова, что жизнь без книги как источника познания и культурного роста для нас стала немыслимой.
Зимой 1945 г. папа посылает сестру с братом в Артек. Крым только что освобожден. В Ялту съезжаются лидеры союзных государств. В пионерский лагерь под Гурзуфом в погожий день приезжает супруга американского президента. Заученной английской фразой Нела ее приветствует. «What is your name?» – спросила приятно удивленная хорошим произношением Рузвельтиха. «My name is Nelli!» – бойко ответила круглолицая умненькая девочка с торчащими в разные стороны косичками с аккуратными бантиками. Через пять лет и меня папа отправит в тот же лагерь под горой Аю-Даг. Он считал, что пионерская лагерная жизнь просто необходима, как сказали бы психологи, для социализации ребенка. Но, увы, я откровенно страдал и в знаменитом Артеке, и еще несравненно больше в пионерлагер