Однажды папа принес котенка. Он был серый, светленький, а полоски потемнее. И глазки тоже казались серыми. Пушистый, мягонький и очень цепкий. Коготки у него были тонкие, но крепкие. Я брала его на руки, и, когда хотела спать, он не отпускал меня, приходилось отрывать его от себя. Котенок тоненько мяукал. Был большим любителем молока и разбрызгивал его, лакая. Язычок розовый, пятки и ладошки – тоже. Был большой чистюлей, старательно чистил свою шерстку и лапки. Мы его любили, да и он к нам привязался и бегал за нами.
Но однажды случилась с ним беда. Папа случайно придавил ему задние ножки, закрывая дверь. Может быть, сквозняк способствовал этому. С этого время котик заболел. Мы ухаживали за ним, но он больше не мог подниматься, ходил под себя. Мы чистили ему постельку, старались дать что-нибудь вкусненькое. Но ни пить, ни есть он уже не мог и тихо уснул навсегда. Дети устроили ему похороны. За домом, около кустика, выкопали ямку и там его похоронили. Нам было очень жалко его. Это был первый мой котенок. Потом были и другие, ведь недаром в нашей семье меня прозвали Нэлка-кошатница, а в школе – Киса. Это была первая моя встреча со смертью. Нет дыхания, нет движения, а этому предшествует страдание. Печальная история.
Мне довелось быть свидетелем одного поистине трагического случая. Мы, как обычно, были на дворе, играли в какие-то детские игры. Вдруг прибежали ребята из соседнего дома, взволнованные, что-то кричащие, и вся наша орава кинулась за ними посмотреть, что случилось. Я была вместе со всеми, не понимая, куда все бегут. Добежав до маленького домика, остановились – плач, стоны, крики о помощи. Были там и дети, и взрослые. Оказалось, что маленький ребенок, девочка, оставшись без присмотра, погибла в своей кроватке. Кроватка была фигурная, резная, из кованого железа. Ребенок каким-то образом просунул головку между железными прутьями и задохнулся. Я видела эту девочку. Лицо ее посинело, она уже не дышала’.
’
Я не уверена, видела ли эту ужасающую картину лично или мне ее рассказывали. Но она запечатлелась в памяти, и я вижу ее своими глазами.
Эта страшная картина ужасала и нет-нет да вставала перед глазами. Тем более что у нас была такая же кроватка, покрашенная желтой масляной краской. Наверное, она сначала была моей, а потом в ней спал братик. В общем-то она была надежной, малыш не мог вывалиться из нее, а железные прутья в виде овалов и полукругов были крепкими и абсолютно неподатливыми.
Так я знакомилась с жизнью и начинала понимать, что ее очень легко оборвать. В это время в Испании шла гражданская война, о ней мы знали понаслышке. Ребята постарше, пионеры, носили на голове что-то вроде пилоток. Их называли «испанками», с передней стороны у них была кисточка. Однажды нам привезли кинофильм, и мы пошли смотреть его. Это был документальный фильм, он рассказывал об испанских детях. На экране появлялся большой венок из белых ромашек. Это было очень красиво. А потом слышались грохоты снарядов, взрывы, огонь, куда-то бежали люди с детьми. Все заволакивалось дымом. А в конце фильма, во весь экран, опять большие белые ромашки в виде венка, как память о погибших. На меня картина произвела сильное впечатление. Это был фильм-документ. Я только его и помню из всех фильмов своей дошкольной жизни. Не знаю, видела ли я до него или позже какой-нибудь другой кинофильм. Венок я запомнила очень хорошо. Может быть, потому, что мама учила меня плести венки. Из ромашек, из кашки. А этот был особенный: из больших белых ромашек.
У многих жильцов нашего дома на пустыре за домом было свое маленькое хозяйство: несколько грядок с зеленью, куры, цыплята. Мама, по примеру других, тоже обзавелась цыплятами. Посадила наседку, и та выполнила свой долг: у нас появились цыплята, пушистые желтые шарики. Каждый день мы бегали смотреть, вылупились ли они. Их писк казался нам прекрасной музыкой. И еще мы с мамой бегали смотреть, какая курица снесла яйцо, когда раздавалось громкоголосое кудахтанье. У нас были куры как куры, а вот папина Чернушка была особенная: ее яйца были двухжелтковые. Мы помогали маме ухаживать за куриным семейством, цыплят кормили пшеном, следили, чтобы у них была чистая водица.
Помню, вдруг появился хорек. Откуда он взялся, неизвестно. Каждое утро чью-нибудь несушку находили мертвой, хорек душил кур и цыплят. На него устроили охоту. Сарайчики загораживали, закрывали, но он продолжал разбойничать. Но потом исчез куда-то. Зато появилась в доме крыса. Может быть, она «сменила» того хорька. Она нас терроризировала, бегала по всей квартире, что-то грызла. Однажды поздним вечером, когда уже все улеглись, она по одеялу забралась на родительскую кровать. Почувствовав ее, папа с силой откинул одеяло, и она шлепнулась об пол. Но это ее не смутило, она продолжала безобразничать. Ставили капканы, оставляли приманки с отравой. Но ничего не помогало. Крыса обнаглела и никого не боялась. У нас в то время жил маленький цыпленок. Рыженький, с черноватыми перышками. Он был вроде члена семьи. Папа нашел его со сломанной лапкой, принес в дом. Кто ему перебил лапку, мы не знали. Хотя были соседи, которые, оберегая свой огород от вторжения клушки с цыплятами, бросали в них камнями. Так могли поранить и нашего Цыпушку. Маме-клуше приходилось оберегать свое потомство от хорька и от крыс, кошек и людей. Из спичечной коробки папа сделал тоненькие лучинки, наложил их на больную лапку, перевязал. Так цыпленок остался у нас. Прозвали его Цыпушкой, он реагировал на свое имя. Вскоре лапка Цыпушки зажила, сняли лучинки. Но он все-таки слегка прихрамывал. В одну из ночей мы услышали его писк. Зажгли свет. Он носился по квартире, то взлетывая, то прискакивая. А за ним носилась крыса Шушера, вот-вот готовая его схватить. Крысу прогнали, но мы знали, что она вернется. Цыпушку посадили на ручку двери, и с тех пор всегда на ночь он забирался на нее для ночевки.
