– Лаконично, но не по существу, – возразил Эрик. Сейчас он, пожалуй, заработал право знать, и отказываться от этого права не собирался.
– Итак, – развил он свою мысль, – был бой. Это и ежу понятно. К слову, я вспомнил потом… Веришь или нет, но я видел, как крейсер «Жуайёз»[48] ведет бой. Так что я представляю, какая там тогда была мясорубка. А теперь рассказывай!
– Да не о чем, собственно…
– Не увиливай!
– Эрик, я всего лишь артиллерийский офицер и в системе Парацельса командовала орудийной башней. И даже не главного калибра…
– Не забывай, Анна, я там тоже был.
– Ладно, – вдруг согласилась женщина. – Хорошо, Эрик! Будь по-твоему! – Сейчас ее, похоже, проняло по-настоящему, даже тембр голоса изменился. – Ты там был. Шел в атаку, производил пуски… Но ведь и они по тебе стреляли, разве нет?
– Еще как стреляли, – подтвердил он, вспомнив по случаю тот бой и заполошную пальбу кораблей противника, атакованных его ракетоносцем.
– Страшно было?
– Страшно? – переспросил он. – Честно сказать, во время атаки возникают такие перегрузки, что о страхе просто забываешь. Не до того. К тому же при Парацельсе мне просто повезло: едва вошли в систему, сразу оказались под обстрелом, и понеслось. Не было времени бояться. А вот в системе Уилберга, когда лежали в дрейфе и ждали начала атаки на ордер Халифата, тогда – да. Мандраж такой пробил, что чуть понос не случился.
– Но не случился.
– Никак нет.
– И в истерику ты не впал.
Как ни крути, она была права. Ее он заподозрил в склонности впадать в истерику, а скажи о нем самом кто-нибудь что-нибудь в этом роде? Оскорбился бы, наверное, рассвирепел и был бы в своем праве. Однако, когда это коснулось Анны, он не задумываясь предположил, что она недостаточно крепка духом, и это, если подумать, более чем естественно. Сколько ни пытайся относиться к женщине как к равному партнеру, все равно рано или поздно ты почувствуешь дистанцию, потому что у мужчин и женщин разные рефлексы, и с этим ничего не поделаешь. Мужчины – агрессоры, женщины – жертвы, такова природа вещей. Генетику ломать под вызовы эпохи – тот еще труд!
– Так что там было? – спросил после короткой паузы, потребовавшейся ему, если честно, чтобы преодолеть собственное высокомерие «героического на всю голову самца».
– Был приказ поддерживать непрерывный огонь…
Эрик на больших кораблях никогда не служил, – бой в системе Эно, когда он четверть часа пилотировал крейсер, не в счет, – тем более он не был знаком с работой артиллерийских башен.
– Я командовала башней второго ранга, – объяснила Анна, как видно, хорошо представлявшая себе обстоятельства Эрика. – В такой башне, Эрик, три импульсных орудия средней мощности. Стрелять одновременно они не могут, поэтому работают поочередно с краткими интервалами, создавая то, что называется «боевой ритм». Темп стрельбы может быть нормальным, – пауза в шесть секунд для каждого орудия в отдельности, быстрым – четыре секунды, и очень быстрым – всего две секунды. Поддерживать огонь максимальной интенсивности крайне трудно, а когда по тебе стреляют в ответ… Кажется, все снаряды летят прямо в тебя. Весь огонь противника сосредоточен на одной тебе. А у нас в башне аккумуляторы большой мощности, если прилетит, сам понимаешь, мало не покажется!
Эрик понимал. Как ни мало он знал о службе на тяжелых кораблях, все-таки, являясь офицером флота – да еще и в военное время, – сложно совсем уж не разбираться в такого рода вещах. Любое попадание в башню – беда, попадание с пробитием брони внешнего и внутреннего коконов почти в восьмидесяти процентах случаев приводит к подрыву аккумуляторов. А это уже катастрофа, потому что сразу же вслед за попаданием следует мощный взрыв. Поэтому «контроллер рисков» при очевидной угрозе взрыва «накопителей» мгновенно отстреливает орудийную башню к чертям собачьим, и даже, если расчет при этом каким-то чудом уцелел, вернуться на крейсер своими силами артиллеристы не смогут, а автономность башни, как потерявшего ход летательного аппарата, минимальная…
– Продолжай! – предложил Эрик. – Что там у вас случилось?
– Получили оплеуху, – тяжело вздохнула Анна. – Без пробития, но очень близко к тому. Ну младшие чины сильно испугались, все-таки ощущение не из приятных. Сообразили, чем могло закончиться, испугались и драпанули…
– Все? – не поверил своим ушам Эрик.
Представить себе, что кто-то из экипажа ракетоносца запаниковал во время боя и оставил свой пост, он попросту не мог. Но, с другой стороны, куда ты денешься с прущего в атаку ракетоносца?
– Трое из пяти.
Что ж, вот теперь все встало на свои места. Анна осталась в башне с двумя младшими чинами и, несмотря на это, продолжала вести бой, поддерживая высокий темп стрельбы.
