– Нет, я как раз собиралась в черный. Мы быстро. Ты посмотри, как мне идет!
Шло, правда.
Компания в огромных ботинках провожает нас до поезда. Приходят еще несколько косматых девчонок. Пока грузимся в вагон, провожатые вместе с моей теперь брюнеткой начинают топтаться по кругу с громкими криками. Это такой стихийный ритуал прощания. Соня счастлива – столько внимания ей одной. Пассажиры дальнего следования таращатся на бесплатное представление.
Проходим в купе. Весь первый час после отхода поезда оттираю Сонино счастливое лицо от следов черной краски. А подушка все равно утром – черная.
Музыка
Килограммы железных цепей, черных футболок и картинок с черепами везем домой с московской Горбушки. Всю зиму потом – шмотники с музыкантами и кофты-балахоны, джинсы в рваных ранах и нечесаная башка. Соня подружилась с продавцом отдела неформальных тряпок и фенек – он ставит ее в известность, когда привезут футболки с Летовым или нашивки с «Чилдрен оф бодом». По вечерам у нас «Моя оборона» и «Все идет по плану». Акустическая гитара дома, электрическая в чехле, репетиции в рок-группе, портрет Мэрилина Мэнсона на потолке.
– Я поняла. Музыка – это главное дело моей жизни! Я буду сочинять и петь.
– Но у тебя же нет настоящего музыкального образования.
– Потому что вы зря не отдали меня в музыкальное училище. Вот почему ты не отдала меня учиться музыке дальше?
– Вспомни, ты совсем не хотела заниматься, мы еле дотянули в музыкалке до конца года.
– Я тогда была глупая.
Любовь
– Он правда хороший?
– Он замечательный, мам. Такой добрый. И я с его мамой подружилась, она стихи любит.
Мы идем покупать Соне новые ботинки, те самые, подбитые железом. Гриндерсы. Или камелоты. Не помню точно. Вся светится от счастья.
– Он скоро купит мотоцикл и будет возить меня в школу!
– Только не это!
Улыбается. Знает, что все равно сделает по-своему. А если я запрещу, приврет, не привыкать. С враньем у нас давняя проблема. То есть для Сони никаких проблем как раз нет – на голубом глазу скажет что угодно со всей убедительностью, и ты поведешься на любую ложь. Почти.
– Мама, ты же меня насквозь видишь!
Ага, если бы.
Скоро Новый год. Соня вся в радостном ожидании. Собирается отмечать вместе с Ним, обещал прийти к нам домой.
Уже куранты. Но ни звонка, ни смски. Светает. Новый год наступил, а он не пришел.
Как тяжело дались нам с Соней те первые настоящие страдания. Ночные истерики, планы мести, ссоры и примирения.
А потом вдруг как-то само отгорело.
Окно
– Мамочка, я ничего не делала! Мы ничего не делали! Мы просто сидели и болтали! Мы им не понравились, потому что одеты не как все! Прости, я очень плохая дочь…
Уливается почти искренними слезами. Мой сероглазый ребенок, который еще вчера засыпал в обнимку с плюшевым медведем, сегодня побывал с визитом в отделении милиции «за публичное распитие спиртных напитков в общественных местах».
– Мы сидели в Машином дворе, вчетвером, ну да, было пиво в бутылке, а он подошел, стал расспрашивать, кто мы и что мы, и сколько лет, а потом оказалось, он – мент. Там же милиция рядом, нас туда отвели…
Боже, только бы бабушка не узнала. Она не переживет.
Как хорошо сказала одна мама подростка: маленькие дети пьют молоко, большие – кровь. Не могу успокоиться, говорю, говорю, говорю. В ответ слезы и истерика. Бросилась в коридор, одеваться.
– Стой. Сегодня больше никуда не пойдешь.
– Нет, пойду! Я не могу! Ни за что! Мне надо свежего воздуха! Я тут задыхаюсь!
– Нет.
Потопала ногами, шваркнула дверью своей комнаты и смирилась. Открыла окно и демонстративно села, свесив ноги на улицу. Клены шевелят листьями в весенних сумерках.
Готы
Джинсы, балахоны, шмотники разжалованы. Вместо них появились черные юбки до пят, кофты со шнурками, корсеты, колготки в сеточку. Черная помада и кресты-анки. Ошейники с шипами.
– Я не настоящая готесса. Вот Вера – да, настоящая. Я бы хотела быть, как она. Настоящие готессы никогда не улыбаются. А я так не могу.
Похоже, что она и правда ненастоящая. Заигралась, как всегда с ней это было в детстве. Самозабвенно.
Все подруги, знакомые и одноклассницы поделены на настоящих готесс, тех, кто стремится к идеалу, и гламурных дур.
…Площадь. На ней молодёжь в черном, рты заклеены скотчем. Протестуют.
– Соня, а с чем вы не согласны?
– Да я не знаю. Ну, там кто-то хочет принять закон против готов. А мы хорошие. Мы не сатанисты и никому ничего плохого не делаем. И на кладбищах просто так сидим. Там так тихо и спокойно.
…Смерть витает в комнате – не сама, слава богу, а образ ее. Розы, свечи, кресты. Фотографии погостов и готических соборов в альбоме. Клип в компьютере – бледная девица на смертном одре. Отчаянно боюсь, что заиграется. Вот недавно девочка из соседней школы с балкона, с седьмого этажа, спрыгнула. Слушала ту же музыку, что и моя.
– Сонь, ты же понимаешь, что так делать нельзя? Что это не выход и ничего уже не вернешь? Смерть – это навсегда, не будет больше ничего.
– А я верю, что будет. Я в загробную жизнь верю. Да не волнуйся, мам. Я не собираюсь себя убивать.
