Митя ее днем не ждал и очень обрадовался: просиял, кинулся на шею. Соседка Люся немедленно отложила бульварный журнальчик и удрала. Таня бодро сказала:
– Сегодня пойдем в поход.
Вывела своего подопечного в лес и устроила ему мощнейшие «веселые старты». Мальчик бегал эстафеты, прыгал через бревна, лазил по неопасным деревьям и после обеда (огромную пиццу Таня привезла с собой и разогрела в духовке) вырубился мгновенно.
Она посидела рядом, погладила по спинке, убедилась, что спит крепко. Дверь в его спальню оставила открытой, дом, на всякий случай, изнутри заперла и отправилась в библиотеку – Максимово логово.
На столе мерцал уснувший монитор. Таня пробудила компьютер и дико обрадовалась: пароля на вход не имелось.
Она уселась в кресло, быстро просмотрела папки на рабочем столе. Куча примитивных игрушек: «танчики», «контрстрайк», «валорант». Фотографий мало, жена с сыном в кадре считаные разы – зато селфи во всех видах сотни: за рулем, в кафе, в спортзале, в парке. Прямо нарцисс мелкого пошиба.
Таня презрительно усмехнулась и открыла следующую папку: «Финансы». Оп-па. Введите пароль. А «всяко-разно»? Тоже под замком. И в почтовый ящик не попасть.
Пробормотала:
– Хитрая сволочь.
Сбегала на первый этаж, убедилась, что Митя спит, и продолжила штурм. Как насчет истории поиска в браузере? Отлично. Не предусмотрел, не очистил.
Первый сайт оказался порнографическим. Второй – автосалоном, причем выбирал скромный курьер не «Ладу», но весьма недешевый «Ниссан». А третий – Таня немедленно кинулась фотографировать. «Трансплантация и цены на донорские органы в России».
Что-то в этом роде она и подозревала.
Похищение тела Сизовой Ходасевич всерьез даже не обдумывал. Но во время «совещания» с Таней и Данг ему пришла в голову иная версия, довольно страшная и неприятная. Пугать ею девушек пока что не стал.
Максим мог ускорить Женину смерть еще по одной, весьма очевидной и выгодной причине.
О трансплантации органов от умерших Валерий Петрович в основном смотрел в фильмах и читал в детективах, но базовые правовые нормы знал. В 1937 году в стране (тогда Советском Союзе) постановили: тело человека после его смерти становится собственностью государства. И многие десятилетия возможность применения в клинической практике трупных тканей и органов считалась преимуществом советской медицины. Но с 1992 года под влиянием ВОЗ так называемое рутинное изъятие сменили на презумпцию согласия. То есть если потенциальный донор заранее не написал, что возражает (или его ближайшие родственники после смерти подобное не сделали), то забирать органы можно. В Европе и Америке по-другому – там донорами себя еще при жизни объявляют и ставят об этом отметку в водительских правах и медицинских картах.
Количество больных, кому показана донация, увеличивается с каждым годом. В очереди на трансплантацию – десятки тысяч людей. Бесплатную квоту, по слухам, ждать вообще бесполезно – умрешь гораздо раньше. Но пациенты со средствами (или их родственники) готовы на все, чтобы ускорить процесс.
Евгения Сизова, относительно молодая, здоровая женщина, несомненно, представляла для трансплантологов интерес. Но кома – чрезвычайно травмирующее здоровье состояние. Чем дольше человек находится в ней, тем меньше шансов, что его сердце, почки, печень, глаза и другие органы будут пригодны для пересадки. Поэтому кажется логичным: не ждать, пока ее сердце остановится само, но установить диагноз «смерть мозга» и разобрать тело на запчасти. Тем более, когда имеется такой супруг, как Максим: он неприкрыто торопился стать вдовцом и нуждался в деньгах.
В случае официального изъятия органов в больнице должны были остаться соответствующие документы. Но если главный врач решил сделать маленький личный бизнес, все равно прижать его будет несложно. Команда трансплантологов (а их всегда минимум двое) вряд ли осталась бы незамеченной в провинциальной больнице. Даже врачей не надо опрашивать – любая медсестра проболтается.
Максим явился только в десять вечера. Обычно Таня старалась улизнуть сразу после его появления, но сегодня решила изменить тактику. Будто преданная жена (или хорошая домработница) встретила в коридоре, спросила:
– Ужин греть?
Он скривился:
– А ты умеешь готовить?
Садовникова много раз поправляла – не «ты», а «вы», на брудершафт не пили, – но Максиму нравилось ее задирать.
Отозвалась покладистым тоном:
– Не умею. Но Митя попросил «ежики», и я попробовала. Подгорели, правда, слегка.
– Ну, давай, коли не шутишь. И сто граммов налей. Мне и себе.
– Вам налью. А я за рулем.
– Да ладно! Поздно уже. Куда тебе ехать? Оставайся ночевать. – И добавил вкрадчиво: – Митька рад будет.
Для дела, конечно, полезно с ним выпить. А если ночью посмеет приставать – она сумеет отбиться.
Таня взглянула на часы, зевнула:
– Может, и правда? Устала я. Такой геморрой эта ваша кулинария!
– Давай, давай! – оживился он. – У меня портвешок есть португальский, специально для дам! Давно нам пора посидеть, поговорить по-человечески. А то смотришь вечно волком.
