Кулаки сжались сами собой. «Найду, – на скулах молодого человека заиграли желваки, – найду владельца дома. Своими руками гниду…»
Дверь кабинета Бокия распахнулась. Юноша, чуть приоткрыв глаза, отметил, как стоящий перед ним охранник скинул с плеча винтовку, перехватил ее руками. «Уводят арестованного», – догадался Мичурин. Снова, закрыв глаза, вернулся к прежней мысли.
«Нет, давить не стану. Зачем? Можно сделать лучше. Посажу. В одиночку. Или лучше – к уголовникам. Те знают, как сровнять тебя с дерьмом. Пусть окунут в парашу. Пусть тоже поменяет квартиру. Узнает, почем фунт лиха. Как остаться без жилья и близких. И семью его по ветру пущу! Пусть слез наглотаются, как мы с мамой!»
Кулаки медленно разжались. «Эх, добраться бы еще до Керенского… Вот бы кому кровушку пустить! Да с превеликим удовольствием! Да где ж его, падлу, найти? Так сбежал, что и концов не сыскать. Сидит, скорее всего, за границей, во Франции или в Британии. Ничего, придет время, доберемся и до него».
Белый перевел дыхание: Саша не обратил на него внимания. Услышал-таки Боженька молитвы. Теперь можно спокойно, детально продумать сложившуюся обстановку.
Полковника провели до конца коридора, после чего Белый и Попов спустились по лестнице, где при входе в расположение тюрьмы арестованному приказали встать лицом к стене: мимо Олега Владимировича провели его сокамерника. Когда группа из трех человек – два конвоира и между ними убийца Урицкого – проходила мимо, Белый, слегка повернув голову, бросил взгляд на студента. Лицо мальчишки напоминало маску: бледное, с выступающими скулами, тонкой ниточкой губ – от него исходили напряжение и испуг. «Да, парень, – решил про себя полковник, – кажется, пришла твоя пора преставиться перед Боженькой».
– Не смотреть по сторонам! – Попов легонько придавил Белого прикладом в спину.
Канегиссер, увидев товарища по несчастью, хотел было что-то сказать или спросить, но сильный тычок в плечо заставил заключенного замолчать. Едва группа прошла, Попов сделал шаг назад и, вроде как извиняясь, негромко проговорил:
– Продолжай движение, ваше благородие.
Конвоир не мог понять, как ему вести себя с арестантом. С одной стороны, тот был «из бывших», золотопогонник. Однако с другой – Попов сам, своими глазами, видел, как Дзержинский чуть ли не с дружеской улыбкой расстался с арестованным. Ерунда какая-то. А может, этот беляк вовсе и не беляк? Может, перешел на нашу сторону? Как сатрап, то есть Озеровский. А что? Всякое бывает. Вон, поговаривают, и Бокий не из работяг. И Дзержинский не крестьянин. Да и про самого Ильича слухи разные бродят. Вроде тоже из этих… дворян. А кто ж тогда у них, в ЦК, из рабочего класса? Или деревни? Кто-то ж должон быть! Кто ж защитит работягу и крестьянина, ежели у них там все бывшие сидят? Бес его знает…
А Белого волновало совсем иное.
Едва войдя в новую камеру (сокамерники отсутствовали: кто на допросах, кто на прогулке), полковник кинул вещи на верхнюю, свободную шконку[34] и, заложив руки за голову, принялся мерить узкое неуютное пространство широкими шагами.
«Итак, Саша жив. Жив! Не важно, что он с ними. Главное, жив! Цел! Невредим! Хотя, погоди, погоди, почему не важно?»
Белый, уже без тоски во взгляде, долго смотрел в решетчатое окошко.
«Именно то, что сын с ними, как раз и важно! Теперь умирать нельзя, ни в коем случае. И не потому, что у жизни снова появился смысл. В смерти тоже имеется своя мудрость. А потому, что Саша с ними. И они понятия не имеют, чей он сын. Пока все складывается хорошо. Чекисты знают его под другой фамилией, судя по всему, доверяют. У самого Дзержинского в охранении. Значит, вскорости покинет Петроград. Это тоже хорошо. Случайно не пересекутся в тюремном коридоре. Тем самым не выдаст себя. Но как долго Санька сможет оставаться Мичуриным? Год? Два? Месяц? Где гарантия, что рано или поздно не найдется человек, которого заинтересует родословная Александра Олеговича Мичурина? А ведь такой человек обязательно проявится. Человек, который начнет рыть под Сашку, и очень глубоко рыть, и в конце концов дознается, кем тот приходится полковнику Российского Генштаба Белому».
Если бы смерть могла спасти сына, Олег Владимирович положил бы голову на плаху, не раздумывая. Но в том-то и дело, что в данном случае смерть ничего не изменит. Скорее, наоборот, только живой полковник сможет спасти сына.
