Борцов теперь стал присматривать на дорогу. Однако в напряженном ожидании прошло еще не менее получаса, прежде чем над дальней извилиной проселка заклубилась пыль. «Эмка», не снижая скорости, едва вписывалась в частые изгибы дороги, ее водитель явно старался хотя бы частично наверстать упущенное время.
Из резко притормозившей машины первым выбрался Корнеев. В его руках почему-то оказались трофеи — немецкий рожковый автомат и офицерская полевая сумка из эрзац-кожи. «Откуда это у него? — невольно подумал Самородов. — Что за оказия?» Такому наблюдательному человеку, каким был капитан, не стоило больших усилий догадаться, что могло приключиться в пути. К счастью, — и это он тоже отметил, взглянув на сержанта, — случайное происшествие имело благополучный исход.
Корнеев зашагал широко, размашисто. Поджидая его. Самородов не трогался с места. Борцов находился рядом. Он поглядывал на болтавшиеся у ног сержанта автомат и сумку и думал, что конечно же эти вещи оказались у него не просто. По всей вероятности, пограничников кто-то вынудил вступить в схватку. Без огня тут не обошлось.
Сержант переложил трофеи в левую руку, а правую поднес к пилотке.
— Товарищ майор, разрешите доложить начальнику заставы?
Борцов помедлил с ответом, теперь уже с близкого расстояния вглядываясь в довольное лицо сержанта.
— Докладывайте!
— Что там у вас приключилось? — опережая Корнеева, спросил капитан. — Парашютиста доставили?
— Так точно. В полной сохранности…
— А откуда у вас эти трофеи? — Борцов взял в руки рожковый автомат. — Ишь ты, да он еще не остыл! Где же это случилось?
— Да тут, неподалеку. Под бугорком. Мы уже обратно гнали, и вот…
— Наткнулись на фрицев?
— Всего на одного, товарищ капитан. Караулили из кустарника.
— И вы успели заметить? В зарослях?
Сержант, все еще смущаясь присутствием старшего в звании и мало знакомого ему офицера, только пожал плечами.
— Да нет, не то… Он сам себя выдал.
— То есть?
— Туда ехали — ничего, пронесло. А обратно — гляжу куст отчего-то вздрогнул. Все веточки встряхнулись. Сразу же мысль: никак гитлеровец? Велю водителю газку прибавить. Чем черт не шутит! И только поравнялись с кустом, между ветками сверк, сверк… Мгновенные такие вспышки, а звуков не слышу. По нашей машине бьет, гад! И не по низу, не по колесам, чтобы нас на обочину согнать, а по кузову, на поражение. Одна пуля за шеей как вжикнет. Не иначе за генерала меня принял. Вот ситуация! Притормаживать, чувствую, опасно, решето из кузова сделает. Значит, надо вперед. Ежели он воюет тут в одиночку — уйдем! За собой такую пылищу поднимем, что и неба не увидит. Ну, мы и ушли, — закончил Корнеев, махнув рукой.
Борцов так и не понял, откуда же у него трофеи. Если машина проскочила, а подкарауливший их немец остался цел и невредим, то каким образом в их руки попали сумка и автомат.
— А у вас что, с ним еще встреча была? — Борцов решил разобраться в сути происшедшего.
— Сперва я настроен был гнать до заставы, близко уже, но быстро передумал, — с некоторым смущением ответил Корнеев и перевел взгляд на капитана, ища поддержки.
— Вы же объясните, товарищу майору, да заодно и мне, в чем тут дело, — посоветовал Самородов. — Откуда же у вас трофеи?
— Так это потом. Мы тут же развернулись на все сто восемьдесят и к нему. Не оставлять же гада, чтоб он по людям пулял? Будет, вроде той финской кукушки, в кустах сидеть, у самой дороги. Как тогда ездить и нам, и сельчанам?… Ну, подкатили мы поближе, поставили машину, а сами, я и Опара, от дерева к дереву по-пластунски. — Рассказывая, Корнеев все поглядывал на своего начальника, чтобы видеть, то ли говорит. — Поначалу ползли рядышком, локоть к локтю, затем рассредоточились. Опара, значит, направился в обход, я прямо. Обойдем, думаю, и схватим. Знаю, что офицером он нужен живым, все-таки что-то узнать можно. А он, видать, услышал шорохи, зашевелился. Еще чуть подползли, смотрю, ствол автомата меж веток просунулся, вот-вот плюнет свинцом. Окликнуть — упредит нас. И вдруг он как заорет «Хайль Гитлер!», потом «Рус, хенде хох!». И тут Опара хохнул его, аж весь куст закачался. Грохнулся, значит. Наповал!
— Наповал, говорите? — переспросил Борцов, почему-то сомневаясь.
Майор, конечно, не мог знать, что после снайперского выстрела ефрейтора Опары иного результата и быть не могло.
— Да вы, товарищ майор, не сомневайтесь, — подтвердил свое заключение Корнеев. — Как могли мы отобрать у него вещдоки? Кроме них у меня еще кое-что есть. Здесь, в его сумке. Железки всякие.
Из полевой сумки убитого сержант извлек поочередно три металлические вещицы.
— Знаки его отличий, — сказал Борцов, взглянув.
— Тут и написано что-то… По-немецки, — сержант передал офицерам знак, похожий на крупную монету.
— А написано следующее, — произнес Борцов, готовясь прочесть. — «Национал Социалистише Партия». Выпукло так, броско. В середине круга, как видите, свастика… Вот ведь кто хлестнул вам автоматной очередью… Фашист. Натуральный.
— Остальные побрякушки тоже со свастикой, только без надписей. Что это? — спросил сержант, передавая их Борцову.
