Английское дитя
1
Нареченную королеву звали Каролина Матильда. Она родилась 22 июля 1751 года во дворце Лестер-Хаус в Лондоне и была бесхарактерной.
Именно такое о ней бытовало мнение. Тем не менее, она сыграла в произошедшем важнейшую роль, чего никто не мог предвидеть и что привело всех в замешательство, поскольку было общеизвестно, что она — человек бесхарактерный.
Задним числом все сошлись во мнении, что беда заключалась именно в наличии у нее характера. Если бы ее оценили с самого начала, поняли, что характер у нее имелся, катастрофу можно было бы предотвратить.
Но кто же мог знать.
После того, как она покинула страну, на оконном стекле ее опочивальни во Фредриксбергском дворце обнаружили процарапанный девиз, который, как полагали, она написала в один из первых дней своего пребывания в Дании. Девиз гласил:
«О, keep me innocent, make others great»[11].
Она прибыла в Копенгаген 8 ноября 1766 года, младшая сестра короля Англии Георга III, который в 1765, 1788 и 1801 гг. страдал от тяжелых приступов душевной болезни, но всю свою жизнь был непреложно верен своей жене Шарлотте Мекленбург-Стрелицкой, чья внучка стала впоследствии королевой Викторией.
Отец Каролины Матильды умер за два месяца до ее рождения; она была младшей среди девяти своих братьев и сестер, и единственным следом в истории, оставленным, помимо них, ее отцом, была характеристика, которую английский король Георг II дал этому своему сыну: «Мой дорогой первенец является самым большим мерзавцем, худшим из врунов, величайшим плутом и худшим из живущих на этой земле скотов, и я от всей души желаю, чтобы он с нее исчез». У ее матери был тяжелый и замкнутый характер, и ее единственным любовником был гувернер старшего сына лорд Бьют. Она была очень религиозной, поглощенной соответствующими обязанностями, и держала всех девятерых детей в строгой изолированности от мира, в своем доме, который называли «монастырем». Каролине Матильде крайне редко разрешалось ступать за порог дома, и то лишь под строжайшим надзором.
После обручения датский посол, которому разрешили посетить ее и поговорить с ней несколько минут, сообщил, что она кажется робкой, что у нее прелестная кожа, длинные светлые волосы, красивые голубые глаза и пухлые губы, хоть нижняя чуть полновата, а также, что у нее мелодичный голос.
В основном же он беседовал с ее матерью, которую счел «ожесточенной».
Единственным свидетелем проявления характера Каролины Матильды в то время был, по сути дела, английский придворный художник Рейнольдс, писавший ее портрет перед самым отъездом. Он говорит о работе над портретом как о работе сложной, поскольку она все время плакала.
Это единственные отрицательные черты, отмеченные у нее накануне отъезда. Несколько полноватая нижняя губа и непрерывные рыдания.
2
Известие о предстоящем бракосочетании привело Каролину Матильду в ужас.
Она считала, что ей предначертано было оставаться лишь сестрой короля Англии, поэтому-то она и выдумала себе этот девиз. «О, keep me innocent, make others great».
Она все плакала и плакала. Она представляла собой всего лишь сестру, и больше ничего. Ее попросту не существовало, вплоть до пятнадцати лет. Она и позднее никому ничего не рассказывала об этих первых годах, лишь то, что известие о необходимости вступить в любовные отношения с юным датским королем стало для нее шоком. Она выросла в монастыре. Это было необходимостью, — так решила ее мать. Бытовавшее при дворе распутство не для нее, поскольку у нее было особое предназначение. К чему-то великому или малому, она не понимала.
Ей, однако, было ясно, что она лишь своего рода племенное животное. Ей предстояло снабдить эту странную маленькую Данию королем. Для этого ее должны были спарить. При английском дворе определили, кто станет датским быком. Затем об этом оповестили ее. Она поняла, что быком, которому предстояло ее покрыть, является хрупкий мальчик; она видела его портрет. Он выглядел весьма миловидно. Не как бык. Проблема, как ей сказали, заключалась в том, что он, с известной долей вероятности, был ненормальным.
