Вилла. Метла
Саро взял на себя инициативу в развитии наших отношений на расстоянии. Когда я вернулась в Соединенные Штаты после своего длительного пребывания во Флоренции, он разработал план. Я приезжаю летом обратно в Италию и читаю книги, лежа на пляже, пока он работает шеф-поваром на острове Эльба. Он приезжает в Уэслиан осенью, когда у меня последний курс обучения, а затем еще раз весной на выпускной. После моей защиты он найдет нам жилье во Флоренции, пока я буду работать в летнем театре Беркшира, а затем мы решим, что делать дальше. У нас все получится, несмотря на разницу в часовых поясах, океан, два разных языка и то, что мы находимся на разных этапах наших жизней. И хотя я все еще не встретилась с его родителями, мы следовали за мечтой о наших отношениях, и раньше, чем я могла себе представить, я могла начать реализовывать еще одну большую мечту: сделать карьеру актрисы.
Во время работы в летнем театре меня согласился представлять нью-йоркский менеджер по талантам. Решение о том, что мое будущее в Нью-Йорке, а не в Италии, как думали я и Саро, заняло всего лишь полсекунды. И я не могла дождаться, когда уже наконец смогу рассказать ему эти новости. Когда я ему позвонила в промежутке между репетициями из Грейт-Баррингтона, Массачусетс, я стояла в кабинке придорожного платного телефона.
– Хорошо, что людям всего мира всегда нужно что-то есть, – сказал он с восторгом в голосе. – Я могу быть шеф-поваром где угодно.
Месяц спустя он решил продать свою долю нового успешного бара, который открыл вместе с друзьями. Двумя месяцами позже он уведомил «Acqua Al 2» о своем уходе и был готов переехать в Нью-Йорк.
– Ты уверен? – спросила я у него. В то время я жила в Нью-Йорке и ночевала на диванчике у своей тетки, живущей в Верхнем Ист-Сайде, чтобы сэкономить деньги: днем я посещала занятия по актерскому мастерству, а вечером работала официанткой.
– Разумеется. Я не вижу своего будущего без тебя, – заявил он. Я не могла дождаться, когда уже он приедет ко мне в Штаты, но я знала, что ему понадобится несколько месяцев, чтобы закончить все свои дела во Флоренции, и ему будет очень тяжело прощаться со своими друзьями.
Но я знала, что ему нравилась идея переезда в Америку. Я надеялась, что для него это будет чем-то вроде восстановления. В конце концов, он провел свои подростковые годы в Буффало, в Нью-Йорке, когда его родители ненадолго эмигрировали туда. Его отец устроился на работу на завод по производству вермишели, а мать работала посменно на швейной фабрике по пошиву курток. Отец ненавидел снег, а мать занималась отупляющей работой: пришивала один и тот же лацкан к одной и той же модели мужских курток на протяжении трех лет. Саро рассказал мне о крушении их надежд касательно «американской мечты». Его семья в конечном счете вернулась домой, когда ему исполнилось семнадцать и он только окончил американскую среднюю школу. Он не хотел уезжать.
В то время история, как его родители превратились из фермеров в фабричных работников, а затем обратно стали фермерами, была краеугольным камнем всего, что я о них знала. Еще то, что ни у одного из них не было образования выше пятого класса. Я сочувствовала мрачности, которую представляла себе в те годы в Буффало. И мне было интересно узнать побольше о людях, которые сумели собрать своих детей, привезти их в страну возможностей, а потом доставить обратно на родину, на Сицилию, где, как сказал Саро, возможностей было намного меньше. Его родители поразили меня своими решимостью, трудолюбием и целеустремленностью, если не чрезмерной изобретательностью – чертами, которые были присущи некоторым членам моей семьи.
Чего я еще не почувствовала – так это их сопротивления, а чего еще не понимала – это глубины всей запутанности и междоусобиц, пронизывающих насквозь все их внутрисемейные отношения. Эта реальность внезапно обрушилась на меня всего лишь за два дня до того, как Саро наконец должен был выехать из Флоренции ко мне в Нью-Йорк.
– Что значит, ты им еще не сказал? – Я расхаживала, запыхавшись после подъема на пятый этаж, по скудно меблированной квартире, которую нашла для нас в Верхнем Вест-Сайде. Я выбрала ее потому, что у меня было представление, какая первая квартира должна быть у такой пары, как мы: внутреннее и внешнее пространство, кирпичные стены, крошечная, но исправная кухня и шкаф, достаточно большой, чтобы вместить одежду, по большей части мою и немного его. Я только что вернулась из «Jekyll and Hyde», тематического бара в Вест-Виллидж, где обслуживала столики, и очень разозлилась, не веря тому, что сейчас услышала.
– Сказать им это не так-то просто, – ответил он. Его голос звучал напряженно и слегка торопливо. Я слышала звуки итальянской улицы – рев мотороллеров и сирены «Скорой помощи» в отдалении.
Был поздний ноябрь. На секунду я представила себе каштаны, которые жарятся на стальных подносах, И людей, потягивающих горячий шоколад на Пьяцца делла Синьориа. Но потом важность того, что он говорил, вернула меня обратно.
– Конечно, не так просто. Мы собираемся вместе жить. В Америке! Я думаю, ты должен их предупредить. – Я делала все, что в моих силах, чтобы поддержать его, но его отношение к данному вопросу вызывало у меня нетерпение.
