Весна — лето 1966 г.
Глава 31
Май — июнь 1966 г.
Уэсли Леклерку было предъявлено обвинение в убийстве Чарлза Понсонби. Настроение общественности, подогреваемой телевидением, изменилось во всем штате. Возмущение, вызванное Коннектикутским Монстром, не угасало, а, напротив, нарастало; он стал свидетельством порочности, упадка нравственности, сумасшествия мира под прессом технологических достижений. Общественность потакала этим тенденциям, позволяла им закрепиться, не замечая, что они порождают новый тип убийц — убийц из числа якобы самых обычных и законопослушных граждан. И численность этих преступников росла.
Желание Уэсли исполнилось: он стал героем. Несмотря на то что его поклонники в основном были чернокожими, среди них насчитывалось немало белых, и все были твердо убеждены, что Уэсли Леклерк способствовал правосудию, невозможному в рамках закона. Характерное для белых отношение к закону уже исчезло в некоторых штатах и исчезало в других, и наблюдать это было тягостно. Семьи некоторых жертв Монстра приглашали в телепередачи и задавали вопросы, которые никак не вязались с нравственностью: «Каково это было — увидеть голову своей дочери в прозрачном пластике? Вы заплакали? Упали в обморок? Какого вы мнения об Уэсли Леклерке?»
Уэсли предъявили обвинение в тяжком преднамеренном убийстве первой степени, и споры велись только о сути этой преднамеренности. Очутившись в центре всеобщего внимания, Уэсли прекрасно понимал: чтобы и дальше привлекать это внимание, он должен предстать перед судом. Признав себя виновным, он появился бы на суде лишь один раз — во время вынесения приговора. Поэтому он не признал своей вины, требовал отменить досудебное освобождение под залог и взять его под стражу. После этого слушания в зале суда к Уэсли обратился солидный белый господин, который представился новым руководителем адвокатской команды Уэсли. За его спиной стояли другие белые адвокаты. К их удивлению, Уэсли отверг их помощь.
— Отвалите и передайте Мохаммеду эль-Несру, что я видел истинный свет, — заявил Уэсли. — Я пойду по пути черной рвани, с юристом, которого мне назначило государство. — Он указал на молодого негра с дипломатом. По его лицу скользнула тень боли, он вздохнул. — Даже если это будет стоить мне десяти лет жизни, я не отступлюсь.
На пути в камеру, после разговора с Кармайном Дельмонико, когда запал немного угас, Уэсли вдруг почувствовал странное волнение. Но оно не имело никакого отношения к словам Кармайна. Оно напрямую относилось к недавнему зрелищу: на расстоянии метра от него из человеческих глаз ушла жизнь. От Чарлза Понсонби осталась пустая оболочка, и Уэсли ужасало то, что он позволил этому злобному духу вселиться в другое тело. Аллах враждовал с Христом и Буддой, и Уэсли начал молиться всем троим.
В него вливалась сила, неслыханная сила.
Первые сигналы победы прозвучали, когда его отправили на несколько месяцев в Холломенскую окружную тюрьму — до начала суда. Сокамерники встретили его овациями. Его койка в четырехместной камере была завалена подарками — сигаретами, сигарами, зажигалками, журналами, сладостями, одеждой и другим барахлом. Здесь же лежали золотые часы «Ролекс», семь золотых браслетов, девять золотых цепочек на шею, кольцо с большим бриллиантом. И незачем было опасаться, что его изнасилуют в душевой! Даже тюремщики уважительно кивали ему, улыбались, складывали пальцы кружочком — «о'кей!» Когда он попросил молитвенный коврик, ему принесли не какой-нибудь, а ширазский; когда входил в столовую или появлялся во дворе, его приветствовали дружными криками. Его любили все — черные и белые, заключенные и охранники.
Многие люди всех цветов кожи считали, что Уэсли Леклерк вообще не заслуживает обвинений. Редакции всех крупных национальных газет захлестнул поток писем. Телефоны в студии во время радиопередач раскалялись от звонков. Стол губернатора был завален почтой. Окружной прокурор Холломена пытался убедить Уэсли признать себя виновным в убийстве, чтобы ему скостили срок, но новоявленный герой не соглашался. Он твердо решил ждать суда, и дождался.
Суд состоялся в начале июня, за несколько месяцев до намеченного срока: судебные власти решили, что, откладывая рассмотрение дела, только усугубляют ситуацию. Так что пусть суд состоится и все наконец будет кончено!
Никогда еще присяжных не выбирали с такой тщательностью. Восемь чернокожих, четыре белых, шесть женщин и шесть мужчин, несколько состоятельных людей, несколько простых рабочих и двое безработных.
На суде Уэсли объяснил, что не планировал ничего, кроме появления у здания суда в шлеме, не помнил, как стрелял в обвиняемого, и даже не помнил, как взял с собой оружие. То, что его выстрелы были увековечены на пленке, не имело никакого отношения к делу: он всего лишь протестовал против возмутительного отношения к своему народу.
