Еще мы с ним любим печенье, оно называется «Мария». Простое, несливочное. Конфеты ему нельзя. Нам можно. Мама любит пить чай с конфетами, а я могу обойтись и без чая. Мама укладывает Володьку спать. Поет ему колыбельную. Наверное, ту же самую, которую пела мне, когда я была маленькой и мы жили в Киеве, на Днепре:
Баю-бай, баю-бай, ты, собаченька, не лай.
Белолапа, не скули, ты Володю не буди.
Наш Володя хочет спать, его некому качать.
Приди, котик, ночевать и сыночка покачать.
Я тебе же, котик мой, за работу заплачу —
Дам кусок пирога и горшочек молока.
Или:
Баю-баюшки-баю —
Не ложися на краю.
А ложись в середочку,
В теплую пеленочку.
А мне мама поет теперь другие песенки. Она любит петь потихоньку, негромко, а я повторяю за ней. Это песни про погибших молодых героев революции и Гражданской войны. Любимая ее песня – «Орленок».
Пока сынок спал, мама иногда выходила «на досуге» посидеть с соседками. Она, как и другие молодые мамы, увлекалась вышиванием. Особенно ей нравилось ришелье. На чисто-белом полотне белыми нитками мулине вышиты узоры. А потом лишний материал вырезался и оставалась ажурная салфетка. Очень красиво. И в зимнее время в свободные минуты, пока папа еще не вернулся с работы, она занималась рукоделием. Как-то раз, придя домой, усталый и раздраженный (работа нервная), папа взял мамину вышивку и выбросил через форточку в снег Мама страшно обиделась. Она по натуре была гордой и обижалась, когда папа не советовался с ней, например приглашая гостей или взяв билеты в кино или на спектакль (а папа любил приятные сюрпризы, он действительно был уверен, что делает маме приятное, и в конце концов мама соглашалась с ним). А тут такое пренебрежение к ее труду, такое неуважение! Конечно, папа признал свою вину, и мама потом, со временем, простила его, но запомнила. Ведь простить – это значит понять человека, войти в его душевное состояние, в котором он совершает поступок. И не держать обиды, если и хранить в памяти, то рядом с нейтральными или даже приятными событиями. Просто как эпизод, не вызывающий больше обидных эмоций.
Иногда мама посылала меня проверить, не проснулся ли братик, не мокрый ли, не плачет ли. Давала мне заветный ключ. Я как самостоятельная хозяйка отпирала дверь и входила в дом. Тихо. Вовка посапывает своим носиком, все спокойно. Я одна во всей квартире, как взрослая. Вот сплетенные мною веревочки с лентами: это мои косы. Я держу их за ушами, перекидываю движением головы со спины на грудь и обратно, как делают девочки со своими длинными косами. Я обязательно отращу себе волосы, и у меня тоже будут косы – настоящие. Подхожу к комоду. На нем стоит предмет, всегда привлекавший меня: зеркало. Полюбовалась собой. А почему тут лежит градусник? Беру его в руки, изучаю. Вот цифры, вот тоненькие линии, вот красный номер, а вот кончик, блестящий, «золотой». Наверное, это и есть тот золотой зуб, о котором говорил мне Борька Денисин. В зеркале отражается моя круглая рожица, гримасничает. Нахмурила белобрысые брови, сморщила нос, улыбнулась. А вот внизу нет одного зуба. Очень некрасиво. Держу в руке термометр и подношу ко рту. Вот было бы здорово, если бы на пустом месте был такой сверкающий, как кончик градусника, зуб. Пробую, как бы это было. Он тоненький, его нетрудно откусить. Вот откушу – и у меня будет «золотой» зуб. Уже готова сделать этот шаг. Но тут вдруг открывается дверь, и входит мама. Я, увлеченная своим занятием, не услышила даже, как она приблизилась к двери. Испуганная зрелищем, подбегает ко мне. Шлепнула меня. «Ты понимаешь, что ты делаешь?» Я, умная головушка, кажется, поняла. Отругала как следует. Реву, обливаясь слезами. А тут проснулся братик. И вот уже слышен наш дуэт.
И почему я такая глупая? Вот недавно и от папы попало. Меня позвала соседняя девочка. У нее никого не было дома (детям это нравится, когда родителей нет дома). Сначала мы играли, а потом решили сделать себе маникюр. Флакончик с лаком лежал на тумбочке. Я тоже покрасила себе ногти. Они получились красивыми, очень красивыми. Но все-таки не была уверена, что такого же мнения будут и мои родители. Поэтому, когда пришел папа, старалась не размахивать руками, а прятать их. Но от папиного взгляда моя хитрость не ускользнула. «Покажи руки», – сказал он, и я несмело показала. «Иди и сними лак, чтобы я больше его не видел. Мне не важно, кто красил. Иди и приходи с чистыми ногтями». Я вышла из-за стола, пошла на кухню искать, чем можно было бы снять лак. Я скребла ногти чем могла: и ножом, и зубами, и стеклышком, и какими-то железками, и с большим трудом отчасти их отчистила. Пришла к папе, показала: «Больше не снимается». Папа уже не сердился. Он поступил как надо, и дочка – тоже. Во мне было стремление к кокетству, к «красивому», как я его понимала. Я еще не видела красоту в простоте и естественности. В нашем доме жила женщина-военврач. Обычно она ходила в военной форме, которая была ей очень к лицу. Стройная, подтянутая, уверенная в себе, она быстрым шагом пересекала улицу. «Я тоже, когда вырасту, буду доктором, военным, и буду носить военную форму», – обещала я себе самой. Но я так же восхищалась ею, когда она была в обычной штатской одежде. Выходила из дому в пушистой серой беличьей шубке («и у меня будет такая!»), в белых фетровых, на каблучке, ботинках («я себе тоже куплю такие!»). И мне она казалась прекрасной таинственной незнакомкой. «Я буду военным доктором», – сообщила я маме. Мама мягко улыбалась: «Ты, кажется, хотела быть парикмахером?» Да, это правда. Мне очень нравилось причесывать маму, и у нее хватало терпения выносить мои выдумки. Вот делаю пробор – прямой или косой. Прядью волос закрываю ухо. Нет, ушки надо открыть. Они у мамы такие милые – беленькие, небольшие. У мамы очень красивые ушки. Под моим гребешком она, как кот на солнышке, начинала прикрывать веки (задремывала), да и я еще вроде бы убаюкивала ее своим монотонным бормотанием. А я свободно, смело меняла мамины прически, насколько мне хватало фантазии. Да, пока я еще не решила, кем буду.
