Краснофлотцы в своих форменках маршируют строевым шагом, поют с энтузиазмом, ритмично:
Дальневосточная, даешь отпор!
Краснознаменная, смелее в бой!
Ну как же Вовке устоять, чтобы не примкнуть к ним вместе с малышней? Он тоже маршировал и что-то подпевал.
И мама была неравнодушна к морской форме. Ей нравились морские парады: белые бескозырки, матроски с синим воротником, с косячком полосатым, тельняшки. Ведь все это было связано с папой, с молодостью и было ей дорого. Мне тоже хотелось иметь морскую форму: я же дочка моряка. Мама купила мне платье с матросским воротником. Хоть оно и не было настоящей матроской, но я его носила с удовольствием. Но случилось так, что предала его, опрокинув на него рыбий жир и гоголь-моголь.
Однажды мама не на шутку испугалась. Братика нигде не было. Его долго искали. А потом к дому подъехала «эмка», которую обычно присылали за папой, когда он должен быть идти на работу. И вот из нее выходит шофер, а за ним Вовка. Водитель где-то подобрал его и, зная, чей это сын, взял в машину и благополучно доставил домой. Братик подружился с ним, доверял ему во всем. И повторял: «Мы – мастер, мы – шофер, мы все знаем, мы все можем!» Водитель стал для него непререкаемым авторитетом. Если надо было что-нибудь наладить, говорил, что дядя шофер знает, как сделать. Безмерно почитая своего взрослого друга, брат стремился учиться. Эти его слова («Мы – шофер, мы все знаем!») вошли в нашу семейную хронику.
Меня охватывало чувство беспокойства, когда, придя домой, я находила квартиру закрытой. Мамы нет, Вовки нет. Я догадывалась, что, должно быть, он опять куда-то исчез и мама ищет его. Подождав немного, спрашивала у соседок, не видали ли они мою маму. Я почему-то боялась ее потерять. Через какое-то время мама возвращалась с Вовой – куда же они могли деться? Но я уже была обиженной и надутой: всё за Вовкой смотрит, а про меня забыла. И во мне возникало чувство ревности. Конечно, он – мамин любимчик. Ну, а я буду тогда папиной дочкой. Папа заступается за меня, когда я плачу. «Да она вовсе и не плачет, – говорит папа. – Просто у нее глаза на мокром месте». Я соглашаюсь с ним, и слезы высыхают. По правде сказать, я плакса. Но папа опять утешает: «Что, курносая, опять глаза на мокром месте?» Действительно, чем я виновата, если мои глаза находятся на мокром месте? Я вот уже и не плачу. Место это подсыхает, и глаза тоже.
Перед Новым годом этот «мастер-шофер» привез нам целый ящик мандаринов. Это был подарок Арсения Григорьевича Головко, которого мы звали дядей Сеней. Он был папин начальник и вообще наш друг Арсений Григорьевич любил детей, но своих у него не было. Наверное, с тех пор Новый год пахнет для меня мандаринами. Такие витамины нам с братишкой были по душе. Это не то, что рыбий жир, который мама давала нам чуть ли не ежедневно. Я была счастлива, если она о нем забывала. К сожалению, мама помнила. Тогда он был в большом почете и действительно был полезен. Но я его не выносила. Меня тошнило от него, уж и не знаю, взаправду или понарошке. Мама наливала из бутылочки полную столовую ложку. Мне приходилось раскрывать рот пошире. Маму не трогало мое мяуканье. Надо! И вот однажды я схитрила: сделала вид, что нечаянно его пролила. И куда? На свое любимое платье-матроску, прямо на галстучек. Я упросила маму купить матроску. Я же дочь моряка! И вот из-за этого противного «рыбой-жили» (как говорили мы) я предала свою любимую матроску: она навсегда пропахла рыбьим жиром. «Другой я тебе не куплю! Будешь ходить в этой!» – был мамин приговор. Но почему обязательно пить его? Вот я же с удовольствием ем гоголь-моголь, он такой вкусный, и в нем тоже витамины. Мама растирает желток с сахаром, получается светлый крем, сладкий-пресладкий. Мама делала для нас также молочный кисель, у него был ванильный запах. И еще пекла вкусные поджаристые котлетки из сырого картофеля.
В летние дни, особенно в жаркие, вся детвора с нашей улицы блаженствовала, когда проезжала машина-поливалка. Ребята знали заранее, что едет машина, и бежали встретить ее, чтобы попасть под дождичек. И мы с братишкой были вместе с ними. Повизгивали от холодноватой воды, а ведь Вовке нельзя, он еще маленький, может простудиться. Приходилось жертвовать собой. Конечно, под настоящим дождем тоже приятно побегать, особенно по лужам, и босыми ногами месить грязь. И это тоже было одно из наших развлечений. Мы радовались также, когда всей семьей выходили на прогулку в город, в Хабаровск. Гуляли в городском саду, ели снежное мороженое, вернее лизали: оно было в форме колесика с вафельными стенками с обеих сторон, а в серединке – льдистое мороженое. Фотографировались на скамейке, рядом с бюстом товарища Сталина. Я немножко «воображала», то есть важничала, строила рожицы, картинно выставляя ножку и руки. Вовка, как обычно, был серьезный, что-то видел интересное для себя, показывал пальцем. Сейчас он был в белой панамке, которая прятала его золотистые локоны. Из-за них его часто принимали за девочку. Ему это не нравилось, да и мне тоже. Я считала, что, несмотря на кудри (которыми позавидовала бы любая девочка), у него абсолютно мальчишеское лицо и выражение. Вот я слегка кривляюсь, слегка ломаюсь, а он – нет.