Суд присяжных проголосовал за непреднамеренное убийство и попросил судью о снисхождении. Судья Дуглас Туэйтс, к снисхождению обычно не склонный, приговорил подсудимого к двадцати годам тюремного заключения с разрешением просить о помиловании по прошествии двенадцати из них. На другой вердикт мало кто рассчитывал.
Суд продолжался пять дней и закончился в пятницу, знаменуя разгар весны, повторения которой не желал никто. Демонстрации сменялись беспорядками, поджогами домов, разграблением складов, перестрелками. Несмотря на то что его ученик Али эль-Кади восстал против него, Мохаммед эль-Неср воспользовался шансом и повел «черную бригаду» на войну, которая завершилась полицейским налетом на дом номер 18 по Пятнадцатой улице в Яме, где было обнаружено более тысячи единиц огнестрельного оружия. Полицейские не могли понять, почему Мохаммед не перепрятал свой арсенал заранее, кроме Кармайна, который догадался, что Мохаммед сдает позиции: даже его приближенные начинали переходить на сторону Уэсли Леклерка.
Какой бы ни была судьба «черной бригады», за неделю до суда над Уэсли стало ясно, что городу грозит гигантская демонстрация в поддержку убийцы Монстра и что далеко не все, кто планирует пройти маршем по Холломену, настроены миролюбиво. Осведомители сообщали, что на рассвете в понедельник, в день начала суда над Уэсли, на Лужайке соберутся около ста тысяч чернокожих и семьдесят пять тысяч белых. Они съедутся отовсюду, в том числе из Лос-Анджелеса, Чикаго, Батон-Ружа (родины Уэсли) и Атланты, хотя большинство живет в Нью-Йорке, Коннектикуте и Массачусетсе. Место сбора уже выбрано — ботанический сад в пятнадцати километрах от Холломена. С субботы там собралось несколько тысяч человек. Марш на Лужайке обещал большие неприятности. Перепуганные жители Холломена в ожидании городской войны закрывали витрины, запирали двери и окна нижних этажей.
Рано утром в понедельник губернатор вызвал национальную гвардию, которая с шумом прибыла в Холломен, чтобы занять Лужайку раньше демонстрантов. От грохота бронемашин и грузовиков с массивными шинами сотрясались холломенские дома, а жители города смотрели вслед военным широко раскрытыми глазами.
Но демонстранты так и не прибыли. Почему — никто не знал. Вероятно, их отпугнула предстоящая стычка с военными, а может, многие и не собирались покидать пределы парка. К полудню парк опустел. Суд над Уэсли продолжался, на Лужайке собралось около пяти сотен протестующих, затерявшихся в море национальных гвардейцев. Когда в пятницу был вынесен вердикт, эти пятьсот недовольных разбрелись по домам, смирные как овечки.
В пятницу вечером Леклерка перевели на север штата, в заведение строгого режима, а в следующий понедельник Уэсли подал начальнику тюрьмы прошение. Опытный администратор охотно удовлетворил его просьбу — разрешил готовиться к поступлению в школу права. В конце концов, Уэсли Леклерку всего двадцать пять лет. Если его освободят досрочно по первому прошению, он выйдет из тюрьмы в тридцать семь, и, вероятно, со степенью доктора юриспруденции. Судимость помешает ему вступить в коллегию адвокатов, но знания, которые он успеет получить, гораздо важнее. Он нацелится не куда-нибудь, а в Верховный суд США. Ведь он убийца Монстра, холломенский святой. «Можешь беситься сколько угодно, Мохаммед эль-Неср, твое время все равно истекло. Теперь я лидер!»
Глава 32
Май — июль 1966 г.
Кармайн и Дездемона поженились в начале мая, медовый месяц провели в Лос-Анджелесе, в гостях у Майрона Менделя Мандельбаума: сходство его дома с дворцом в Хэмптон-Корте было настолько разительным, что присутствие новобрачных не стеснило ни Майрона, ни Сандру. Впрочем, гостей развлекал только Майрон; Сандра плавала в волнах забвения. София сразу подружилась с Дездемоной: очевидно, ее подкупила сдержанность и деловитость мачехи. Словом, Дездемона вела себя, как и полагалось ответственному и разумному взрослому человеку.