Если бы он не являлся избранным Богом самодержавным правителем, его бы держали взаперти.
Она знала, что датские принцы были ненормальными. Она видела Дэвида Гаррика в роли Гамлета в театре «Друри-Лейн». Но при мысли о том, что это должно было поразить именно ее, она приходила в отчаянье.
Чтобы как-то подготовить Каролину Матильду, осенью 1765 года из Дании прибыла обер-гофмейстрина фру фон Плессен. Судя по верительной грамоте, она была праведной. Фру фон Плессен напугала ее до безумия, когда, не дожидаясь вопросов, незамедлительно сообщила, что все, что говорилось о наследнике датского престола, было ложью и клеветой. Никаких «отклонений» у будущего монарха не существовало. Он не ломал мебели и не бил оконных стекол. Его нрав был спокоен и ровен. Перемены в настроении не были пугающими. Поскольку об этих опровержениях никто не просил, и сведения эти, тем самым, были излишними, девушка, естественно, испытала страх.
Сама она, в глубине души, считала себя человеком с характером.
Всю дорогу до Дании она проплакала. Никому из ее камеристок не позволили сопровождать ее дальше Альтоны. Считалось, что она будет лучше понимать датский характер и язык, если столкнется с ними непосредственно.
Принцессу, будущую датскую королеву, то есть это избранное английское дитя, звали Каролина Матильда. Ко времени свадьбы ей было лишь пятнадцать лет. Ее брат, английский король, которого она любила и почитала, относился к ней терпимо, но не мог припомнить ее имени. Он считал ее очаровательной, робкой, безвольной и почти незаметной. Поэтому и было решено выдать ее за датского короля, поскольку Дания после «императорской войны»[12] XVII века, когда страной правил постоянно нетрезвый Кристиан IV, совершенно лишилась международного значения, а также большей части своей территории. О Кристиане IV при английском дворе говорили, что каждый раз, когда он думал, что его жена ему изменяет, он впадал в меланхолию. Она изменяла ему часто, и его меланхолия усугублялась. Чтобы справиться со своим горем и одержимостью, он каждый раз начинал войны, которые с такой же регулярностью и проигрывал.
Таким образом, сексуальная ненасытность королевы приводила к постоянному уменьшению размеров страны. Датское государство, стало быть, следовало считать незначительным.
Каролине Матильде это было рассказано. Дания, благодаря постоянно возобновлявшейся меланхолии короля, сделалась очень маленькой. Сохранявшаяся с тех пор слабость страны в международном отношении и объясняла то, что приобретаемая королева вполне могла быть бесхарактерной и не играть никакого значения.
Это она поняла. Она также постепенно стала понимать, что ее будущее в этой скандинавской стране, которую описывали как сумасшедший дом, не станет светлым. Поэтому она непрерывно плакала. Слезы были ее отличительной чертой. И никого не пугали. Ее умственные способности оценивались по-разному. Но, прежде всего, ее считали напрочь лишенной воли. Возможно, и характера. Поэтому та роль, которую она впоследствии сыграла в связанных с датской революцией событиях, привела всех в изумление и замешательство.
Потом она сделалась другой. Это было совершенно неожиданным. Сейчас же, во время бракосочетания, она все еще была бесхарактерной и безвольной.
В юности она как будто мечтала о чистоте. Потом с ней произошла неожиданная перемена.
Мечта эта была совершенно естественной для лишенной характера женщины, так же как и то, что она видела противоречие между невинностью и величием, отдавая предпочтение первому. Всех напугала именно произошедшая с ней впоследствии перемена, а ведь ее принято было считать безвольной и бесхарактерной.
О, keep me innocent, make others great.