«Ну, что за жмоты! – покачал мысленно головой Эрик. – За такое могли бы и орденом наградить… Или нет…»
В конце концов, правда заключается в том, что, когда идет бой, тебе не до того, чтобы думать о наградах. Тем более о них не думают до того, как грянули первые выстрелы, и уж точно не после того, как, выйдя из-под огня, ты понимаешь, что уцелел. Разумеется, все мы люди, и никому не возбраняется помечтать о славе, чинах и наградах, но мечта одно, а жизнь флотского офицера – совсем другое. Ею управляют иные императивы. Воинский долг, офицерская честь и флотский гонор – все это отнюдь не пустые звуки. А в бою тобой руководят упорство, переходящее в упрямство, азарт, превращающийся в боевое безумие, и воля, которая, по идее, должна умереть вместе с тобой. Раньше Эрик об этом как-то не задумывался, потому что, не имея склонности к рефлексии[49], он просто ни разу не попытался осмыслить то, что делал на войне. Даже рассказывая об этом другим, он обращался обычно к внешней, фактической стороне вопроса, а не к осмыслению прожитого и пережитого. Но вот сейчас, думая об Анне и о том, что она точно такой же офицер флота, как и он сам, Эрик впервые осмысленно, а значит и трезво, посмотрел на свою жизнь на войне.
«Такой же офицер флота… Такой, да не такой…»
Увиденное не то чтобы ему не понравилось. Оно его удивило. Внешне – если судить по фактам, как они есть – он был эталоном офицера императорского флота. Умный, грамотный, бесстрашный и беззаветно преданный родине и короне. Но на самом деле везде и всюду, в любой из тех ситуаций, в которых он демонстрировал свою «беспримерную отвагу», «непоколебимое мужество» и «несгибаемость духа», побудительные мотивы его действий не имели ничего общего с воинским долгом, солдатским мужеством и офицерской честью, как он их понимал. Все эти красивые слова не о нем, потому что он не Вера Мельник, воспитанная отцом, как настоящий солдат и образцовый офицер, и не Анна Монк, впитавшая представление о чести и достоинстве, что называется, с молоком матери. Эрик другой, и пора бы ему это понять и принять.
По-видимому, он не был трусом, но не был он и отчаянным смельчаком. Просто в любой ситуации Эрик поступал так, как того требовали обстоятельства. А то, что они могли потребовать от него совершить здесь и сейчас подвиг самопожертвования, то он-то об этой жертвенности или о том героизме, как говорится, ни сном ни духом. Не думал в тот момент, не чувствовал, не предполагал. Просто делал то, что должно, то есть, как всегда и везде, попросту выживал, и на этом всё, собственно. Выживание ведь состояние души, а уж какую форму оно примет в тот или иной момент времени, иди знай!
Глава 3Холод
1. Девятнадцатое марта 2534 года, Холод
До Холода добрались только через десять дней. Оно и хорошо. Не хотелось бы прибыть в столицу республики на носилках. А так господа посольство выглядели вполне презентабельно, да и чувствовали себя неплохо. Особенно Эрик, на котором и в самом деле все заживало, как на собаке, и даже лучше. Так что он не только залечил все свои раны, но и успел восстановить приличествующую случаю физическую форму: побегал, попрыгал в тренировочной зоне дредноута, покрутился на тренажерах и даже провел пару-тройку «безрассудных» атак на эмуляторе холодянского ракетоносца. Это был практически уже снятый с вооружения на Холоде «халк» 97-й серии, но, учитывая обстоятельства, и за это спасибо: кто бы позволил офицеру чужого флота тренироваться на суперсовременных ракетоносцах 101-й и 103-й серий? А 97-й, к слову, по своим тактическим характеристикам вполне соответствовал имперскому «вулкану», на котором Эрик провел свою первую и самую знаменитую атаку на халифатский корабль-матку «Хадж». Так что он вволю погонял на скоростном и маневренном холодянском ракетоносце, от души помучился, доводя ускорения, а значит и перегрузки, до границы «зоны выживаемости экипажа», и по мишеням «пострелял», имитируя пуски ракет под разными углами атаки, не забыв, впрочем, и об оборотной стороне медали – о перехвате противоракет противника автоматическими орудиями непосредственной защиты ракетоносца. Впечатление от симуляций оказались даже лучше, чем он ожидал. Все эти «как бы настоящие» атаки и уклонения неожиданным образом взбодрили Эрика, вернули ему вкус настоящей жизни, который у пилотов ракетоносцев весьма своеобразен и временами смахивает на безумие, но не менее важен для поддержания статус-кво[50], чем хорошая физическая форма.
Но десять дней большой срок. В особенности для такого человека, каким являлся капитан-лейтенант Минц – о принадлежности к семье Вильф он старался пока не думать, – и Эрик не только успел привести себя в порядок, но и значительно продвинулся в изучении холодянского языка. Возможно, его цуне все еще был далек от совершенства. Граф Гольденрейн говорил с легким, но узнаваемым акцентом и совершал характерные для иностранца грамматические ошибки в сложных синтаксических конструкциях. Однако в целом это была грамотная и понятная окружающим речь, и, значит, он более не нуждался в переводчиках и мог самостоятельно вести с холодянами обсуждение практически любого вопроса. А вопросов становилось все больше, как без них.