А дома, в Холломене, дела обстояли не столь благополучно. Как будто Хагу было мало сенсаций и скандалов. Миссис Робин Форбс заявила в полицию, что муж хочет отравить ее. На допросе у двух свежеиспеченных сержантов Эйба Голдберга и Кори Маршалла доктор Аддисон Форбс с возмущением отверг обвинения и предложил взять пробы всех продуктов и напитков в его доме. Когда анализы, в том числе рвотных масс, кала и мочи, дали отрицательные результаты, Форбс упаковал книги и бумаги, уложил вещи в два чемодана и отбыл в Форт-Лодердейл. Там он обзавелся богатой практикой в области гериатрической неврологии; правда, инсульты и старческое слабоумие его никогда не интересовали, но общение с такими больными оказалось предпочтительнее общения с профессором Фрэнком Уотсоном и миссис Робин Форбс, с которой он разводился. Когда юристы Кармайна связались с Форбсом на предмет покупки дома на Ист-Серкл, он продал дом чуть ли не за бесценок — в отместку Робин, запросившей половину суммы. Поразмыслив, какая из дочерей больше нуждается в ней, Робин переселилась в Бостон, к будущей гинекологине Роберте. Робина прислала сестре открытку с соболезнованиями, но Роберта была рада матери — в доме появилась бесплатная экономка.
Все это означало, что в ближайшем будущем Дездемона сможет предложить Софии уютное гнездышко в башне.
— Великолепно, — с трудом скрывая волнение, повторяла она. — В верхней комнате есть терраса, которая может заменить гостиную, к нижней комнате легко пристроить ванную и даже кухонную нишу. Мы с Кармайном считаем, что ты могла бы закончить школу в Холломене, поближе к хорошим университетам. И, кто знает, возможно, к тому времени как ты решишь продолжить учебу, во всех школах при Чаббе будет разрешено учиться лицам обоего пола. Ну как, интересно?
Смышленая девочка подпрыгнула от радости, бросилась на шею Дездемоне и чуть не задушила ее в объятиях.
— Да, да, очень!
Июль уже готовился смениться августом, когда Клэр Понсонби прислала Кармайну письмо, выражая желание повидаться с ним. Оно оказалось полной неожиданностью, но даже Клэр была не в силах испортить Кармайну настроение в этот прекрасный день, наполненный ароматами цветов и пением птиц. Две недели назад из Лос-Анджелеса приехала София, и теперь они с Дездемоной решали, как быть со стенами — красить или оклеить обоями. Слушая разговоры дочери с Дездемоной, Кармайн удивлялся перемене в прежде чопорной жене. Как одиноко, должно быть, ей жилось раньше, когда она отказывала себе во всем, чтобы скопить денег на существование, которое, как теперь понимал Кармайн, никогда не удовлетворило бы ее. Возможно, многое объяснялось ее беременностью, слегка опередившей свадьбу; ребенок должен был родиться в ноябре, и София с нетерпением ждала этого события. Неудивительно, что даже Клэр Понсонби была не в силах лишить Кармайна ощущения благополучия и хотя и позднего, но исполнения всех желаний.
Она ждала его на веранде вместе с собакой. Два кресла были поставлены возле белого тростникового столика, на котором стояли кувшин с лимонадом, два стакана и тарелка печенья.
— Лейтенант, — поприветствовала она, услышав шаги.
— Уже капитан, — поправил он.
— Надо же! «Капитан Дельмонико» — звучит! Присядьте, выпейте лимонаду. Он приготовлен по старому фамильному рецепту.
— Спасибо, я сяду, но от лимонада откажусь.
— Не хотите ничего, приготовленного моими руками, капитан? — любезно уточнила она.
— Откровенно говоря, да.
— Я вас прощаю. Так и быть, тогда просто посидите.
— Зачем вы хотели меня видеть, мисс Понсонби?
— По двум причинам. Во-первых, я переезжаю, и хотя адвокаты объяснили мне, что ничто не помешает мне поселиться где угодно, я сочла своим долгом предупредить вас. «Универсал» Чарлза уже нагружен всем необходимым — я наняла одного студента из Чабба, чтобы он отвез нас с Бидди в Нью-Йорк. «Мустанг» я продала.
— А я думал, вы ни за что не расстанетесь с домом.
— Я поняла, что без милого Чарлза жизнь здесь будет мне в тягость. А потом получила предложение продать этот дом и не смогла отказаться. Вы думали, что никто на него не позарится, тем не менее ошиблись. Майор Минор заплатил мне кругленькую сумму — он намерен превратить дом в музей ужасов. Несколько туристических агентств Нью-Йорка уже согласились предлагать клиентам двухдневные экскурсии. В первый день — неторопливая поездка на автобусе и осмотр очаровательных коннектикутских пейзажей, потом ужин и ночь в мотеле «Майор Минор», где уже заканчивают ремонт и отделку в новом стиле. Во второй день — экскурсия по дому Коннектикутского Монстра, в том числе и по пресловутому подземному ходу. Ожидающие у выхода из туннеля могут покормить оленей. Затем — возвращение в логово Монстра и осмотр четырнадцати копий голов его жертв. Естественно, под запись душераздирающих криков. Майор собирается устроить в нашей старой гостиной столовую на тридцать мест, а прежнюю столовую превратить в кухню. Не может же он заставлять шеф-повара возиться с плитой «Ага», пока ждут посетители! И наконец, отъезд на автобусе обратно в Нью-Йорк, — невозмутимо закончила Клэр. Ни один мускул не дрогнул на ее лице.
