ае как способ, чтобы избежать катастрофы, но никоим образом не являлось заменой полноценному сбалансированному питанию. После того посещения врача я снова начала делать упражнения Кегеля, стоя в автомобильных пробках или когда я находилась возле плиты, на всякий случай, вдруг я снова решу пустить в ход свои «женские части».
Может быть, появление Саро во сне было его способом напомнить мне о той моей части, с которой я потеряла контакт в момент его смерти. Может быть, он предлагал мне снова открыться возможностям.
И пока я лежала дома у Нонны со спящей рядом Зоэлой, я знала, что за предыдущий год своей жизни провела хорошую работу, непрерывно пытаясь примириться с утратой, делая дрожащие шаги вперед. За два последних года моя дезориентированность уменьшилась, но грусть осталась прежней. И хотя сейчас я чувствовала себя более уверенно в этом мире, более спокойно принимала перемены, которые пришли вместе с потерей, моя жизнь все еще ощущалась деформированной во многих незнакомых местах. По-прежнему накатывали волны горя – у меня просто выросло умение управлять ими. Это были переосмысление и перестройка, которые давались нелегко. Раньше горе было равносильно тому, когда оказываешься захваченным подводным течением. Теперь же я чувствовала, что пробила себе путь к поверхности воды. Я могла видеть небо, но у меня не было ни энергии, ни желания плыть в новом направлении. Я только-только училась заново дышать.
Я знаю, что люди заново отстраивают свою жизнь после развода, потери работы, смерти, болезней. Нам уготовано переделывать наши жизни по меньшей мере один или два раза за все время нашего жизненного пути. Я пришла к принятию того, что реконфигурация кусочков моей жизни и как родителя-одиночки все еще горюющего ребенка, и как актрисы сорока с лишним лет, – это нечто, для чего требуется время. И как раз время давала мне Сицилия. Поэтому я оторвала ступни от кровати и поставила их на мраморный пол.
Дни простирались передо мной словно широкое поле. Я опустошила наши чемоданы, пока Зоэла спала сном ребенка, попавшего между часовыми поясами, языками и мирами. Затем я спустилась вниз, чтобы совместно с Нонной выпить первый эспрессо.
Я только теперь толком рассмотрела ее, впервые с того момента, как мы приехали накануне. Она держалась хорошо, была более радостной. Ее улыбка встретила меня как старого друга. Она поставила корзину с фруктами на стол и насыпала сахар прямо в moka caffettiera, пока я расставляла кофейные чашки.
Прежде чем мы успели начать разговор, Эмануэла просунула голову сквозь кружевные шторы, висевшие по обе стороны от открытой входной двери.
– Mi’ nora e tornata. – Моя невестка вернулась, – сказала Нонна, издав гортанный смех, который можно было услышать даже через два дома от нас. Слово «невестка» на сицилийском звучит как «nora» или «nura», что для меня созвучно с итальянским словом «onore», означающим «честь». Это давало мне неописуемое чувство тепла, словно я каким-то образом проявила к ней почтение.
Они с Эмануэлой пошептались какое-то время про статую Мадонны, расположенную на въезде в город. Из того, что я смогла понять, ее необходимо было почистить и украсить свежими цветами. Им казалось, что оставить ее стоящей среди поблекших после зимы пластиковых цветов будет проявлением неуважения.
– Но сначала позавтракайте. Я собираюсь за хлебом. Сколько буханок тебе взять?
– Две, которые длинные. – Нонна дала ей два евро, которые перед этим достала из тайничка под вазой с гвоздиками, что стояла рядом с фотографией Саро и его отца. На этом Эмануэла повернулась и исчезла почти так же быстро, как и появилась.
Мы с Нонной обсудили события наших жизней, которые произошли после того, как мы последний раз сидели вместе: ее кровяное давление, мой сад в Лос-Анджелесе, работу. Мы каждую неделю разговаривали по телефону, как и прежде, но перебирание новостей заново вживую делало их опять свежими и новыми. Я умоляла ее докладывать мне о каждой новой сплетне, развлекать меня рассказами о местных политиках, говорить о том, кто болен или сидит взаперти. Рассказывая мне о своем мире и слушая отрывки о моем, она чувствовала себя лучше. Нам обеим хотелось убедить другого в том, что мы в порядке. Что мы тащим себя вперед.
– Тот фильм, сниматься в котором я отправилась в Атланту, выйдет этой осенью. – Я знала, что она никогда не посмотрит «Тупой и еще тупее» или какую-нибудь другую из моих работ за прошлый год. Она определенно не имела ни малейшего понятия о том, кто такой Джим Керри.
Она слушала внимательно. Для нее моя работа актрисы была волшебством, словно каждую свою роль я вытаскивала как кролика из шляпы. Уровень безработицы на Сицилии был таким высоким, что сама мысль о том, что я работаю – даже если она не могла полностью понять, чем я занимаюсь, и не могла описать это незнакомым людям иначе, чем «она работает в обстановке фильмов», – все равно мысль об этом приносила ей удовлетворение.
Она скрестила свои мягкие, мясистые руки на груди и посмотрела на календарь со святыми, висевший на кухонной стене.
