шали выступить против главы семьи. Посещение могло состояться только с его благословения. В противном случае возникнут озлобленность и напряженность с изрядной долей сплетен. Он не хотел, чтобы это произошло с его матерью, не хотел, чтобы это случилось с его сестрой. Поэтому мы просто ждали. И я держала язык за зубами, видя, как мой план принести гору к Магомету таял, словно дым.
На третий день ожиданий я посмотрела через окно отеля на ослепительные голубые воды и сломалась. Я наконец-то позволила разочарованию, боли и осуждению ворваться в меня. Я пролетела полмира только затем, чтобы увидеть, что никто не встанет и не сделает то, что правильно. Никто не хотел ставить Саро и его чувства на первое место. Я привела саму себя к ссылке.
– Я не буду спускаться в сад сегодня. Останусь в номере. Возвращайся за мной, если кто-нибудь придет.
– Amore, прошу тебя. Пойдем со мной. Если здесь никто не объявится в течение пятнадцати минут, мы переоденемся и пойдем на пляж. А потом устроим на закате ужин.
– Саро, это полный абсурд! Я чувствую себя дурой из-за того, что вообще предположила, что это сработает! Я не понимаю это место, эту культуру, эти правила. Я имею в виду, мне очень нравится здесь находиться, здесь прекрасно, но в то же время я это ненавижу.
– Я пытался тебе объяснить. – Он обнял меня. А когда отпустил, я увидела боль в его глазах. Но еще я заметила новое, ясное понимание. – Мы сделали то, ради чего приехали, это их выбор. Я люблю тебя. Пусть это останется на их совести.
Через пятнадцать минут никто так и не пришел.
Так продолжалось четыре дня подряд, пока наконец Франка не сообщила нам, что у нас будут первые посетители, кузены. На следующий день брат его отца и его тетя должны прийти. Потребовались дни, но Нонна и Франка разработали план. Ежедневно маленькая группка дальних родственников будет приходить к нам, таким образом усиливая давление на отца Саро. Они собирались использовать обратную психологию Старого Света, создав условия и атмосферу, которые выставят на публику Джузеппе как упрямого, равнодушного отца, мужчину, которому нравится наблюдать, как его жена в открытую рыдает и отказывается посещать службу в церкви, потому что он не разрешает ей увидеть их единственного сына. Мне нравилось то, как думали эти женщины.
А затем произошел сдвиг. На седьмой день приехали Франка, Косимо и их девочки. Это был огромный шаг вперед. Первая встреча с ней довела меня до слез. Она была очень похожа на Саро, даже немного выше его, с лучезарной улыбкой и добрыми глазами. Когда она подошла и мы расцеловали друг друга в обе щеки, я почти растаяла. Я сдалась, ожидая, что этот момент когда-нибудь наступит. В ту же секунду я восхитилась женщиной, которая незаметно трудилась, чтобы достичь этого мгновения. И знала, каким актом неповиновения для нее было стоять в саду под лозой бугенвиллеи, наконец-то встретившись со своей невесткой. Она выбрала любовь своего брата вместо бесконечного повиновения установленному порядку вещей. И поэтому она была героиней.
Но вспыльчивый шестьдесят-с-чем-то-летний отец Саро, Джузеппе, по-прежнему отказывался приехать. Он принял решение, которое еще и удвоил. К этому моменту вся ситуация была полна сицилийского пафоса, и, честно говоря, я опасалась за благополучие мужчины, который был способен неутомимо убеждать себя в том, что у него больше нет сына. И все равно я пыталась очеловечить его. Пыталась понять его позицию.
Я старалась представить себе, что где-то внутри он наверняка знает или хотя бы допускает мысль о том, что если он сейчас не увидит Саро, то, скорее всего, не увидит уже больше никогда. Америка, расстояние и жена-иностранка, которая виной всему произошедшему, позаботились бы об этом. Где-то внутри он должен был знать, что, преодолев такое расстояние, добравшись до Сицилии, мы протягивали, наверное, самую большую оливковую ветвь, которую он когда-либо видел на острове, где нет недостатка в оливковых деревьях.
На восьмой день ранним утром Саро загрузил наш арендованный «Фиат» и бросил мне ключи.
– Вот, ты за рулем. Я хочу найти Полицци-Дженероза. Мы будем ехать, пока не устанем или пока не опьянеем от качественной еды настолько, что не сможем уже вернуться.
Полицци, как он мне объяснил, это город, о котором он слышал еще в детстве, но так и не побывал там. Мне нравилось, как это звучит.
Одним из неписаных правил в наших отношениях была установка, что я – водитель, а он – штурман, когда мы путешествовали за пределами Лос-Анджелеса, по большей части из-за того, что я ездила за рулем еще с подросткового возраста, а у него не было водительских прав до тех пор, пока ему не исполнилось тридцать пять и он не переехал жить в Соединенные Штаты. А еще мы узнали, что один из нас был, как оказалось, ужасным пассажиром – это я. Своей нетерпеливостью и комментариями я сначала отвлекала его, потом доводила до злости, а зачастую это было комбо из того и другого. Он научился бросать мне ключи и довольствовался тем, что высовывался в окно и спрашивал дорогу, когда это было нужно.