Боже, какой сарказм! Кармайн слушал ее с ужасом, радуясь, что она не видит его глаз.
— Я думал, в Коннектикутского Монстра вы не верите.
— Не верю. Но меня убедили, что и туннель, и головы, и все прочее существует. В этом случае я не прочь получить выгоду. У меня появится шанс начать все заново где-нибудь подальше от Коннектикута — например в Аризоне или Нью-Мексико.
— Желаю вам удачи. А вторая причина?
— Объяснения, — ответила она тихим голосом — голосом Клэр, которой он когда-то сочувствовал. — Вашу шаблонную полицейскую грубость можно понять, капитан. Вы всегда производили на меня впечатление человека, преданного своему делу — искреннего, даже альтруистичного. Я понимаю, почему меня подозревали в этих кошмарных преступлениях, — ведь вы настаивали, что убийцей был мой брат. Но лично я считаю, что мы с Чарлзом стали жертвой обмана, что кто-то другой устроил… э-э… ремонт у нас в подвале. — Она вздохнула. — Несмотря на все это, я решила, что вы джентльмен и вправе задать мне несколько вопросов, как подобает джентльмену — любезно и конфиденциально.
Кармайн подался вперед, стиснув кулаки.
— Спасибо, мисс Понсонби. Для начала хочу спросить, что вам известно о смерти вашего отца?
— Я ждала этого вопроса. — Она вытянула вперед длинные худые ноги и скрестила их на уровне щиколоток, шевеля одной туфелькой шерсть Бидди. — До Великой депрессии мы были очень богаты и жили прекрасно. Понсонби всегда знали толк в удовольствиях — в хорошей музыке, вкусной еде, драгоценных винах, добротных и красивых вещах. Мама выросла в такой же среде — она родом из Шейкер-Хайтс. Но замуж она вышла не по любви. Моим родителям пришлось пожениться, поскольку они ждали Чарлза. Мама была готова на все, лишь бы заарканить папу, который видеть ее не желал. Но когда оказалось, что деваться ему некуда, он исполнил свой долг. Через шесть месяцев родился Чарлз. Через два года — Мортон, а еще через два — я.
Туфелька замерла; Бидди заскулила, и хозяйка начала вновь поглаживать ее. Выпросив ласку, собака блаженно зажмурилась и положила голову на передние лапы. Клэр продолжила:
— У нас всегда служила экономка — я имею в виду постоянно живущую в доме прислугу, которая справлялась с легкой домашней работой, но не стряпала. Мама любила готовить сама, но терпеть не могла мыть посуду или чистить картошку. По-моему, особым деспотизмом она не отличалась, но в один прекрасный день экономка взяла расчет. И папа привез домой миссис Катон — Луизу Катон. Мама разозлилась. Прямо-таки взбеленилась! Как он посмел посягать на ее права? Но папа умел добиваться своего, как и мама, поэтому миссис Катон осталась у нас. Она оказалась редким сокровищем, что примирило маму с ней. Полагаю, мама с самого начала знала, что миссис Катон — папина любовница, тем не менее довольно долго они сосуществовали мирно. А потом разразился кошмарный — да, кошмарный, иначе не скажешь! — скандал. Мама требовала, чтобы миссис Катон покинула наш дом. Отец заявлял, что она останется.
— У миссис Катон был ребенок? — спросил Кармайн.
— Да, дочка по имени Эмма. На несколько месяцев старше меня, — мечтательно произнесла Клэр и улыбнулась. — Мы играли вместе, садились есть за один и тот же стол. Уже в то время мое зрение начинало портиться, и Эмма служила мне маленьким поводырем. Чарлз и Мортон ненавидели ее. Видите ли, скандал вспыхнул, когда мама узнала, что Эмма — папина дочка, наша сводная сестра. Чарлз нашел свидетельство о рождении.
Она умолкла, продолжая поглаживать Бидди ногой.
— И чем же кончился этот скандал? — напомнил о себе Кармайн.
— Неожиданностью, которой следовало ожидать. На следующий день отец уехал по срочному делу, а миссис Катон вместе с Эммой покинули дом.
— Это случилось, когда погиб ваш отец?
— Дайте-ка вспомнить… мне было почти шесть, когда его убили, — значит, за год до этого. Оба события произошли зимой.
— Долго прожила у вас миссис Катон?
— Восемнадцать месяцев. Она была поразительно хороша собой, а Эмма казалась ее точной копией. Обе смуглые. Метиски, в которых белой крови было больше. Особенно хорош был ее голос — напевный, мелодичный. Жаль, что она произносила только банальщину.
— Значит, ваша мать уволила ее после отъезда отца.