Я любила засыпать под папины сказки и мамины песенки. Была у нас одна такая песенка-сказка, которую, наверное, мама принесла из своего детства, – про маленькую храбрую девочку и злую бабку-колдунью. Эта бабка пошла в лес, чтобы набрать земляники, «но ягодки под листики попрятались скорей. Ворчит колдунья, сердится, стучит своей клюкой. Шла маленькая девочка по лесу той порой. В лесу она, как белочка…» Вся песенка мне не запомнилась. Я беспокоилась за девочку, хотя знала, что она прогонит колдунью, ей помогут ягоды и зверюшки – лесные обитатели. Но все-таки было страшновато. Эта сказка пелась на свой мотив. Несложная однообразная мелодия убаюкивает меня, но я стараюсь не заснуть. Вот когда все хорошо кончится, когда Баба-яга будет наказана, тогда можно будет заснуть. Колдунья забирала у девочки все ягоды, уходила, «грозя своей клюкой», но «ягодка по ягодке» выскакивали они из ее корзинки и возвращались к девочке. Ну, а бабка навсегда уходила из этого леса, зверюшки ее прогоняли. Такие сказки рассказывала-пела мама, когда я была еще маленькой, а теперь она поет мне настоящие песни.
Мурлычет мама тихонько братику «Курочку Рябу», «Посадил дед репку». Братик подрос. Теперь и он умеет слушать сказки: «Курочка Ряба», «Посадил дед репку» – это первые наши сказки. Главной героиней в них была маленькая мышка. Брат уже научился ходить, говорить, бегать. И обладал он одной замечательной способностью: мгновенно исчезать. Только сейчас он был рядом с тобой, и вдруг его нет. «Где же он? Я же просила тебя посмотреть за ним», – упрекала меня мама. Куда же он мог деваться? Мы с мамой ищем, ищем его по всей квартире. Вовки и след простыл. Может, он незаметно вышел? Мама выбегает наружу, окидывает взором двор, нет его. Еще раз осматривает каждый уголок. Слава Богу, наконец-то он обнаружен! Сидит втихомолку под столом, в одной руке у него тюбик вазелина, в другой – кусок мыла. И с серьезностью исследователя изучает оба предмета. Сжимает тюбик – вазелин ползет гусеницей. Вовка пробует его. Затем старается откусить кусочек мыла, лижет его. И это уже не в первый раз. «Мама, а Вова опять под столом. Что у него в руках?» – ябедничаю я. Ему надо испытать все самому. В нем, с младенческих лет, проявился дух исследователя.
Мы с Вовой выходим погулять. У нас на улице перед домом горы песка с камнями для какого-то строительства. Братик играет с песком, мы делаем куличи и пирожки. Я ищу камушки определенной формы, покрасивее. Я называю их «кремушки». Девочки часто играют «в камушки». Нужно научиться подбрасывать их и успевать поймать, пока камушек находится в воздухе. Нужны для этого быстрота и ловкость. У меня не получается. И вдруг замечаю, что Вовки нет. Я о нем забыла. Зову, спрашиваю, ищу. Сообщаю маме. Теперь и она побежала его искать. И конечно, нашла. Около нашего гастронома был выкопан большой и глубокий котлован. И в него каким-то образом упала свинья. Рабочие вытаскивали ее, а бедная хавронья визжала, хрюкала и собрала вокруг себя целую толпу. Среди них оказался и мой братик. Он следил, как свинью обвязывали толстыми веревками и ремнями и силились поднять на поверхность. Он был поглощен этим зрелищем. Его любознательность казалась беспредельной. Отыскав беглеца, мама успокаивалась, но ненадолго, до следующей экспедиции. И опять: «Вы нашего Вову не видели? Вам не встречался мой брат?» На счастье, кто-то из ребят видел, как он шел за отрядом краснофлотцев. Такие отряды довольно часто проходили по нашей улице. Дети выскакивали, чтобы проводить их, и пели с ними вместе:
Шли лихие эскадроны
Приамурских партизан…
Бей, винтовка, метко, ловко,
Без пощады по врагу!
Я тебе, моя винтовка,
Острой саблей помогу.