– Я скажу, я скажу! – ответил он.
– Саро, ты уезжаешь через два дня!
– Я это знаю. Мне просто нужно придумать, как преподнести эти новости. Они будут безутешны. Они решат, что никогда больше меня не увидят.
– Что? Почему вдруг они станут так думать?
– Потому что в их понимании люди, покидающие Сицилию, никогда больше не возвращаются обратно. Жить в Америке – значит забыть родной дом. – Я слышала в его голосе нотки беспокойства.
– Это лишено всякого смысла. Ты можешь прилететь обратно на Сицилию в любое время, когда захочешь. – К тому времени я уже сняла свою черную рабочую футболку и стояла в одном лифчике, глядя в окно на террасы квартир на 91-й улице, не волнуясь о том, увидит ли меня кто-нибудь. – У тебя же есть в Буффало дядя, и ты говоришь мне, что он никогда не приезжает на Сицилию?
– Может, раз в несколько лет. Но его жизнь – она в Америке, его семья тоже. Сицилия – это его прошлое. Это место, которое можно посетить, а не место, где можно остаться.
У нас было разное понимание мобильности. Я летала на самолетах с тех пор, как мне исполнилось десять. Однако Саро впервые отправился в полноценное путешествие на корабле – в Соединенные Штаты, это был трансатлантический лайнер с названием «SS Michelangelo». Эта дорога заняла три недели, проведенные в каюте третьего класса. На самолет он впервые сел, когда его семья возвращалась на Сицилию. И хотя он прилетал ко мне в Штаты несколько раз, он, похоже, пытался объяснить мне, что поездка обратно на Сицилию в этот раз будет несколько иной, если не буквально, то как минимум эмоционально.
Я продолжала давить:
– Ладно, хорошо. Просто пообещай им, что ты приедешь. И все.
– Это не так просто. Я не собираюсь возвращаться до тех пор, пока не смогу взять тебя с собой. А это будет не скоро. Кто знает, что может произойти за это время?
– Подожди, ты сейчас о чем? – Он впервые говорил то, что до сих пор оставалось невысказанным. За два года, что мы были вместе, мы никогда не обсуждали мою встречу с его родителями. Мы были настолько заняты, пытаясь сохранить отношения на таком расстоянии – покупая билеты в Штаты и обратно в Италию, – что мысль о поездке на Сицилию никогда толком не приходила мне в голову.
– Я о том, что не посвящаю в свою личную жизнь родителей. Я научился этому с Валентиной.
Валентина была его бывшей девушкой. Они встречались пять лет, прежде чем она увлеклась буддизмом и, собрав свои вещи, переехала, пока он был на работе. Валентина была кодовым словом для «провальных взаимоотношений».
– Чему именно ты «научился» с Валентиной?
– Тому, что мои родители не одобряют отношения между людьми разных культур. Можем мы об этом поговорить позже, например когда я уже приеду? – Он был готов прекратить этот разговор.
– Подожди! О чем ты говоришь? – Я уже сняла рабочие джинсы, переоделась в домашнее и уселась на диван, чтобы открыть бутылку вина. – Валентина была итальянкой!
– Нет, она была родом с Сардинии.
– Сардиния – часть Италии.
– Сардиния – часть вне Италии. Остров отдельно от Италии. Быть родом с Сардинии не то же самое, что быть родом из Италии, и уж точно не то же самое, что быть родом с Сицилии. Мои родители не одобрили эти отношения и не приняли ее. Встречу с моими родителями она возненавидела, а мой отец сказал моей матери, что наши отношения никогда не сложатся. Темби, это неважно. – Он зашел слишком далеко в этом разговоре, который не должен был случиться по телефону, через океаны, разделяющие нас. – Мне правда пора идти.
– Ладно, но это было тогда. Какое отношение это имеет к тому, что ты скажешь им, что переезжаешь сюда? – Я понимала, что это означает, но хотела, чтобы он это сказал.
– Они будут думать, что не смогли выполнить свой родительский долг передо мной. Я бросаю их и при этом не женюсь ни на итальянке, ни на сицилийке. Но я люблю тебя. И это единственное, что имеет значение. Ладно, мне нужно еще заскочить в «Acqua Al 2», перед тем как я уеду.
– Тебе нужно разобраться с этим, Саро. Вот что тебе нужно сделать. И я тоже тебя люблю.
Вся эта ситуация в целом оставила меня с ощущением большой обеспокоенности: трещины в наших отношениях были глубже, чем должны были быть. И вся эта «Валентино-ситуация» была абсолютно ненормальной. Все равно что сказать кому-то из Луизианы, что у него не получится ничего толкового с кем-то из Нью-Джерси. У меня к горлу подступал ком, когда я пыталась это все переосмыслить. Я встала с дивана и налила себе еще один здоровенный бокал вина, которое можно найти в любом винном магазине на углу по цене меньше десяти долларов за бутылку. Несмотря на попытки отодвинуть родителей Саро на задворки своего разума, внутри я чувствовала странную смесь из растерянности, разочарования и злости на этих людей из горного края, которых никогда не встречала. Более того, казалось, они парализовали моего вполне способного мужчину, сделав его нерешительным относительно того, стоит ли вообще говорить с ними о наиболее важных аспектах его жизни. И если то, что он сказал об их реакции на девушку с другого средиземноморского острова, было правдой, что тогда они могут подумать о темнокожей девушке из Техаса?