— Да, но, думаю, дело было не только в увольнении. Будь мы в то время немного постарше, я смогла бы рассказать больше. Или если бы я была старшим ребенком в семье — я давно заметила, что мальчишки ненаблюдательны во всем, что касается эмоций. Мама умела запугивать. Она была сильной личностью. Мы часто говорили об этих событиях с Чарлзом и наконец пришли к выводу, что мама пригрозила убить Эмму, если они вдвоем не исчезнут навсегда. И миссис Катон ей поверила.
— Как отреагировал ваш отец, когда вернулся домой?
— Скандалом, криками и дракой. Папа ударил маму и убежал из дома. Он не возвращался долго. Не помню — несколько дней? Недель? Словом, долго. Помню, мама часами вышагивала из угла в угол. Наконец папа вернулся. Он был страшен, маму видеть не желал, а когда она пыталась прикоснуться к нему, отвечал ударом или отталкивал ее. Он ее ненавидел! А еще… он плакал. Как нам казалось, почти постоянно. По-моему, он вернулся домой из-за нас, просто заставил себя.
— Вы думаете, он искал миссис Катон, но не нашел?
Водянисто-голубые глаза смотрели в бесконечность.
— Логичное объяснение. Разводы случались даже в те времена, но папа предпочитал, чтобы миссис Катон была служанкой в нашем доме. Мама — для соблюдения приличий, миссис Катон — для плотских удовольствий. Женившись на мулатке с карибских островов, он потерял бы всякий вес в обществе, а папа дорожил своим социальным статусом. В конце концов, он происходил из семьи холломенских Понсонби.
«Как отчужденно она об этом говорит», — подумал Кармайн.
— Ваша мать знала, что деньги пропали во время биржевого краха?
— Нет, пока не умер папа.
— Это она его убила?
— О да… В тот день они поскандалили — мы слышали голоса. Конечно, мы понимали далеко не все, но сообразили, что папа нашел миссис Катон и Эмму. И решил бросить маму. Он надел свой лучший костюм и укатил на машине. Мама заперла нас троих в спальне Чарлза и уехала на втором автомобиле. Как раз начиналась метель. — Ее голос зазвучал наивно, по-детски, словно пронзительная сила воспоминаний вернула ее в прошлое. — Снежные хлопья кружились в воздухе, как внутри стеклянного шара. Мы ждали целую вечность! Затем услышали, как к дому подъехала мамина машина, и заколотили в дверь. Мама отперла ее, мы вырвались на волю — ох как нам хотелось в туалет! Мальчишки пустили меня первой. Когда я вышла, мама стояла в прихожей, сжимая в правой руке бейсбольную биту. Бита была вся в крови, и мама тоже. Потом из туалета вышли Чарлз и Мортон, увидели маму и потащили в комнаты. Ей помогли раздеться и вымыться, а я так проголодалась, что убежала на кухню. Чарлз и Мортон развели огонь в старом очаге, на месте которого сейчас стоит «Ага», и сожгли и биту, и мамину одежду. С тех пор Мортон изменился навсегда.
— Вы хотите сказать, что до того он был… нормальным?
— Вполне, капитан, только в школу не ходил — мама не отпускала нас из дома до восьми лет. Но после того дня мы не услышали от Мортона ни слова. Только припадки ярости! Мама не боялась никого и ничего — кроме разъяренного Мортона. Бешеного, необузданного.
— К вам приезжала полиция?
— Конечно. И мы сказали, что мама все время была дома с нами, лежала в постели с мигренью. Когда ей сообщили о смерти папы, у нее началась истерика. Пришла мать Боба Смита, покормила нас и посидела с мамой. А через несколько дней мы узнали, что крах биржи разорил нас.
У Кармайна заныли колени: кресло было слишком низким. Он встал и прошелся по веранде, краем глаза успев заметить, что у Клэр Понсонби действительно все готово к отъезду. «Универсал» был под самую крышу забит багажом: сумками, коробками, одинаковыми сундуками тех времен, когда путешествия были неспешными и элегантными. Не желая вновь принимать неудобную позу в кресле, он прислонился к перилам.
— Вы знали, что в ту же ночь погибли миссис Катон и Эмма? — спросил он. — Ваша мать забила бейсбольной битой всех троих.
На лице Клэр застыло выражение неподдельного шока; нога, касающаяся шерсти собаки, дрогнула и замерла. Кармайн налил ей стакан лимонада, размышляя, не поискать ли чего-нибудь покрепче. Но Клэр жадно осушила стакан и сумела взять себя в руки.
— Так вот что с ними стало, — медленно произнесла она. — А мы с Чарлзом гадали все это время. Никто не сообщил нам, кем были те двое, только твердили, что на них напала банда бродяг. Мы думали, что двое погибших были бандитами…
Внезапно она привстала и умоляюще протянула к Кармайну руку:
— Расскажите мне все, капитан! Что случилось? Как?