Через два часа после выезда из нашего прибрежного отеля мы ввалились в горный городок – Полицци-Дженероза. У меня упал уровень глюкозы в крови, меня укачало в машине, и вообще я состояла из каких-то обломков. Я не предполагала наличие таких далеких, крутых, узких горных дорог со сводящими живот спусками в скалистые долины внизу. Один взгляд на каменные здания, выросшие прямо на краю утесов над пропастью, и сразу же становилось понятно, почему Полицци-Дженероза (что означает «Благородный город») был высокогорным сначала эллинским, а позже норманнским форпостом, стратегической точкой обороны. Добраться туда, даже тысячи лет спустя, было нелегко. Для этого требовалось больше, чем просто желание.
Переключая туда-сюда передачи в «Фиате» и стирая резину на левой стороне об дорогу, я швырялась бессмысленными угрозами в адрес Саро, в том числе и обещаниями никогда не иметь детей от него, если он не найдет мне тратторию, которая немедленно сможет задобрить меня лучшей тарелкой местной еды и доброй порцией домашнего вина. Он встретил мои гиперболы и гипогликемию с безразличием, уклонившись от атаки: «Однажды ты будешь благодарить меня за эти воспоминания». Когда я продолжила давить на него своими жалобами, он пригрозил оставить меня в ближайшей траттории, пока я не остыну, а сам отправиться смотреть футбол по телевизору в местном баре. Это была раздражающая ссора, прибереженная специально для молодых женатых людей, которые потерялись на острове, одновременно знакомом и чужом. Я наконец запарковалась и выбралась из двухместного автомобиля, чтобы утолить свой голод.
Было, наверное, около 14.30. Время сиесты. Часы, когда сицилийский поселок превращается в призрачный город закрытых ставнями окон и едва слышных звуков посуды, которую убирают со стола, перед тем как отдохнуть.
Мы повернули к «Pasticceria al Castello»[44] в поисках двух вещей: туалета и отдыха друг от друга. Наружу через открытую дверь струились запахи ванили, миндаля и сахара. Я дала Саро пройти первым через бисерные занавески. Неважно, насколько мы раздражали друг друга, я по-прежнему была чернокожей женщиной среди горных пейзажей Сицилии. Не то чтобы я ожидала, что со мной что-нибудь случится. Просто я всегда позволяла Саро первым наладить контакт, так же как он предоставлял мне это право, когда мы ездили по проселочным дорогам Восточного Техаса в земли моих предков, издольщиков. Мы оставались практичными даже когда ругались.
Собственник и по совместительству кондитер, Пино, пустил меня в уборную, пока Саро наблюдал за игрой в футбол на маленьком экране. Мы не рассчитывали на что-то большее, чем эспрессо и, может, указание направления ко все еще открытой траттории.
Саро и Пино завели беседу на диалекте. В считаные секунды выяснилось, что хотя Саро и был уроженцем Сицилии, он на самом деле проживает в Лос-Анджелесе со мной, своей женой, актрисой. Лицо Пино засияло, и внезапно его взгляд перепрыгнул на меня.
– Вы знаете Винсента Скьявелли?
Он обращался ко мне на грубом, поспешном итальянском, за которым я едва поспевала. Я знала, что Винсент Скьявелли был известным актером, с ролями в фильмах «Пролетая над гнездом кукушки», «Призрак», «Амадеус» и «Возвращение Бэтмена».
– Да, конечно. Не то чтобы лично, но я знаю его, – ответила я по-итальянски.
– Это родной город его дедушки. Он часто сюда приезжает. Вы должны передать ему что-нибудь от меня. – И прежде, чем я успела запротестовать, он исчез в своем логове из духовок для выпечки за витриной. Саро крикнул ему вслед:
– Конечно, мы передадим.
Пино материализовался с круглым плоским пирожным на картонке, покрытой золотой краской. Это было не просто пирожное, а традиционное пирожное Полицци-Дженероза, пояснил он. Пирожное, сделанное по определенному рецепту, в определенном городе в труднодоступных горах Сицилии – в городе, который видел не так уж много гостей. Пирожное, о котором Саро никогда не слышал. Пирожное, которого я не хотела, но которое (это я поняла сразу же) поедет вместе с нами.
– Да, конечно, мы передадим. – Саро повторно заявил о нашем согласии доставить пирожное, пока Пино заворачивал его в розовую бумагу и перевязывал золотой ленточкой, положив под нее визитку со своим номером телефона. И прежде, чем я могла сказать ему, что не знаю даже самое главное – как мне найти Винсента Скьявелли, пирожное оказалось у меня в руках, а мы уже уходили прочь. Я повернулась к Саро и одарила его взглядом, говорившим: «В самом деле? Ты же знаешь, что это пирожное никогда не покинет пределы Сицилии». На что он возразил невербальным «Не переживай, я повезу его».
Не знаю, что случилось в промежутке между возвращением Франки в Алиминусу и нашим возвращением из Полицци. Но на следующий день, наш последний день на Сицилии, мы уселись перед нашим полуденным эспрессо, красиво одетые и готовые принимать гостей, а в это время в парковочный карман, усыпанный гравием, заехала машина, из которой выскочила Франка, а позади нее была мама Саро.