3
Ее повезли из Англии в Данию; после мучительного шестидневного морского путешествия она прибыла в Роттердам и 18 октября достигла Альтоны, где распрощалась со всей своей английской свитой.
В Альтоне забота о принцессе перешла к датской делегации. Оттуда ее повезли в карете через Шлезвиг и Фюн, и «повсюду ее с величайшим восторгом приветствовал» специально посланный для этого народ. 3 ноября она прибыла в Роскиле, где ей предстояло впервые встретиться с датским королем Кристианом VII.
Для этой цели на площади выстроили стеклянный павильон с двумя дверьми. Юным влюбленным предстояло войти каждому в свою дверь, пройти к центру, встретиться посередине и там впервые увидеть друг друга. В купеческом доме рядом со «стеклянным дворцом» (как его необоснованно стали называть в те недели, что он просуществовал) уже были завершены все приготовления для будущей королевы; их целью было успокоить принцессу. Обер-гофмейстрина Луиза фон Плессен, отвечавшая за делегацию сопровождения, приложила огромные усилия, чтобы остановить слезы маленькой англичанки (выражение «маленькая англичанка» теперь постоянно использовалось при датском дворе), и всячески заклинала ее не выказывать свой страх публично.
Та отвечала, что испытывала страх не перед датским двором или королем, а, вероятно, перед любовью. При расспросах оказалось, что она не достаточно четко разграничивала эти три понятия, и что двор, король и любовь слились в мире ее представлений воедино и объединились в «страх».
В конце концов, фру фон Плессен была вынуждена в мельчайших деталях репетировать с ней все движения во время церемонии, словно бы само заучивание церемониальных деталей могло успокоить принцессу.
Фру фон Плессен очень спокойно разговаривала с этой растворившейся в слезах пятнадцатилетней девушкой.
— Идите к Его Величеству маленькими неторопливыми шагами, — напутствовала она. — Идите, не поднимая глаз, отсчитайте пятнадцать шагов и поднимите взгляд, посмотрите на него, лучше с легкой, застенчивой, но счастливой улыбкой, пройдите еще три шага, остановитесь. Я буду находиться позади, в десяти шагах.
Девушка, плача, кивнула и, всхлипывая, повторила по-французски:
— Пятнадцать шагов. Счастливая улыбка.
К состоявшейся в начале года коронации король Кристиан VII получил в подарок от своего гувернера Ревердиля собаку, шнауцера, к которому он впоследствии сильно привязался. В Роскиле, на встречу с маленькой англичанкой, он должен был прибыть в экипаже, в сопровождении большой свиты, прямо из Копенгагена.
В королевском экипаже, помимо Кристиана, сидели: бывший профессор Академии Сорё по имени Гульберг, учитель короля Ревердиль, а также придворный по имени Бранд — ему было суждено сыграть важную роль в последующих событиях. Гульберг, которому при обычных обстоятельствах не полагалось бы занимать место в экипаже короля, ибо его положение при дворе было еще слишком незначительным, оказался среди сопровождающих по причине, которая станет ясна из дальнейшего.
В экипаже находилась также и собака, все время сидевшая на коленях у Кристиана.
Гульберг, хорошо знакомый с классической литературой, написал к этой встрече объяснение в любви, в основу которого были положены отрывки из трагедии Расина, и давал в экипаже то, что Ревердиль называет в своих мемуарах «последними успокоительными инструкциями перед любовным свиданием».
— Начинайте мощно, — говорил Гульберг Его Величеству, который, казалось, почти ни на что не обращая внимания, с отчаянием сжимал в объятиях свою собачку. — Принцесса должна почувствовать сильную страсть Вашего Величества уже при первом свидании. Ритм! «Я склоняюсь пред богом любви… я СКЛОНЯЮСЬ пред богом любви…» Ритм! Ритм!
Атмосфера в экипаже была напряженной, а тик и телодвижения короля были временами менее контролируемыми, чем когда-либо. По прибытии Гульберг заметил, что собака не может присутствовать при любовном свидании двух королевских особ и ее следует оставить в экипаже. Кристиан сперва отказался выпустить собаку из рук, но потом его заставили это сделать.