— Вы не ошиблись, ваш отец действительно сказал вашей матери, что собирается начать новую жизнь. Разумеется, он разыскал миссис Катон и Эмму, но впервые встретился с ними только на вокзале, поэтому женщина с девочкой вели нищенское существование. У них не было ни денег, ни еды. Две тысячи долларов — все, что удалось собрать вашему отцу для новой жизни, — объяснил Кармайн. — Они прятались в снегу, поэтому я не сомневаюсь, что ваша мать и вправду умела запугивать людей. Жаль вашего отца. Стоило ему проболтатья — и погибли три человека.
— Все эти годы я ничего, ничего не знала… Даже не подозревала… — Она устремила взгляд на его лицо, словно могла видеть его, и в ее глазах отразились искренние чувства. — Ирония судьбы, верно?
— Хотите, я налью вам еще лимонаду, мэм?
— Нет, спасибо. Мне уже лучше. — Она подобрала ноги, спрятав их под стул.
— Вы не расскажете мне, как жили потом?
Плечо поднялось вверх, уголки губ опустились.
— Что вы хотите узнать? После случившегося мама очень изменилась.
— И вам никто не помогал?
— Вы имеете в виду посторонних вроде Смитов и Куртене? Мама считала, что они суются не в свое дело. Доза маминой грубости действовала эффективнее касторки. Больше нас никто не тревожил, все оставили нас в покое. Мы выжили, капитан. Да, мы сумели. У нас был небольшой доход, который мама пополняла, продавая землю. Кажется, еще помогали ее родные. Чарлз пошел учиться в местную частную школу, потом и я начала, и мама регулярно вносила плату за обучение.
— А Мортон?
— Кто-то из чиновников местной службы образования зашел к нам, взглянул на Мортона и больше не появлялся. Чарлз всем говорил, что Мортон неадекватен, но только для того, чтобы отвадить любопытных. До того дня как мама убила отца, ничего такого и в помине не было. Да, психиатрия, но совсем иного рода. Но знаете, мы обожали Мортона. Он никогда не злился на нас с Чарлзом — только на маму и посторонних.
— Вас удивила его внезапная смерть?
— Скорее ошеломила. До тех пор я считала худшим в своей жизни 1939 год. Я готовилась к занятиям, читала, и вдруг серая стена упала передо мной — бам! И я ослепла навсегда. После визита ко врачу меня посадили в поезд и увезли в Кливленд. Как только я приехала в школу для слепых, Чарлз сообщил о смерти Мортона. Сказал, что он просто взял и умер! — Она вздрогнула.
— Вы, по-моему, подозревали, что ваша мать была психически неуравновешенной, еще до января 1930 года, но она хорошо скрывала это. Что же случилось в конце 1941 года, что спровоцировало сумасшествие?
Лицо Клэр исказилось.
— Чарлз объявил, что женится. Ему было двадцать лет, он стоял на пороге совершеннолетия. Учился в Чаббе, готовился на медицинский факультет. Там на танцах он познакомился с девушкой, студенткой Смита, и влюбился с первого взгляда. Мама могла помешать ему лишь одним способом — сорвавшись с цепи. И она впала в дикое, неистовое бешенство. Девушка сбежала. Я приехала домой, чтобы ухаживать за мамой, — это продолжалось почти двадцать два года. Но ради Чарлза я была готова и не на такое. Не подумайте, что я рабски подчинялась маме — я научилась управлять ею. Но пока она была жива, мы с Чарлзом не могли дать волю своим пристрастиям к хорошей еде, вину, музыке. Строго между нами, капитан: вы и мама погубили мою жизнь. Три года Чарлз был моим — вот и все, что я могу вспомнить. Три драгоценных года…
Заинтригованный, Кармайн задумался: неужели Дэнни Марчиано был прав и здесь на самом деле инцест?
— Вы, похоже, ненавидели свою мать, — заметил он.
— Я знать ее не желала! Не желала, и все! Можете себе представить, — вдруг яростно выпалила она, — что Чарлз с тринадцати до восемнадцати лет жил в чулане под лестницей? — Ярость улетучилась внезапно, глаза испуганно блеснули, руки взметнулись, как будто хотели остановить язык. — О нет, я не собиралась этого говорить. Просто так получилось. Само собой!
— Лучше высказаться, чем держать все в себе, — отозвался Кармайн. — Продолжайте, что уж теперь.
— Спустя много лет Чарлз признался, что однажды она застала его, когда он мастурбировал. И взбесилась. Она визжала, орала, плевалась, махала кулаками и щипалась — он никогда не посмел бы поднять на нее руку. Я всегда давала сдачи, но Чарлз дрожал перед ней, как кролик перед коброй. Больше она не сказала ему ни слова, и этим разбила ему сердце. Чарлз возвращался из школы или от Боба Смита и шел прямиком в свой чулан — большой, с лампочкой внутри. О, мама обо всем позаботилась! На полу лежал матрас, стоял жесткий стул, столом служила полка. Мама приносила ему еду на подносе, спустя какое-то время забирала посуду. И большую, и малую нужду он справлял в ведро, которое опорожнял и мыл каждое утро. Пока я не уехала в Кливленд, в мои обязанности входило приносить Чарлзу еду, но заговаривать с ним было запрещено.