– Следом за здоровьем идет работа, и хорошо иметь и то и другое. – Затем она сняла одну из домашних туфель, чтобы дать ноге отдохнуть от кожаных ремешков, которые оставляли на подъеме ее ног следы. – А школа, ты в состоянии платить за школу Зоэлы?
Я подумала, она хочет спросить, как у Зоэлы обстоят дела со школой. Но она быстро переходила к более практичным вещам. Еще будет время обсудить чтение, письмо и арифметику.
– Mi arrangio, – ответила я. – Я справляюсь.
Это было правдой, я справлялась. Моя финансовая стабильность зависела от непрерывного потока новых предложений о съемках, остатков выплат от предыдущих работ, оставшейся части маленьких выплат по страхованию жизни Саро, которую я использовала для больших внезапных трат и во время неизбежных спадов в моей работе, и, наконец, от сокращения объемов его медицинского долга. Бесспорно, это было хождение по грани. Но я бывала в ситуациях и похуже. У нас по-прежнему был наш дом, я по-прежнему могла водить Зоэлу в ту же самую школу. Мы не пострадали от тех второстепенных потерь, с которыми сталкивается такое большое количество овдовевших семей. Я перечислила то, чем была благословлена, и скрестила пальцы.
Затем я спросила у нее, как идут ее дела.
– Я держу свет выключенным и повторно использую то, что могу. – И это было правдой. Она держала только две лампочки из шести в светильнике, который висел у нее над кроватью. – Я должна экономить на тот случай, когда Франке понадобится помощь, чтобы ухаживать за мной. – Она была материалистом до мозга костей.
Затем мы пошутили насчет того, как мое пребывание на Сицилии в летнее время на самом деле сэкономило мне стоимость лос-анджелесских летних лагерей и компенсировало ежедневные расходы на жизнь там. В конце нашего времяпровождения на скамейке мы добрались до того, что совместно решили записать Зоэлу в местный городской детский лагерь, работающий по полдня. Она могла бы пообщаться там с детьми, когда не носится по улицам со своей лучшей подружкой Розалией. Плата за месячную запись на весь июль составляла в итоге пятнадцать евро, или восемнадцать долларов. Я была способна потратить больше этого в течение одного-единственного полудня на перекусы в «Старбаксе».
– Здесь не на что тратить. У нас есть еда, у нас есть крыша над головой, тебе не нужна машина. – Она сказала это так убедительно, что на долю секунды я задумалась о выходе из системы: перевести Зоэлу на домашнее обучение, надеть домашний халат и получать свои ежегодные выплаты по медицинской страховке от итальянского правительства.
Затем она поинтересовалась моими планами на предстоящие недели нашего визита.
– Ну, в конце месяца на мой день рождения должны приехать мои родители. – Незадолго до этого разговора я упоминала о том, что они могут приехать, теперь же эта информация была подтверждена.
– Хорошо. Тогда они должны будут увидеть городской праздник! – Она произнесла это с таким энтузиазмом!
На вторую годовщину смерти Саро мой отец сказал Зоэле, что однажды увидится с ней на Сицилии. Это было еще одним важным эмоциональным рубежом, особенно для Зоэлы. Взросление для нее означало еще больше жизни, прожитой без отца; каждый год она помнила немного меньше, и это причиняло ей боль. В тот день мои родители приехали навестить меня, и мы все вместе отправились на кладбище в Лос-Анджелесе. Аттика прочитала стихотворение, которое она написала для этого случая. Зоэла возложила цветы и танцевала вокруг, водя хороводы вместе со своей кузиной. Я сказала ей, чтобы она позволила своим инстинктам вести ее вперед. Танец был возможностью выпустить энергию и выразить физически то, что она не могла передать словами. В этой тесной группе мы обрели тех людей, которые могли оберегать наше пространство, пока время шло вперед. Все прикоснулись к мемориальной доске и прочитали про себя молитву, а позже мой папа пообещал Зоэле, что он приедет к ней в гости, когда она будет дома у бабушки. Никогда прежде ее бабушки и дедушки не собирались вместе в одной комнате. Последний раз, когда они все собрались, пришелся на день за два года до того, как Зоэла пришла в нашу жизнь.
И теперь это должно было случиться. Мой папа и Обри собирались приехать в день святого покровителя города и в мой день рождения.
Нонна не видела их со дня своей поездки в Хьюстон, больше десяти лет.
– У меня есть дом на окраине города, он готов их принять. Твой папа по-прежнему любит сосиски?
– Может, даже больше, чем раньше, – пошутила я.
Она изложила мне свой план: они могли бы остановиться на другом конце города, в доме тети Саро, той самой тети, которая проживала в Швейцарии, которая приехала на нашу свадьбу и муж которой размахивал в воздухе салфеткой вместе с моими родственниками под песню «Natural Woman» Ареты Франклин на нашей свадьбе. Ее муж уже ушел в мир иной, но перед этим успел построить дом в Алиминусе, в котором они собирались жить, выйдя на пенсию. Он пустовал все время, стоя на краю города, за исключением двух раз в год, когда тетка приезжала на поезде осенью, чтобы собрать урожай оливок, и еще раз летом на Феррагосто, национальный итальянский праздник, который отмечают 15 августа, когда половина Италии закрывается и отправляется к морю.