Офицер, не слишком внимательно рассматривая эту известную ему символику, пару раз взглянул на Корнеева.
— Птицу вы подстрелили не простую, — сказал он с явным одобрением. — Одна из этих побрякушек — Железный Крест второй степени, другая — Знак отличного стрелка… Видите, кто отстал от фронта, кому еще повоевать с нами захотелось. Вы обыскали его? Все прощупали, у него что-нибудь было?
— Тетрадь… Общая, в коленкоровом переплете. Правда, вся измусоленная, — Корнеев встряхнул сумку.
— Дневничок, что ли?
— Похоже. Немецким-то я малость владею. Пока ехали, полистал.
— И что в нем?
— Жизнеописание, так сказать. Про войну.
— Пожалуй, это любопытно, — сказал Борцов, брезгливо поморщившись. — Посмотрю.
— Ну а как с оружием быть? — спросил Корнеев, обращаясь уже к начальнику заставы.
— Автомат сдайте старшине, — распорядился капитан. — Предварительно почистите и смажьте.
— Слушаюсь.
— Да не тяните с этим, скоро выступать…
Сержант и не подозревал, какую ценность для контрразведчика представляла эта толстая, в надежном переплете тетрадь, исписанная аккуратным, разборчивым почерком. Ее владельцем, согласно имевшемуся автографу, был лейтенант Руммер. Из дневника следовало также, что Руммер попал на фронт в первый день войны, советскую границу перешел рядовым солдатом. Оказавшие отчаянное сопротивление пограничники подстрелили его взводного, командира, а самого Руммера ранили в ногу выше колена. К счастью, пуля не задела кость и лечиться пришлось недолго. После возвращения в часть Руммеру присвоили звание ефрейтора.
Его жизнь на войне так и текла: от ранения к ранению, от звания к званию. Правда, выше обер-лейтенанта покойный подняться не смог, да уже и не сможет.
Борцов наспех, пока еще не вчитываясь, листал тетрадь, останавливая внимание лишь на страницах, где Руммер фиксировал перемены в своей служебной карьере. Шла уже вторая половина 1943 года.
«22 июня. Наш батальон принял новый командир. От прежнего даже мокрого места не осталось: угодил под русскую "катюшу"!
23 июля. Новый командир, майор по званию, неожиданно оказал мне честь — назначил своим адъютантом. Правда, со мной он не очень откровенен. Вчера вечером писал кому-то письмо и не подпускал к себе ни на шаг. Зовут его Манфред Броднер…
19 августа. Сегодня комбат впервые похвалил меня за самообладание: рядом с блиндажом рванула русская фугаска, но я даже не вздрогнул. Майор пожелал узнать, ждет ли кто меня в Германии. Приятно удивился, когда я сказал, что у меня двое детей — сын и дочь. Ему очень понравилось имя жены: Эльза. У самого, оказывается, тоже сын и дочь, только постарше моих. По семье очень скучает.
27 декабря. Новый год встречаю в блиндаже. Бои на время поутихли. Отсиживаемся в лесу. Здесь глубокий снег и адский мороз. Командиру присвоили звание подполковника. Он хотя и обрадовался, но, как я заметил, что-то не слишком. Почему?
Сегодня подполковник похвально отозвался о рядовых солдатах. Поразило его неожиданное замечание: "Надо только умно командовать ими". Кого он имел в виду?»
Зимние записи Руммера однообразны и скучны. Боевых дел никаких. Его интересуют лишь перемены в судьбах сослуживцев: очередные звания, повышения и понижения в должности, переводы в другие части. Броднер растет. Бывает же так: долгое время его словно бы не замечали — и вдруг столько чести. Послали на какие-то престижные курсы, после возвращения тут же перевели в штаб дивизии. И не куда-нибудь, а в отдел «Один-Ц». Разведка! С тех пор Руммер и Броднер долго не встречались. Все-таки большая разница в их служебном положении, да и люди они, оказывается, разные. Наверное, так и не встретились бы, если бы батальону, в котором оставался Руммер, не поручили охрану штаба дивизии.
Приближалась весна. Лейтенант возлагал на нее все свои надежды. Ему верилось, что, смягчатся морозы, германская армия опять перейдет в наступление. По всему фронту. «Как прекрасно чувствуешь себя, когда наступаешь! Бьешь и в хвост и в гриву русских, продвигаешься все дальше на восток, захватываешь так нужные нашему рейху земли. Только бы больше не отступать. Покорить Россию и никогда не уходить из нее. Но вот уже и весна, а перемен на фронте нет.
…Июль. Майн гот, что творится! В наступление перешли русские, — фиксирует в дневнике Руммер. — Они теснят нас справа и слева. Они загоняют нас в "котлы". Неужели и я окажусь в одном из них? Управление войсками дезорганизовано. Все смешалось — и штабы, и тылы. Разве нами уже никто не командует? Отхожу вместе с Манфредом Броднером. Он уже полковник, легко контужен. По старой памяти поручил мне таскать свой портфель, набитый какими-то бумагами. Меня предупреждал: "Бумаги конфиденциальны"».
Борцов листал уже последние страницы.
«5 июля. Форсировали речушку с топкими заболоченными берегами. Невыносимо тяжело, и не только физически. Солдаты, да и многие офицеры (только не я!) пали духом. Эти вояки уже ни на что не способны. Какие же они арийцы! По сильно заболоченной местности за сутки отошли на три километра. Наши ряды продолжают редеть. Куда они уходят? Неужели к русским? Позор! Сегодня Броднер (он уже стал начальником отдела и полковником) предложил мне впредь постоянно находиться при нем. Зачем? Таскать все тот же портфель с тайнами дивизионной разведки? Кому они теперь нужны? Лично я все эти бумажки сжег бы на первом костре.