A однажды папа повел нас в цирк. По дороге мы остановились около какого-то магазина. И там, с задней стороны его, стояла большая бочка, доверху наполненная водой. А в ней плавала огромная черепаха. Кто-то сказал, что не надо опускать руку в воду, чтобы ее потрогать: в ней есть электричество, и может ударить током.
По дороге мы проходили мимо небольших домиков с палисадниками. Там росли удивительные цветы, похожие на большие оранжевые колокольчики, середина которых была как бы сбрызнута вишневой краской. Это были, как я позже узнала, лилии. Но у нас их называли саранкалиями. Из-за этих лилий о цирке я ничего не помню, попали мы туда или нет.
Друзей у нас было не так много, в основном это были добрые знакомые, хорошие соседи, папины сослуживцы. Мама быстро сдружилась с соседями, такими же, как она, молодыми мамами, женами военных. Они помогали друг другу советами, их связывали общие интересы. Иногда, пока их не было дома, просили приглядеть за детишками. Самой же любимой маминой подругой, с юных лет, была Клава Чекалина. По счастливой судьбе они оказались недалеко друг от друга, на том же Дальнем Востоке. Она, как и моя тетя, мамина сестра, училась сначала на рабфаке. Потом поступила в Медицинский институт. «А куда же еще? Либо в Пед, либо в Мед», – шутила она. Отлично закончила институт, какое-то время работала в Казани. А потом была назначена в Крайздравотдел всего Хабаровского края на должность заведующей. Это был высокий ответственный пост. Она с ним хорошо справлялась, но это была в основном административная работа. В быту она была удивительно скромным человеком, равнодушным к комфорту. Внешне незаметная, малопривлекательная, она притягивала своей добротой, открытой душой. Помогала всем, кому могла помочь. Черты лица ее довольно правильные, но все оно в оспинках: когда-то в детстве перенесла оспу. Глаза голубенькие, небольшие, взгляд мягкий. Тонкие волосы небрежно заколоты. Скромное платье. Я никогда не видела на ней и следа косметики. Все натурально, и даже выговор свой окающий, волжский сохранила. Была незамужней. В Хабаровске у нее была хорошая квартира. Ее семья была небольшая: старушка мама (пенсионерка) и младшая сестра Шура. Шура была без образования, училась лишь в школе для умственно отсталых детей. Она осознавала свое положение, но ей хотелось работать, чувствовать себя полезной людям. И тетя Клава устроила ее в больницу санитаркой.
Шура работала на совесть, ухаживала за больными, и ее любили. Кроме того, вела все домашнее хозяйство, заботилась и о матери, и о старшей сестре. Она никогда не была замужем. И вот в этой доброй семье появился новый человек: девочка Галя. Тетя Клава взяла ее из одного детского дома и удочерила. Этой девочке посчастливилось попасть в такую дружную семью. Девочка не знала, что она приемыш, ведь ее растили в этой семье с младенческих лет. Для нее все были родные: и мама, и бабушка, и тетя Шура. А потом то там, то здесь поползли нехорошие слухи: что она им не родная, что она детдомовская и т. д. И тетя Клава сделала решительный шаг: отказалась от своего высокого поста и уехала из Хабаровска навсегда. Хотела найти местечко, где никто ничего не знает ни о ней, ни о ее семейных делах. После некоторых скитаний поселилась в Волгограде, работала обычным участковым врачом. Прошли годы, девочка выросла. Вот и счастливый финал этой истории. Галя закончила (не помню какой) институт, получила инженерную специальность. Вышла замуж. Удачно. Двое детей. Тете Клаве посчастливилось стать бабушкой. Конечно, в подходящее время Гале рассказали о ее судьбе. Она навсегда осталась любимой дочкой и любимой мамой.
Помню, как тетя Клава Чекалина приезжала к нам на базу. Под высокую кровать, накрытую белым тюлевым покрывалом, ставили ее чемодан. Он вызывал у меня большое любопытство: что в нем? Может быть, подарки для нас? А если это так, то, значит, можно посмотреть, значит, это наш чемодан. Мама застала меня за этим неприличным занятием. «Пропесочила». Чемодан задвинула на место, а я стала «набираться терпения».
Похожая, в какой-то степени, история случилась и с семьей наших друзей Гуськовых. У них не было детей, и они решили усыновить ребенка-сироту. Их внимание привлек один мальчик, маленький, худенький. Он запал им в душу, и они взяли его. Витя Гуськов был довольно болезненный, и родители очень заботились о нем. Наша мама постоянно поила его соками. Натирала на терке фрукты-овощи, отжимала, и сок готов. Ведь тогда не было соковыжималок, соковарок, миксеров и т. д. Все делалось вручную. Витька Гуськов пил их с удовольствием, пил и рыбий жир, и мне ставили его в пример. Больше всего меня удивляло, как он мог пить свекольный сок: ведь он совсем же невкусный. А мальчишка пил. И стал он круглолицым, розовощеким, просто мальчик-богатырь. Стали готовить его в школу, в первый класс. Какие-то добряки распустили слухи, что он не их родной сын, ни на отца, ни на мать не похож и неизвестно откуда взялся. И Гуськовы тоже бежали. Сначала с базы в Хабаровск, затем уж не знаю куда, след их затерялся. Гуськов, папин сослуживец, просил перевести его в другое место. Мама сожалела, что потеряла добрых друзей.