Подозрение
Инспектор Яновиц прикончил уже вторую чашку кофе, приготовленного Марией, но ни хозяина детективного агентства, ни даже его помощника всё ещё не было.
Сухими, подагристыми пальцами полицейский набил трубку отменным роттердамским добберновским кнатером и вышел на улицу. Хороший табак доставил удовольствие и хоть немного скрасил томительное ожидание. Он посмотрел на циферблат карманных часов – начало двенадцатого. «Жду почти час, – подумал инспектор и как раз в этот момент прямо перед ним остановился таксомотор. Из автомобиля выбрался Войта.
– Доброе утро, инспектор. Пришли устраиваться к нам? – сострил частный сыщик.
– Во-первых, уже не утро, а день, во-вторых, где ты шляешься? Почему не на работе?
– Изволю заметить, пан министр землетрясения, что я отсутствовал по делам нашего частного всемирно известного агентства. Получал визу иностранного государства. Спешу проститься с вашей светлостью.
– Далеко ли собрался?
– Не имею права разглашать коммерческую тайну. Тем более, что в командировке меня будет сопровождать лично господин Ардашев.
– А не наоборот?
– Ну или я его. Какая разница? Как известно, от перемены мест слагаемых…
– Где твой босс?
– Он будет с минуту на минуту. А пока соблаговолите угоститься чашечкой ароматного кофе, который вам любезно приготовит наша несравненная Мария.
– Да выпил уже. Больше не могу. Изжога. Я тут, почитай, битый час околачиваюсь…
Не успел полицейский договорить фразу, как с остановившегося фиакра соскочил Ардашев.
– Ого! Какая честь! – улыбнулся Клим Пантелеевич и протянул руку.
– Нам бы переговорить с глазу на глаз, – ответив на рукопожатие, вымолвил полицейский.
– Пройдёмте в кабинет.
– Конечно.
Оставшись наедине с инспектором, частный сыщик осведомился:
– Чем могу служить?
– Дело в том, что в комнате доходного дома номер шесть на Спалёна улице обнаружен труп некоего Апостола Панайотиса, аккомпаниатора русской певицы Надеждиной. Он снимал седьмую комнату. Ему попервоначалу раскрасили физиономию, а потом прикончили. Исследовав место происшествия, я пришёл к выводу, что убийца общался с музыкантом. Судьба грека была, по-видимому, была предрешена и потому ему позволили курить «Нил» и пить «Метаксу». Количество алкоголя в крови говорит о том, что перед смертью он изрядно набрался. В пепельнице окурки, принадлежащие тому, кто привык прикусывать кончик сигареты. Без сомнения, они принадлежат убитому, потому что у него во рту обнаружены крошки идентичного с «Нилом» табака. У вас, наверняка, на языке вертится вопрос, для чего я вам так подробно всё рассказываю, правда?
– Не без этого.
– Дело в том, что есть два интересных момента: место входа пули у грека и господина Нижегородцева одно и тоже – под левым ухом, кроме того, обе пули выпущены из одного и того же парабеллума. Отсюда вывод: Панайотис, скорее всего, причастен к убийству Нижегородцева, а другой, очевидно, близкий к доктору человек, отомстил ему, застрелив его точно таким же манером, и из того же самого оружия. Естественно, первое подозрение падает на вас, как на друга Нижегородцева. И отсюда напрашивается вполне логичный вопрос: где вы находились вчера между двенадцатью и тремя часами ночи?
– Дома. В это время я обычно сплю.
– Кто может это подтвердить?
– Жена.
– Допустим. А как вы можете объяснить, что на месте убийства пианиста, я нашёл вот это? – полицейский и развернул кусок бумажки, в которой лежал зелёный леденец.
– А почему я должен это пояснять? – Ардашев удивлённо поднял брови.
– Потому что вы, как известно, большой любитель такого рода сладостей.
– Леденец мог валяться на месте происшествия давно. Это, во-первых. А во-вторых, вы продемонстрировали мне, насколько я понимаю, конфетку «Берлинго», а я уже целый месяц наслаждаюсь ландрином, который мне посчастливилось купить в Ревеле. Извольте взглянуть, – Клим Пантелеевич и вынул из кармана коробочку с надписью «Георг Ландрин». – Ваша уловка, инспектор, не удалась. Следующий раз, если захотите куда-нибудь подбросить леденцы, которые я употребляю, будьте внимательнее.
Полицейский недовольно шмыгнул носом и заметил:
– Да, не буду врать. Не было там никакого «Берлинго». Но вот какое дело: убитый грек тоже прибыл из Ревеля. Кроме того, он не только аккомпанирует русской певице, он ещё и её импресарио. Госпожа Надеждина рассказала, что Панайотис прервал выступления в Эстонии, и они срочно выехали в Прагу.
– Возможно.
– А на днях он объявил певице, что впереди гастроли в Берлине, и там его временно заменит другой музыкант, потому что ему надо будет срочно попасть в Роттердам и якобы договориться о её выступлениях в ресторанах Голландии. – Полицейский помолчал и спросил: – На кой шут им Голландия, если они не знают тамошнего языка? Кто пойдёт их слушать?
– Понятия не имею.
– А вы, случаем, не Берлин вознамерились посмотреть? Вацлав хвастался, что едет вместе с вами заграницу.
