Мальчишки встали кругом.
- До первой кровинки, - сказал Жереб.
Чугунок сразу же бросился на меня. Я попробовал поймать его встречным ударом, но он увернулся. Он был увёртлив, и мне никак не удавалось хорошо приложиться, хотя он несколько раз попал мне по лицу. Наконец он пригнулся, он метил в мой подбородок. Я только этого и ждал. Я поймал его голову и дал ему коленкой по носу. Он упал. Когда он поднялся, под его носом растекались усы. Было уже так темно, что я не видел их цвета. Они казались чёрными. Котька и Цубан подбежали к нему.
- Всё, - сказал я и собрался уходить.
Жереб молча смотрел на меня.
- Нет! - крикнул Котька. - Это не кровь. Ты поцарапал старую болячку.
У Чугунка не было болячки.
- Это кровь, - сказал я.
- Где?
Чугунок повернулся. Цубан прятал в карман носовой платок. Жереб, засунув руки в карманы, смотрел на меня... Они не били меня только потому, что у нас был закон: «Двое одного не бьют».
- Давай дальше, - сказал Чугунок.
- Давай, - сказал я. Но драться мне уже не хотелось. Я почувствовал вдруг безразличие ко всему на свете. И я перестал ощущать боль. Я отбивался и думал: «Когда это кончится?» Наконец мне удалось хорошо попасть Чугунку по носу. Он упал. Меня тоже не держали ноги, и я лёг рядом.
- Довольно, - сказал Жереб. - Хватит.
Ребята подняли Чугунка, и я слышал, как они пошли на угол к водоколонке. Ко мне никто не подошёл. Я встал и побрёл к велосипеду. Меня качало. Я поднял велосипед и попробовал поехать. Петляя, я проехал немного, но у меня закружилась голова, и я упал, ободрав колено. Я выполз из-под велосипеда и потёр ушибленную ногу. Переднее колесо продолжало вращаться, мелькали спицы.
Прихрамывая, я дошёл до водоколонки. Здесь уже никого не было. По дороге шли домой рыбаки. В руках они несли плетёные, похожие на чемоданы корзинки. Пахло свежей рыбой.
Я подставил голову под струю. Лицо защипало, как будто в него вонзились сибирские клещи. В эвакуации один впился мне в висок. Врач долго пинцетом вытаскивал его. Сначала туловище. Потом головку. С тех пор у меня сохранился шрам, похожий на след оспы.
Я снял майку и вытер ею лицо. Потом пошёл к дому. «Надо лечь спать, пока мама не вернулась с работы», - подумал я. В бабушкином окне мерцал свет от коптилки. Я заглянул в окно. Бабушка стояла на коленях и молилась богу:
- Господи, верни ребёнку отца, хоть без рук, хоть без ног, только верни... Может, он в плену, разыщи его, господи, и верни, я прошу тебя...
Из угла на бабушку смотрела икона. Ветерок через крытую марлей форточку шевелил пламя коптилки. По иконе бегали блики.
- Верни отца ребёнку. Не оставь его. Не делай его сиротой...
В комоде теперь лежали два извещения. Одно на отца. Другое на моего дядю. Он погиб под Новороссийском. Бабушка просила господа уже не первый раз. Мы часто слышали о том, что возвращаются люди, которых все считали погибшими. Мать тоже на что-то надеялась. Я это видел. Она не раз мне говорила: «А вдруг и он вернётся?»
Спал я во дворе под виноградником. Я пошёл и лёг на кровать - вот-вот должна была вернуться с работы мама.
Я слышал, как хлопнула калитка, а потом, как звякнул крючок.
- Что, уже спит? - удивилась она.
- Этот чёртов велосипед, - сказала бабушка. - Он совсем замотался.
- Но он так хотел его, - сказала мама.
«Только бы не подошла меня поцеловать», - подумал я и зарылся лицом в подушку. Она подошла ко мне и постояла надо мной. Потом её тёплые пальцы пробежали по моим волосам, и она ушла в комнату.
Я лежал с открытыми глазами. «Что я им сделал? - думал я. - Разве кто-нибудь обижался на Вовку Дорофеева? Платили деньги и ездили... Вот и все. А тут...»
Порывами дул ветер. Над головой шумели виноградные листья. Листья метались по чистому небу, заслоняли звезды... Вращалось переднее колесо велосипеда: «ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж». Прозрачный серебряный крут... Из темноты слышались голоса мальчишек. Потом шум воды. Они ушли, бросив меня одного. Болело колено...
Я закрывал глаза и пытался уснуть. Болело колено... У Чугунка росли усы. Чёрные усы. Они ползли над губой и стекали на подбородок. «Это не кровь!» - кричал Цубан. «Но ведь до первой кровянки...» - «Это не кровь!» - кричал Цубан. Шумели листья над головой. Их шум был похож на шум прибоя. Прибой накатывался с другой стороны двора. С той стороны была видна бухта. Где-то простучал поезд. Мне захотелось уехать...
Мама стояла надо мной и пристально смотрела на меня. Наверное, я проснулся от этого взгляда.
- У тебя все лицо в синяках, - сказал она. - Что случилось?
Я вспомнил. Вчерашнее всплыло, стало противно, как от касторки.
- Ничего. Это пройдёт. Не волнуйся.
Она вздохнула.
- Если бы ты знал, как мне трудно с тобой без отца.
- Не беспокойся, - повторил я. - Это пустяки. Пройдёт все это.
Она ушла.
Целый день я провалялся в кровати, читая книгу. Бабушка, увидев синяки, так разозлилась, что схватила велосипед и увезла его в сарай.