…Знакомые сочувствуют мне, хотя никто их, конечно, об этом не просит.
– Как там Сонечка? Все в черном ходит? Или отошла от этого? Ах.
Когда звонят эти добрейшие люди, самой хочется уйти в готы.
Болтаем
– Мама, ты у меня самая лучшая. Мне все друзья завидуют. Я ничего от тебя не скрываю, ты мне как подруга.
Лукавит. Скрывает еще как. Соня не была бы Соней без больших и маленьких секретов.
– Сонь, ты у меня такая талантливая. Ты бы горы свернула, если бы захотела.
– Но я даже не знаю, чего я хочу. Кем мне быть?
Вспоминаю себя в восемнадцать. Я тогда и понятия не имела, чем буду зарабатывать на жизнь. Так почему жду от Сони другого?
Случаются вечера, когда разговоры складываются сами собой и перетекают за полночь. Но бывает и иначе.
– Мам, я соскучилась. Давай поболтаем.
– Не видишь, что ли, как мне некогда, да?
– Да ладно, ладно, не мешаю.
Работаю. А совесть мучает.
– Соня, я совсем не уделяю тебе внимания, замоталась, прости. Не зря все думают, что я на тебя рукой махнула.
– Мама, я за тебя глотку перегрызу. Пусть только посмеют сказать о тебе плохо.
Маркус
– Мама, можно, ну пожалуйста, Маркус останется у нас ночевать? Ему некуда пойти. Совершенно некуда. Он не из города. А из квартиры, где он жил, его выгнали.
– Почему выгнали?
– Он с сыном хозяйки поругался. Тот пожаловался матери. А Маркус не виноват совсем!
Бабушка на даче, мы живём с Соней одни. Ладно, думаю. Пусть переночует.
Маркус – красивый мальчик лет восемнадцати. На самом деле он Антон. Длинные волосы собраны в хвост, на шее цепочка с кулоном. Тихий, повадки вкрадчивые, как у кота. Балбес, каких мало. Худой и вечно голодный.
– Вы так вкусно готовите.
Уплетает все, что осталось в холодильнике недоеденным. И очень любит молоко этот кот Маркус…
Маркус работает в магазине охранником. Потом в кафе официантом. Потом опять охранником. Вроде бы где-то учится. Нигде не живет, поссорившись с мамой, которая в другом городе. Изредка ночует у нас. Лето-то не кончилось еще.
Любит поговорить на философские темы, рисует, пишет стихи. Очень вежлив. Увязался за мной на научную конференцию и внимательно слушал. Или прикидывался?
Осень, бабушка вернулась. Маркус ей подозрителен. Но булочками кормит, когда он забегает к Соне.
Пролетели и осень, и зима, и лето. Октябрь уже, стыло и холодно. Зашел к нам.
– Соня дома?
Ни меня, ни Сони дома не было. Бабушка спросила:
– Что передать?
– Ничего.
Через неделю Маркуса нашли в петле в безлюдном месте. Никто не знает, сам он или кто-то помог. Мог и сам – долги, проблемы в личной жизни, с родителями, учебой и работой.
Страшно было за Соню. Но она справилась. Сидела весь вечер, перебирала его записи и рисунки – он все оставил ей как другу. Да и просто негде было оставить еще.
Маркус-Антон. Балбес. Таких мальчиков, как ты, полно вокруг. Но все сытые, одетые, при любящих родителях. Что могу я, помогавшая всего лишь булочками? Только поплакать по тебе.
Шкаф
– Какая была девочка хорошая, – вздыхал года три назад Сонин тренер. – А теперь вот курит за углом.
– Ты куришь?
– Нет.
– Тебя видел твой тренер.
– Да? Это была не я.
Недавно убирала в своем шкафу.
– Мам, сама себе удивляюсь. Надо же, не могу, когда в вещах бардак.
Хороший знак. Тот, кто убирает в своем шкафу, и в мыслях наводит порядок (это я себя так утешаю).
– А курить не бросила случайно?
Смеется.
– Нет, в этом я пока не повзрослела.
Готические вещи списаны. Одевается в яркое. Вернулись джинсы, а ботинищи улеглись в дальнем углу кладовки. Хотя выбросила пока не все. Увлеченно одевает свою 14-летнюю подругу для «выхода в свет» (точнее, во тьму) готической вечеринки. Подведенные глаза, правда, остались. Зато книжка под названием «Пирожок с человечиной» весной переехала из Сониной комнаты на чужую полку.
Теперь, когда вижу на улицах неформально одетых подростков, испытываю что-то вроде ностальгии. А еще мелькает мысль: может, в наше дурацкое время они и есть лучшая часть молодежи? Те, кто не стадо и пытается выбрать свой путь. Во всяком случае, мне они интересны.
Выросла
Сколько помню, Соня всегда рвалась вырасти. Едва ей исполнялось, например, двенадцать лет, она сразу начинала говорить: мне же уже почти тринадцать!
(А теперь: «Как хорошо, что я еще студентка. Не хочу становиться взрослой»).
А уж как я-то мечтала, когда Соне было 15, чтобы ей поскорее исполнилось двадцать!
И вот оно. Стало ли легче? Да. С каждым годом она светлее и мягче. Отношение к людям – такая гармоничная смесь интереса и легкой иронии. Соня некатегоричный и думающий человек. Хотя и отстраненный. По-прежнему она смотрит в себя больше, чем вокруг. И все так же периодически во что-нибудь играет – то в умудренную жизнью роковую женщину, то в светскую тусовщицу, то в анорексичку, то в отличницу. Врет не меньше, время от времени заявляя при этом: я решила всегда говорить только правду!