Кармайн невольно ахнул.
— Но это же нелепо! — воскликнул он. — Чарлз учился в отличной школе, у него были наставники, друзья. Достаточно было кому-нибудь обо всем рассказать, и меры были бы приняты немедленно.
— Чарлз не любил жаловаться. — Клэр вскинула голову. — Он обожал маму и во всем винил папу. От него требовалось только одно — перестать подчиняться маме, бросить ей вызов, но он не смог. Чулан стал наказанием Чарлза за тайный грех, и он предпочел нести это наказание. Когда ему исполнилось восемнадцать, мама выпустила его, но по-прежнему не разговаривала с сыном. — Она пожала плечами. — Таков был Чарлз. Может быть, теперь вы поймете, почему я до сих пор не верю в то, что он способен на ужасные преступления. Чарлз просто не мог никого замучить или изнасиловать, он был слишком пассивным.
Кармайн выпрямился, сжимая и разжимая онемевшие пальцы, которыми он крепко цеплялся за перила.
— Честное слово, у меня нет ни малейшего желания причинять вам лишнее горе, мисс Понсонби, но поверьте мне: Коннектикутским Монстром был Чарлз. В противном случае майор Минор не стал бы финансировать вашу новую жизнь в Аризоне или Нью-Мексико. — Он направился к крыльцу. — Мне пора. Нет, не вставайте. Спасибо вам за все. У меня наконец-то сложилась общая картина всей трагедии вашей семьи. Значит, их звали Луиза и Эмма Катон? Отлично. Я знаю, где они похоронены. Теперь я установлю на могиле памятник. Придерживалась ли миссис Катон какой-нибудь веры?
— Снова речь закоренелого полицейского, капитан. Конечно — она была католичкой. Полагаю, мне следовало бы пожертвовать деньги на памятник, ведь Эмма приходилась мне сводной сестрой, но уверена, вы поймете меня, если я ничего подобного не сделаю. Arrivederci.[7]
Глава 33
Июль 1966 г.
Капитан Кармайн Дельмонико давно ушел, а Клэр Понсонби все сидела на веранде.
Ее взгляд скользил по деревьям, окружающим дом, — она вспоминала, как Мортон проводил здесь долгие, не заполненные школьными уроками дни. Он рыл подземный ход, зная, что когда-нибудь тот ему пригодится. Его тело приобрело жилистую худобу человека, занимающегося физическим трудом. О, как любил его Чарлз! Даже сильнее, чем маму. Научил его читать и писать, помог обрести широкий кругозор. Чарлз, который понимал неотвратимую целостность братства. Он делился книгами, отважно пытался взять на себя часть работы. Но Чарлз боялся подземного хода — настолько, что не мог подолгу оставаться там. А Мортон чувствовал себя живым только под землей, когда рыл, долбил, вгрызался, вытаскивал землю и камни, которые Чарлз рассыпал среди деревьев.
Так возникла общая цель — «Комната Катон», рай для хирурга на высоте трехсот метров. А Мортон знал, что «Комната Катон» — продолжение туннеля, место, где расцветает страсть под молчаливой тяжестью земли. Мортон, Мортон, свет-тьма. Слепой червяк, незрячий крот во мраке, землекоп с волшебной кнопкой в мозгу, с помощью которой можно включать и отключать зрение. Свет-тьма, свет-тьма, свет-тьма. И раз, и два, свет-тьма.
«Дайте-ка вспомнить… Вон под тем дубом мы зарыли итальянца из Чикаго — после того как он выложил плиткой пол. А тот клен высасывает соки из пухлых останков водопроводчика, которого мы наняли в Сан-Франциско. Плотник из Дулута гниет под вязом — должно быть, последним здоровым вязом в Коннектикуте. Не помню, где мы закопали остальных, но это и не важно. Алчность — превосходный слуга! Тайная работа, оплата наличными, все счастливы. Никто не улыбался счастливее, чем Чарлз, отслюнивая купюры. Никто не улыбался счастливее меня, когда после взмаха кувалдой купюры возвращались в мой карман. Не было в мире никого счастливее нас двоих, изучавших отверстия, каналы, трубы, полости.
Деньги мы могли бы и не отбирать. То, что мы потратили на «Комнату Катон» после бесконечных лет ожидания маминой смерти, — жалкие гроши по сравнению с суммой, которую в январе 1930 года мама привезла с вокзала в двух маленьких элегантных дорожных сундуках. Чтобы папа потерял все свое состояние, когда рухнула биржа? Да ни за что. Он обратил свои вложения в наличные задолго до кризиса. Маленький банковский сейф, дверь которого потом так пригодилась нам, он установил у себя в винном погребе, туда и сложил деньги, пока нанятый им сыщик искал миссис Катон. Спасибо, дорогой капитан Дельмонико, за восполненные пробелы! Теперь я знаю, почему отец опустошил сейф, сложил его содержимое в два дорожных сундука, погрузил их в машину и отправился на вокзал.