Собака заскулила и позднее то и дело с диким лаем появлялась за окнами кареты. Ревердиль пишет, что это было «одно из самых ужасных мгновений его жизни. Мальчик же под конец казался столь апатичным, словно брел во сне».
Слово «страх» повторяется очень часто. В конце концов, принцесса Каролина Матильда и ее нареченный Кристиан VII все-таки исполнили все почти наилучшим образом.
Перед стеклянным павильоном расположился камерный оркестр. Вечернее освещение было великолепным. Площадь вокруг павильона заполнили тысячи людей; их сдерживали солдаты, в два ряда стоявшие на страже.
В одно и то же мгновение, под звуки музыки, юные королевские особы ступили в павильон. Они приближались друг к другу в точном соответствии с предписанием церемонии. Когда они стояли на расстоянии трех локтей друг от друга, музыка смолкла. Принцесса все время смотрела на Кристиана, но взгляд ее казался безжизненным или таким, словно бы она — и она тоже — брела, как во сне.
В руке Кристиан держал написанный на листе бумаги стих. Когда они, наконец, остановились друг против друга, он сказал:
— Я хочу сообщить Вам о своей любви, дражайшая принцесса.
После этого он ждал, что она произнесет хоть слово, но она только смотрела на него, храня полнейшее молчание. У него затряслись руки, но ему все же удалось собраться с духом, и он прочел данное Гульбергом объяснение в любви, написанное, как и его литературный образец, по-французски.
Я склоняюсь пред богом любви, где бы я ни ступал
весь во власти ее, ей все силы отдал
Красотою я Вашей сражен, обреченный на муки
образ дивный Ваш вечно со мной, невзирая на тяжесть разлуки
И в дремучем лесу образ Ваш мчит за мной, что есть мочи
Средь ясного дня, иль во мраке ли ночи
А любовь моя к Вам — это свет, что вовеки не даст отступленья
Здесь есть, мне поверьте, и повод к иным размышленьям
Тут она пошевелила рукой, возможно, по ошибке; но он воспринял это так, что ему пора заканчивать. Поэтому он прекратил читать и вопросительно посмотрел на нее. Через некоторое время она сказала:
— Спасибо.
— Может быть, уже хватит, — прошептал он.
— Да, хватит.
— Этими словами я хочу заверить Вас в своей страсти, — сказал он.
— Я питаю к Вам ту же страсть, Ваше Величество, — прошептала она, едва заметно шевеля губами. Ее лицо было крайне бледным, ее слезы были присыпаны пудрой, и лицо казалось словно набеленным.
— Спасибо.
— Тогда можно уже завершать церемонию? — спросила она.
Он поклонился. Музыка, по сигналу церемониймейстера, снова заиграла, и обрученные, оба объятые страхом, но двигаясь просто безукоризненно, начали свой путь навстречу главной церемонии, заключавшейся в приветствиях, прибытии в Копенгаген, свадьбе, их кратковременном браке и датской революции.
8-го ноября в 7.30 юная пара вошла в Дворцовую церковь в Копенгагене, где состоялось их торжественное бракосочетание. Празднования продолжались шесть дней. «С очаровательной английской королевой связываются неисчислимые надежды», — пишет в своем донесении в Лондон английский посланник.
Ее поведение все сочли безукоризненным.
Никаких претензий к Кристиану. Никаких вспышек, никаких ошибочных шагов. И полное отсутствие собаки на свадебной церемонии.
4
Кристиан, в своей все возрастающей растерянности, воспринимал жизнь во дворце как театр; то представление, в котором он участвовал вместе с маленькой англичанкой, было некой бытовой зарисовкой. В пьесе говорилось о безнравственности или о «праведности», как называл это Кристиан; но благочестием ли было вызвано распутство или же отвращением?