– Как раз завтра и отправляемся. Мы заключили с мистером Баркли соглашение и будем сопровождать его пока не раскроем известное вам дело о вымогательстве. Я пообещал отыскать Морлока. Не исключаю, что затем нам придётся плыть через Атлантику в США.
– Из Роттердама?
– Там будет видно. Сегодня мы получили визы.
– Странно всё это.
– Что именно?
– Удивительное меланже с множеством совпадений, – раздумчиво протянул инспектор – Ревель, Прага – Берлин – Роттердам… отравление мистера Баркли, Алана Перкинса, душегубство вашего друга и теперь похожее убийство музыканта и импресарио в одном лице.
– А мне кажется, инспектор, кончина музыканта никакого отношения к делу Баркли-Морлока не имеет. И смертоубийство доктора Нижегородцева никак не соотносится ни с Таллином, ни с Берлином, ни с Роттердамом. Есть дело Баркли, дело доктора Нижегородцева и дело музыканта-импресарио. Пока я вижу лишь связь между двумя последними убийствами. И связывает их, насколько я понял, один и тот же парабеллум. Но тогда вам надобно доказать, что моего друга застрелил импресарио. А вы не думали о том, что доктора и музыканта убил кто-то третий?
Полицейский пожевал губами и сказал:
– Я изучил недолгое пребывание господина Нижегородцева в Праге и со всей уверенностью могу сказать, что у него здесь не было врагов. Думаю, его убили случайно. Он ведь надел ваше пальто, не так ли? А шляпы у вас, как я заметил, почти одинаковые. Покойный просто оказался не в том месте и не в то время.
– Только не вздумайте поведать эту гипотезу моей жене, когда будете спрашивать, где я находился вчера ночью. Она и так не может отойти после смерти Нижегородцева.
Инспектор поднялся.
– Я не вижу смысла её беспокоить. Пока у меня к вам нет вопросов. Что ж, желаю вам раскрыть дело с вымогательством Морлока, как можно скорее. Честь имею кланяться.
– До свидания, инспектор. Позвольте вас проводить.
– Вы очень любезны.
Когда за полицейским закрылась дверь, Войта спросил:
– Чего хотел этот скользкий полицейский уж?
– Ухажёра американки, за которым вы следили, сегодня ночью убили из того же оружия, что и доктора Нижегородцева. Это и смутило инспектора, и он пришёл поделиться со мной сомнениями.
– Об этом убийстве уже написали почти все газеты. Вот, смотрите, – протягивая Ардашеву свежий номер «Пражских вестей», сказал помощник. Затем, злорадно добавил: – Вот Баркли обрадуется! Он, по-моему, к Лилли Флетчер неравнодушен.
– Жаль, что вы так много времени потратили на этого грека. Я даже не успел им заняться, хотя, может, это и к лучшему.
– А того второго, который был с ним в «Унионе», вам удалось разглядеть на фотографии?
– К сожалению, снимок неважный. Изображение не чёткое. Понял только, что он левша. Чашку держал левой рукой.
– Я боялся, что они услышат шум затвора фотоаппарата, да и света было недостаточно.
– Знаете, Вацлав, я не удивлюсь, если окажется, что и это злодейство – дело рук Морлока, – проронил хозяин детективного агентства.
– Всё может быть, шеф. Всё может быть, – серьёзно выговорил Войта, барабаня пальцами по крышке стола.
– Но Баркли говорить об этом не стоит. Он и так теперь своей тени боится.
– Могила! – приложив палец к губам, согласился бывший пражский полицейский.
Глава 17Берлин
I
Об убийстве ликвидатора агент Региструпра узнал через сутки после случившегося. Никаких официальных представительств советской России в Праге не было, связаться с Центром он не мог и потому принял решение следовать за Баркли и Ардашевым в Берлин, где через советского военного атташе – резидента военной разведки в этой стране – можно было получить указания от Бердина: как действовать дальше.
Родители Кацнельсона переехали в Австрию, когда ему было пятнадцать лет. Ещё до Великой войны он поступил в Венский университет. Марксистская идеология была ему близка, но членом какой-либо партии он не был. Мобилизация застала студента в Вене. Через два года он попал в русский плен. В конце 1917 года австрийский военнопленный вступил в РКП(б) и вскоре был зачислен в интернациональный батальон. Молодого коммуниста заметили и перевели на службу во «Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности», как тогда называлась ВЧК. А в январе 1919 года его послали на ускоренные Курсы агентурной работы при Региструпре. После их окончания, Кацнельсон был направлен в военную разведку с соответствующей характеристикой, которая позволяла использовать выпускника с учётом выявленных способностей и приобретённых навыков.
Подготовленных военных разведчиков у молодого государства не хватало, и потому Кацнельсону дважды довелось выезжать в непродолжительные командировки в Берлин, Прагу и Вену по поддельным паспортам. Практически без опыта, он не только не провалил ни одного задания, но и сумел завербовать одного высокопоставленного австрийского чиновника и сотрудника французского дипломатического корпуса в Вене. Поэтому, когда рассматривались претенденты на выполнение столь ответственного задания, как обеспечение безопасности транспортировки золотых слитков из Стокгольма в США, у Кацнельсона достойных соперников не было, и Бердин был уверен, что сделал правильный выбор.