В буфете водились рыжие тараканы. Я открывала дверцы буфета, звала: «Цыпушка! Цыпушка!» И он со всех ног спешил, помогая себе крылышками. Я его сажала на полку, и он быстренько клевал тараканов. Слышалось: тук-тук-тук. Он был очень дружелюбным существом, никого не дичился. Ему нравилось посидеть у кого-нибудь на плече; наклоняясь к уху, он будто бы что-то шептал по секрету.
Однажды папа выследил крысу. Она устроила себе гнездо в уборной. Через день-два мы сквозь сон услышали выстрел. Папа застрелил ее из пистолета. Он появился в дверях, держа за хвост дохлую Шушеру. Я заметила ее маленькие черные глазки, еще блестящие, слегка навыкате. И мертвая, она на нас наводила страх, а вот папа победно держал ее за хвост. Цыпушка успокоился, но спал по-прежнему на дверной ручке, чувствуя себя там в безопасности. Он уже совсем выздоровел, у него стали появляться перышки. Мы решили вернуть его к цыплятам, но среди своих соплеменников он чувствовал себя неуверенно. Его обижали, и даже мама-клушка прогоняла его. Пришлось забрать его и оставить у нас в доме. Так он и жил с нами, пока мы не собрались уезжать. Мама подарила свое куриное хозяйство знакомым. Пришлось отдать и Цыпушку, хотя нам трудно было с ним расставаться. Наверное, и он скучал без нас. Но что делать? Приходилось подчиняться обстоятельствам.
В 37-м и в последующие годы все чаще стали слышаться такие слова, как «взяли», «посадили», «забрали», «арестовали», «враг народа». Они произносились вполголоса, а то и шепотом. И конечно, нас, детей, родители оберегали. Папа приходил домой хмурый, с потемневшим лицом. «Кольку Сергеева забрали», – шепотом говорил он маме. «Ну, какой же он враг народа?» – недоумевала мама. Коля Сергеев был папиным другом, они вместе работали, как свои пять пальцев знали друг друга. Трудно было понять, что происходит. Через многие годы Николая Сергеева реабилитировали, восстановили во всех правах, в звании, он получил в Москве прекрасную квартиру. Но здоровье было расстроено, семья разбита. И это еще был не самый несчастный случай. Ведь сколько жизней было погублено понапрасну, сколько страданий пережито! Мама с замиранием сердца ожидала папиного прихода с работы. А вдруг и его тоже? Папа верил, что все эти акции – просто ужасная ошибка, что все выяснится. За своих друзей и соратников готов был ручаться головой, старался помочь. Уже после смерти папы в ящике его письменного стола, среди множества открыток, в основном поздравительных, я нашла одну от его старого сослуживца тех лет. Этот человек благодарил папу за его попытку помочь ему и его семье, когда он был несправедливо осужден. Благодарил папу за его гражданское мужество. К сожалению, фамилию его я не запомнила, а открытку, вместе с другими, оставила в столе. Сделикатничала, не взяла, думала: пусть останется у братьев в Москве этот архив, так же как и семейный альбом. Увы, открытка эта не сохранилась.
Многим еще «повезло»: не арестовали, не посадили, а только выслали из Хабаровского края как потенциальных агентов или шпионов. Шофер Вася, кореец, оказался в их числе. Его с семьей выслали в Казахстан. Кажется, он был тем самым шофером, от которого братик научился говорить: «Мы – шофер, мы все знаем, мы все можем». Пришлось покидать родные места, уезжать в дальние, чужие края. Женат он был на русской, были детишки. Переселялись целыми семьями, порой целыми народами – за «нелояльность».
Когда я в 50-х годах начинала свою педагогическую карьеру в Верхне-Чирчикском районе Узбекистана, то познакомилась там со многими корейцами, сосланными в те предвоенные годы. Они здесь прижились и сохранили свои обычаи, традиции. Их совхозы и колхозы были из самых богатых. Занимались они преимущественно выращиванием технических сельхозкультур. В школе, где мы преподавали (Эля, Мила и я), была одна учительница русского языка, кореянка. Она была из таких переселенцев.
Среди наших знакомых была семья Оляндеров (скорее всего, немецкого происхождения). Мама была в хороших отношениях с Кларой Оляндер. Они не то чтобы дружили, но многое их объединяло: забота о мужьях, о детях – они обе были женами военных моряков. Жизнь в таких закрытых зонах сближает людей, делает их отзывчивыми к бедам других, они быстрее находят общий язык друг с другом. А в семью Оляндеров пришла беда: был арестован отец семейства. Папа его хорошо знал, они были сослуживцами. Это был честный, верный воинскому долгу, порядочный человек. С ним случилось несчастье, он был несправедливо обвинен: «враг народа». Клара осталась с двумя малолетними детьми. Целыми днями она хлопотала о судьбе мужа, исходила все инстанции, старалась ему помочь, вытащить из той пропасти, в которую он попал. Она ходила и обивала бесчисленные пороги, а дети оставались одни: другого выхода не было. И наша мамуля пришла ей на помощь. Проводив папу на работу, она с нами выходила из дому и направлялась к Кларе. Бра