Какое сладострастие присутствует в тогдашних описаниях разврата и мерзости при датском дворе! Этот замкнутый мир придворных, содержанок, проституток и маскарадов, эти интриги во имя титулов и развлечений, а не работы, этот бесконечно длящийся танец цепляющихся друг за друга нелепых интриг, которые предстают перед потомками лишь в своих официальных версиях: в солидных, ученых и совершенных по форме письмах — естественно, на французском языке, — собранных в роскошные тома. Описание того, как актеры этого сумасшедшего дома в высшей степени натуралистично воплощали в жизнь непристойности, мерзость и распутство.
Сколь же естественно в сценарий этого сумасшедшего дома вписывались, вероятно, в глазах потомков приступы и странные поступки душевнобольного Кристиана.
Как только ни соединялись благочестие, распутство и уничтожение людей.
По поводу половой жизни Кристиана было много волнений.
У современников часто повторяется особое объяснение возникавшим у Кристиана странным вспышкам ярости, меланхолии, необъяснимым приступам отчаяния и, наконец, длившимся целыми днями периодам апатии. Ему было всего лишь тринадцать лет, когда фаворит Сперлинг, который после этого исчезает из истории, приобщил его к пороку, парализовавшему его волю и послужившему причиной его душевной болезни и все возрастающей телесной слабости. Об этом пороке неоднократно говорится в свидетельствах современников. Порок этот редко называется прямо, но в некоторых, более смелых свидетельствах термин все же прорывается; пороком этим был онанизм.
Маниакальная тяга Кристиана к заглушению меланхолии при помощи этого порока постепенно ослабила его позвоночник, поразила его мозг и содействовала происшедшей в дальнейшем трагедии. Часами он маниакально пытался, онанируя, постичь взаимосвязь или устранить сумбур. Но этого, казалось, было мало. Прибытие маленькой англичанки все только усугубило.
Что-то в нем надломилось. Он, казалось, совсем не знал, что ему делать.
Записи Ревердиля выражают скорбь и не только ее. «По прошествии значительного времени я заметил, что то, что я называл „воспитанием“, в мире его представлений состояло из „закаливающих“ переживаний, с помощью которых он должен был добиться „успеха“. Они в значительной степени заключались в протестах против всего, что было связано с его развитием, а может быть, и против королевского двора в целом. В качестве средств он не упускал никаких заблуждений, извращений или жестокостей. Он включал все это в выражение „быть сильным“, то есть свободным от предрассудков, достоинства и педантизма. Я заклинал его, что задача заключалась в том, чтобы поставить государство на ноги. Унаследованное им государство, после восьмидесяти пяти лет мира, было куда более обременено долгами и налогами, чем если бы оно все это время воевало. Он должен был, — заклинал я его, — попытаться разобраться с долгами и облегчить тяготы народа, и цели этой он мог бы достигнуть, упразднив совершенно ненужные расходы своего королевства, уменьшив армию, освободив датских крестьян и поспособствовав, при помощи разумного законодательства, развитию рыболовства, горного дела и лесного хозяйства в Норвегии».
В ответ на это он пошел в свои покои и занялся онанизмом. Посещать королеву он не хотел. Она вызывала у него только страх.
Кристиан был многолик. Одно было исполнено страха, отчаяния и ненависти. Другое было сосредоточенным, спокойным, склоненным над письмами, которые он писал Вольтеру, человеку, который, по его собственным словам, научил его думать.
На пути в Роскиле в королевской карете сидел и Эневольд Бранд.
Когда-то он принадлежал к альтонскому кружку, к кружку просветителей, в начале 1760-х годов образовавшемуся вокруг графа Рантцау и молодого немецкого врача Струэнсе.
Теперь Бранд находился в Копенгагене. Теперь он был карьеристом.