Убив отца, мама перенесла сундуки в свою машину, а мы заглянули в них и поспешили украсть, пока в печке пылали ее одежда и бейсбольная бита. Сундуки были надежно спрятаны под землей, а Чарлз начал рыть свой туннель, день за днем вгрызаясь в мамин мозг. Снова и снова он нашептывал ей, что Катон — плод ее воображения, что она не убивала папу, а «Эмма» — всего лишь название книги Джейн Остен. Когда маме требовались деньги, мы выдавали их понемногу, но так и не признались, куда спрятали сундуки. После того как предатель Рузвельт в 1933 году отменил золотой стандарт, мы отвезли маму и сундуки в кливлендский «Саннингтон-банк» и, поскольку банк принадлежал ее родным, без труда обменяли устаревшие купюры на новые. Во времена Депрессии многие предпочитали держать наличные при себе. К тому времени мама уже была беспомощной марионеткой в руках двух скромных мальчиков, едва вступивших в подростковый возраст.
Увезти деньги домой было непросто. Кто-то в банке проболтался. Но Чарлз разработал блестящий план, который нас спас. Когда речь заходила о планах, Чарлзу не было равных. Кто заменит его мне? Кто поймет человека лучше, чем его брат?
После возвращения домой Чарлз продолжал рыть свой туннель в маминой голове, но сосредоточил усилия на деньгах — втолковывал ей, что Рузвельт отнял у нас все, чтобы финансировать заговор, попирающий устои Америки. Да, оба туннеля росли, и кто бы мог определить, какой из них прекраснее? Туннель, ведущий к безумию, или туннель в «Комнату Катон»? Включить. Выключить.
Надеюсь, капитана Дельмонико удовлетворила моя сказка о несчастной любви и неуправляемой ненависти. Жаль, что его женщина оказалась настолько изобретательной. Для нее у меня были припасены особые развлечения — и зеркало, чтобы она разглядела процесс свежевания во всех деталях. С закрытыми глазами долго не проживешь, Дездемона. Включить. Выключить. Но кто знает? Может, еще встретимся. До нее мне не было бы дела, если бы меня не заинтриговал Кармайн Любопытный. Но при всем своем любопытстве пророческим даром он не обладает, иначе задал бы мне вопросы, от которых в его упрямых мозгах повернулся бы тайный ключ.
Какие вопросы? Например, почему им всем было по шестнадцать лет? Ответ — элементарная арифметика. Миссис Катон было двадцать шесть, Эмме шесть, в сумме — тридцать два, но поскольку больше одной Катон нам не требовалось, мы разделили это число пополам — и вот вам шестнадцать! Еще вопрос: как удавалось заманивать паинек в западню? Ответ еще проще: взывая к милосердию. Слепая женщина, плачущая над своей собакой-поводырем, которая сломала ногу. Бидди умеет прекрасно притворяться. И еще вопрос: почему дюжины? Солнечные циклы, лунные циклы, циклы-циклы, мотоциклы… Ответ — глупее не придумаешь. Миссис Катон всегда твердила: «Дюжинами — дешевле!» — с таким видом, будто открывала ослепительную истину. И еще вопрос: почему мы начали так поздно? Ответ в той же паутине, в которую попались Эдип и Орест. Убивать таких, как Катон, и вправду дешевле дюжинами, оптом, но мало у кого поднимется рука на родную мать. И еще вопрос: как могла Клэр участвовать в этом, и если не Клэр, то кто? Ответ — все дело в видимости. Видимость — все, каждый видит то, что ожидает увидеть.
У мамы не было дочерей. Только три мальчика. Включить. Выключить. Но она мечтала о девочке, а мама всегда добивалась своего. И она стала наряжать девочкой последнего из нас — с самого рождения. Люди верят тому, что говорит им зрение. Включить. Выключить. В том числе и вы, капитан Дельмонико. Все мы, братья Понсонби, уродились в маму: из нас получились женоподобные мальчишки. Отцовской мужской красоты нам не перепало. О, как он бахвалился ею перед миссис Катон! Мы с Чарлзом подглядывали за ними через дырку в стене. Включить. Выключить.
Милейший Чарлз никогда не забывал о моих потребностях. После того как Клэр ослепла, нам пришлось бы нелегко — если бы он не надоумил меня нарядиться в одежду Клэр и не отослал в Кливленд. Как только я прибыл туда, Чарлз накрыл резиновой подушкой лицо Клэр и в слепую Клэр превратился крот Мортон. Включить. Выключить.
Наконец-то мрак. Моя истинная стихия. Кроту Мортону пора искать новое место для норы».