«Что-то надо ему от меня? Или просто собутыльник нужен?»
На порог Максим ступал с лицом утомленным, вялым, но сейчас мигом сменил личину. Покрикивал на Митю:
– Помогай, на стол накрывай! Хлеб достань, огурцов соленых из банки!
Открыл бар, позвенел бутылками. Притащил водку, портвейн, из морозилки извлек кубики льда.
Митя поглядывал с осуждением, но Таня шепнула:
– Зато останусь ночевать. Историю новую тебе расскажу.
Мальчик повеселел. На отца поглядывал с опаской, зато за своей старшей подругой ходил хвостом и стул пододвинул к ней поближе.
«Как бы его услать – чтобы с Максимом спокойно поговорить?» – ломала голову Таня.
Но пока придумывала для мальчика поручение, отец прогрохотал:
– Дмитрий, ты поел? Все, иди прочь. На втором этаже мультики посмотри. И дверь за собой прикрой.
Митя взглянул с обидой. Таня встала – вроде как для того, чтобы убрать тарелки, – и шепнула:
– Так надо. Я скоро приду.
Хотя на втором этаже работал телевизор и дверь закрыта, Максим еще и музыку в телефоне включил. Таня от разудалого шансона скривилась, но он фыркнул:
– Терпи. Не хочу, чтоб Митька подслушал. Посоветоваться надо. Когда ему насчет мамки скажем?
Сам нужный разговор завел. Молодец.
Таня твердо ответила:
– Я бы ничего не говорила пока. Митя верит, что Женя поправится.
– И сколько будем мальца дурить?
– Ну, она ведь и жива… В определенном смысле.
Он разинул рот:
– Это ты о чем?
– Зря скрываете. Я считаю, очень благородно поступили. Один донор может нескольких человек спасти.
– Чего ты несешь? – Его брови сурово сдвинулись. – Какой-такой донор?!
– Да ладно, Максим Юрьевич. Сердце на черном рынке – от ста тысяч. Печень, почки, селезенка – минимум по тридцать. А еще глаза, кожа…
Шарахнул кулаком по столу:
– Прекрати! Заткнись, гадина!
Телевизор на втором этаже стих.
– Чего орете? Сейчас Митя придет, – примирительно сказала Таня. – Но еще раз скажу: я вас не осуждаю.
– Да ничего ты не понимаешь! – взорвался он. – В жизни я никому не дал бы Женьку потрошить!
Таня прижала палец к губам. Дверь в гостиную распахнулась. Митя. Перепуганный, губы пляшут:
– Папа, ты что кричишь?
Максим устало выдохнул, кинул на Садовникову злобный взгляд. Честно ответил сыну:
– Бесит меня твоя тетя Таня.
– Тебя все бесят! – с укоризной сказал мальчик. – Не ругайся на нее!
– Ладно, Мить. Иди. Больше не буду.
Подтолкнул сына к двери. Вернулся к столу, сделал еще громче свой совсем неуместный шансон. Вперил в Садовникову тяжелый взгляд:
– Могла бы просто спросить. Скрывать нечего. Он мне давно начал мозг полоскать, чтоб Женьку на органы.
– Кто – «он»?
– Врач очкастый, который в клетчатых брюках. Сначала как ты, про гуманность свистел, потом стал бабки предлагать. Врать не буду: подумывал. Цены смотрел. Но потом решил: сто, даже двести штук проедим. А совесть – она со мной навсегда останется.
«Где твоя совесть была, когда у Жени квартиру отжимал?» – вертелось у Тани на языке, но обострять отношения не стала.
Максим продолжал:
– Докторишка мне заливал, вот как ты примерно: ваша жена в других людях останется! Но я Женькину волю не нарушил.
– Она что, распоряжения на этот счет оставляла? – навострила уши Татьяна.
– Нет. Но рассказала однажды, как ее дедушку хоронили. Она тогда школьницей была, в десятом классе училась. В морг больничный приехали заранее, и Женька из любопытства в какой-то кабинет заглянула. А там дед ее, с грудной клеткой разверстой. На всю жизнь впечатлило. Поэтому попросила: если первой умрет, чтоб никакого вскрытия. Я пообещал и забыл. Не думал, конечно, что ее волю исполнять придется, да еще так рано. Но сейчас… когда уже стало понятно, что не выкарабкается она… вспомнил. Докторишку на хрен послал. И заявление написал.
– О чем?
– Ну, чтоб без вскрытия. И что донорство ее органов я запрещаю. Очкастый долго бесился. И мракобес я, и антисциентист[6]. Но я ему сказал: «Хочешь – свое тело для науки отдавай. А мою жену не трогай».
Да, красиво поет. Правдоподобно. И заявление наверняка имеется. (Хотя доктор его почему-то не показал.) Но все равно у безутешного вдовца рожа лживая.
И Таня резко сменила тему:
– А она верующей была?
– Женька-то? А вот ты знаешь, – он задумчиво оперся локтями на стол, уложил подбородок на ладони, – я сам до конца не понимал. В церковь вроде не ходила, посты не держала. Но крестик носила, Митьке детское евангелие читала. Николаю Угоднику молилась.
– А что ж вы тогда похоронили ее не по-христиански?
– Почему это? – набычился он. – Поп был, отпевание тоже. Крест на могиле стоит.