- Из-за этого чёртова велосипеда уже всё лицо - один синяк! - кричала она. - Я вас знаю. Ещё убьют ребёнка. Говорила ей: не покупай! Не покупай! Пусть теперь пропадёт к чёртовой матери.
К вечеру она отошла и разрешила взять велосипед.
Я вышел на улицу. Мальчишки как всегда сидели на розовом крыльце.
Я подъехал к ним. Они молча смотрели на меня. По их лицам нельзя было понять, что они обо мне думают. Я прислонил велосипед к крыльцу и по ступеням поднялся наверх.
- Вот. Пересчитайте, - я положил деньги на камень. - Все деньги, которые получил от вас.
Потом спустился вниз и сел на велосипед.
- Теперь тебе фара не нужна, - крикнул Цубан. - Ха-ха!
Они ржали за моей спиной,
Я повернулся.
- Ну-ка, слезай, - сказал я и прислонил велосипед к крыльцу.
- Тебе что? Мало вчера получил, да? - крикнул Чугунок. Глаза у него припухли, стали узкими, как у китайца, но синяков заметно не было,
- И ты слезай.
- На арапа берёшь! - крикнул Цубан, - Ну-ка, пошли, Чугунок.
Жереб посмотрел на Шурку:
- Сядь, Чугунок, или я буду за него. Иди, Цубан, один. До первой кровянки.
Я ждал Цубана внизу. Мне было все равно. Я знал, что сейчас свалю его на землю, а потом буду драться с Чугунком и с Жеребом, если дойдёт до этого, хотя он был в пять раз сильнее меня. Мне было все равно - я готов был драться со всем светом.
Цубан мялся. Он переступал с ноги на ногу, не решаясь спуститься вниз. Я смотрел на его пыльные босые ноги и ждал.
- Он чокнулся, - крикнул Котька. - Кончаем, ребята.
Они молчали.
Я поднял голову.
Шурка все еще стоял, не зная, что ему делать.
Я взял свой «драндулет». От противогазных трубок покрышки стали бугорчатыми, колеса искривились и сильно «восьмерили», хотя я уже несколько раз подтягивал спицы, когда обод начинал биться о вилку. Было ясно, что колеса скоро «полетят».
«Ладно, - подумал я. - Вам же хуже».
Я развернул велосипед и. покатил в сторону крепости. Теперь мне было наплевать, что они обо мне думают.
Утром я пошёл мыть ялики. Было еще совсем рано, но у причала уже покачивались два пустых ялика, и с третьего выгружали рыбу.
- Могу подраить ялик, - сказал я.
- Добро, - сказал рыбак.
- Чем будешь брать? Деньгами или рыбой? - спросила его жена. Она была в бушлате и в резиновых сапогах.
- Мне бы деньгами, - сказал я.
- Идёт, - сказал рыбак.
Жена поднялась на причал и взяла большую корзину с кефалью.
- Захватишь остальные! - крикнула она. - Не задерживайся.
Рыбак кивнул головой.
- Иди помогай! - крикнул он мне. Он подогнал ялик к берегу, и мы вытащили его на песок.
- Вот тряпки. Помоешь дно тоже. Потом приходи ко мне. Меня зовут дядя Серёга.
Дядя Серёга поднял вторую корзину со ставридой и ласкирями. Я взял одну ставридку. В руке она ожила и забила хвостом.
- Полтора рубля получишь. Хватит?
Я бросил ставриду обратно:
- Не беспокойтесь. Будет блестеть, как новенький.
Дядя Серега улыбнулся:
- Ну валяй.
Я взял брезентовое ведро и принёс воду.
«За неделю заработаю на камеру». Я снял майку и положил её на камень. Потом принёс еще три ведра воды и их тоже выплеснул в ялик. Согнувшись, я залез под носовую банку, где лежала «кошка». Здесь пахло смолой и рыбой. Я драил дно и насвистывал: «В нашу гавань заходили корабли».
Кто-то дотронулся до моей спины. Я попятился назад и поднял голову. Надо мной стоял Котька. На кончике его греческого носа висела капля. Он шмыгнул носом.
Я пришел тебе помогать, - сказал он, не глядя на меня. - Бабушка сказала; что ты здесь...
Я молча протянул ему ведро.
Через две недели мы купили обе камеры. На одной было десять латок. На другой только три.
ВКУС МЕДНОЙ ПРОВОЛОКИ
Лампа вдруг закоптила, по стене дота заплясали тени. Фёдоров подошёл к лампе, снял стекло, обмотав его тряпкой, и подрезал ножницами фитиль. Потом снова вставил стекло. Стало светлее, и я увидел его губы.
Его губы были порваны в нескольких местах. Срослись они неровно и полностью не закрывали зубов. С одной стороны нижняя губа была вывернута, с другой стороны её почти не было видно. Верхняя была стянута в одну сторону.
- Ну? - сказал Федоров, возвращаясь к телефону. Он внимательно осмотрел нас. Его взгляд остановился на мне.
- Адрес?
Я хотел соврать. Я уже открыл рот, чтобы соврать, но, посмотрев на его губы, вдруг сказал правду.
Он отвернулся и стал крутить ручку телефона.
- Мостовой, - крикнул он в трубку.
Шурка задышал мне в ухо:
- Кому это надо?
Шурка был прав. Я покосился на Котьку. Котька стоял по стойке смирно. Через плечо у него висела противогазная сумка с вышитой надписью «Казанджи». В сумке были Котькины тетради и учебники. Еще там были булочки, которые нам выдавали в школе. Мне захотелось есть.