Им двигало необузданное желание нравиться дамам и, в то же время, делать карьеру при дворе, и поэтому он подбирал себе такой титул, который помог бы ему наилучшим образом удовлетворить оба эти стремления. В одном из своих последних писем к Вольтеру Ревердиль пишет, что датский королевский двор, как никакой иной, управляется жадными до титулов людьми. «Есть такая притча. Во Франции спрашивают: он образованный человек? В Германии: он из хорошей семьи? В Голландии: насколько велико его состояние? А в Дании: какой у него титул? Здесь жизнь целиком и полностью подчинена иерархии. Если здесь переходят из одной комнаты в другую, то это происходит согласно иерархии, если садятся за стол — тоже; слуги меняют тарелки в соответствии с титулами, и если вам встречается талантливый и знающий человек, входящий в дверь последним, короче говоря, не имеющий титула, то на ваш вопрос, кто он такой, ответом будет: никто. Следует сказать также, что те, кто являются кем-то, имеют прекрасную репутацию, высокое жалованье и полное отсутствие обязанностей, будучи откровенными паразитами, блюдущими свое место в иерархии».
Эневольд Бранд, однако, считал себя художником, обладал живым характером, играл на флейте и сумел добиться должности директора театра, а позднее — «Maître de plaisir», то есть министра культуры и Главного Гардеробмейстера, с правом именоваться Его Превосходительством.
Роль министра культуры, в отличие от остальных ролей, включала практические задачи, а значит, давала власть. В его задачи входило приглашение французских театральных трупп, а также организация при дворе увеселений и маскарадов. Он имел, к тому же, влияние на дамскую часть театральных трупп и доступ к ней, что для многих становилось вынужденной причиной приобщения к театральному искусству.
Должность «Maître de plaisir» была поэтому особенно вожделенной.
Бранд тоже беспокоился по поводу интимной жизни короля. Следует сказать, что за пять месяцев, прошедших со дня бракосочетания Кристиана VII с Каролиной Матильдой, полового контакта между королевскими особами так и не произошло.
Был только страх.
Тут Бранд как раз организовал во дворе перед дворцом рыцарский турнир. Для этой цели были выстроены деревянные трибуны, на которых, в строгом соответствии с иерархией, разместились приглашенные персоны. Облаченные в доспехи рыцари мчались на конях навстречу друг другу, но были также и разного рода состязания.
Одно из состязаний заключалось в том, что уланы скакали к подвешенным кольцам, которые следовало пронзать копьем. Кольца висели на веревках и раскачивались, что усложняло задачу соревновавшихся.
Одному из состязавшихся не удалось с первых двух попыток пронзить кольцо, но третья попытка оказалась удачной. Он триумфально развернул своего коня и поднял его на дыбы, держа копье под углом вверх.
Королева сидела рядом с королем Кристианом. Позади, наискосок от нее — Эневольд Бранд. За королем сидел гувернер Гульберг; он, казалось, за последние месяцы каким-то странным образом приблизился к центру, но был все еще совершенно незначительным.
Королевская чета взирала на соревнующихся с ничего не выражающими лицами. Кристиан, который при других обстоятельствах, наверняка бы порадовался этой выходке, казался парализованным от смущения и неприязни, вызванными столь тесной близостью королевы; она сидела всего лишь в пяти дюймах от него. Бранд наклонился вперед и прошептал королеве на ухо:
— Я уже предвкушаю то мгновение, когда королевское копье окажется столь же победоносным.
Королева при этом резко поднялась и ушла.
Потом Гульберг стал выспрашивать у Бранда, что тот изрек. Бранд все чистосердечно рассказал. Гульберг не стал порицать его, а лишь добавил:
— В своем великом страхе и смятении Его Величество нуждается в поддержке и помощи.
Бранд воспринял это как указание, бывшее, возможно, и советом. Но ведь Гульберг был человеком незначительным. Как же можно было счесть это советом, исходившим к тому же от кого-то столь незначительного?
Возможно, Бранд увидел его глаза.
На следующий день королева сидела в кресле в дворцовом парке.
Кристиан медленно приближался к ней.
Когда он прошел мимо, не сказав ни слова, а только слегка поклонившись, она тихо произнесла:
— Кристиан?
Он сделал вид, что не слышит.
Тогда она уже громко, почти крича, повторила:
— Кристиан!!!
Он лишь ускорил шаг.
Дело было в страхе. Но не только в нем.
Фру фон Плессен во время своего визита в Англию имела продолжительную беседу с матерью Каролины Матильды. Они обнаружили, что их представления во многом совпадают. Королевский двор был рассадником чумы. Процветала безнравственность. Чистота нуждалась в защите.
По мере того как проходили месяцы, фру фон Плессен проникалась глубокой, быть может, даже пылкой преданностью к этой юной девушке. У них возникла общность, укрепляемая холодностью короля. Фру фон Плессен отношение короля не печалило. Она, напротив, видела, как оно увеличивает привязанность к ней королевы, ее зависимость от нее, а со временем, возможно, придет и любовь.
Фру фон Плессен разработала для королевы стратегию, чтобы «усилить» любовь короля и пробить ту необъяснимую стену холода, которая, казалось, выросла между супругами. Королева должна была казаться неприступной и этим вызвать его любовь. Произошедшее через пять месяцев после прибытия королевы в Данию сыграло решающую роль.
Ко всеобщему удивлению, Кристиан однажды вечером, около десяти часов, пришел в покои королевы и объявил, что хочет повидаться с ней перед ее отходом ко сну.
Его намерения были даже чересчур очевидны.
Фру фон Плессен объяснила, что королева намеревается сыграть с ней партию в шахматы, и что Кристиану придется подождать.
Они начали шахматную партию.
Кристиан бродил по комнате со все более раздраженным видом, что очень веселило обеих дам. Когда в двенадцать часов партия была закончена, заговорщицы обменялись таинственными улыбками, и королева, следуя совету, который прошептала ей фру фон Плессен, сказала, что желает сыграть партию-реванш.
Фру фон Плессен «с торжествующей улыбкой» сообщила об этом королю, который тут же в бешенстве покинул комнату, сильно хлопнув дверью.
После этого король в течение двух недель отказывался разговаривать с королевой. При встрече он отворачивался и ничего не говорил. Королеву охватило отчаяние, а также ярость по отношению к фру фон Плессен.
После этого и произошел описанный Гульбергом случай. Королева лежала на кровати в полной апатии. Она спрашивала, почему не приходит Кристиан. Она попросила фру фон Плессен удалиться. А потом у королевы произошел тот злосчастный разговор с Гульбергом, когда она спрашивала его об освобождении от страсти, о покое и пустоте; и она так вызывающе склонилась к нему, что ее полуобнаженная грудь словно бы прокричала ему свои оскорбления, заставила его разглядеть порочность этой маленькой английской шлюхи и то, какой опасной она сделается; увидеть, что отсюда-то и проистекает греховная зараза.
И он увидел. Источник был именно здесь.
Так и случилось.
5
Человеком, в конце концов заставившим Кристиана победить свой страх, стал Ревердиль.
Он упросил Кристиана преодолеть неприязнь и сделаться твердым. Лишь на один-единственный раз, чтобы прекратить все разговоры и доказать, что он мужчина. Позже, тем же днем, Ревердиль видел, как Кристиан сидел на полу, держа перед собой собаку, и что-то ей бурно нашептывал, словно бы сообщая о какой-то важной проблеме; а собака внимательно всматривалась в лицо своего господина.
В тот же вечер Кристиан посетил опочивальню королевы.
Он ничего не объяснял, но она поняла.
Он совершил половой акт с зажмуренными от страха глазами.
Юная королева беспомощно пыталась ласкать его худощавую белую спину, но он, несмотря на это, просто совершил совокупление. Через девять месяцев она родила сына Фредерика.
Он посетил ее всего лишь раз.