Олег Владимирович остановился, с силой потянулся телом, так, что хрустнули суставы.
«Судя по всему, в рядах новой власти началась грызня. Процесс не новый – достаточно вспомнить последствия французского бедлама. У тех венцом революции стала гильотина. Интересно, что изобретут эти? Сегодня большевики приступили к первому, закономерному этапу любой революции: делят власть. Как обычно, в лучших традициях: с кровью. Процесс только начался, и Санька может под него попасть. Вопрос: насколько прочно сидит в высшей иерархии власти большевиков Феликс Эдмундович? Ответ: неизвестно. Володарский и Урицкий тоже занимали далеко не низшие посты, однако пришел их час, и головы идейных революционеров легли под лезвие русской гильотины. А если скинут “первого чекиста”? То-то и оно. Первое, чем займется преемник, – чисткой аппарата. Отсюда, выходит, мальчику нужна страховка. Гарантия жизни и свободы, при любых катаклизмах. У меня должна быть абсолютная уверенность в том, что сына не тронут. Что ни один волосок с его головы не упадет. И эту гарантию нужно создать собственными руками. Вопрос: как? Отдать губельмановские миллионы? Нет, не выход. Деньги не спасут сына. Страховкой должен стать я сам! Лично! Целый! Живой! Невредимый! Я обязан выстроить позицию таким образом, чтобы стать необходимым для новой власти. Большевики должны увериться в том, что им нужен царский полковник с незапятнанной репутацией, вместе с его связями и этими проклятыми миллионами. Но, самое главное, я должен находиться не здесь, в тюрьме, в Петрограде, в России, а за рубежом. В Англии, в крайнем случае в Германии. Там, где у меня остались контакты и верные люди, которых я смогу задействовать для новой власти. Только в этом случае Дзержинский или кто там будет после него станут со мной считаться и не тронут сына».
Белый тяжело опустился на чужой, застеленный топчан.
«А если просто сбежать? Проявиться за “кордоном”, оттуда диктовать условия? Предположим, организовать побег – не проблема. Как не проблема перейти границу. Что дальше? Тупик. Посольств и консульств новая власть ни в Англии, ни в Германии не открыла. Да и во всей Европе большевикам не рады. К тому же нет никакой гарантии, что кто-то сможет ему помочь из тех, кто остался из бывших дипломатических служб и на кого раньше он мог опереться. Отсюда сам собой вытекает вопрос: как в таком случае установить контакт с Советами “оттуда”? Ответ до банальности прост: никак. Чтобы наладить контакт с большевиками, понадобится как минимум месяца три. А то и полгода. А за полгода черт-те что может произойти. Нет, от побега следует отказаться. Большевики сами должны переправить меня за границу. Проявить во мне заинтересованность и переправить. Только в таком случае они должны узнать, кто есть Саша на самом деле, чей он сын. Но не напрямую. Сами, в результате поиска!»
Полковник прилег на чужую кровать. Спина привычно отозвалась болью где-то в районе поясницы, однако Олег Владимирович на данный факт даже не обратил внимания. Все его существо охватила энергия жизни.
«Я должен подставиться, открыться. Неожиданно, вскользь. Когда? В беседе с Бокием? Конечно, в беседе. Иначе никак. Но на чем можно себя “засветить”? На чем? Или на ком?»
Голова раскалывалась то ли от температуры, с которой Белый за последние трое суток свыкся, то ли от мыслей, которые метались в голове. Выход был. Олег Владимирович чувствовал, физически ощущал его наличие. Но какой?
Неожиданно перед глазами возник образ Полины, стоящей у окна. Ветер с Ангары поднимает воздушную тюль, будто снег ворвался в распахнутое окно. Маленький Саша подбегает к матери, обнимает ручками ее колени. Все смеются. Ранняя осень. Сентябрь… Новая картинка: Нева, они идут по набережной. Саша старается выглядеть взрослым, однако какой он еще мальчишка… О чем они тогда говорили? И ведь разговор был, помнится, серьезным, а вот о чем, – не вспомнить.
«Господи, – Белый едва не расхохотался в голос, – как все просто! Ведь наверняка Сашка не стал скрывать, что жил в Петербурге. Смысла нет скрывать такую информацию. Вот от нее и начну плясать. В разговоре с чекистами, как бы случайно, расскажу о том, где жил, вспомню Полину и Сашу. Вскользь должна промелькнуть девичья фамилия жены – Мичурина. Более ни слова. Ни в коем случае! Они сами должны раскрыть меня, оттолкнувшись от адреса. Вспомнить Сашу. Провести проверку, потом приступить к вербовке. И вот тогда, на Саньке, я и “сломаюсь”».
Олег Владимирович наткнулся взглядом на грязную точку на стене.
«А с чего я решил, будто они станут со мной работать? А что, если нас обоих пустят в расход? Ведь может такое быть? Нет, – Белый резко сел, – не может. И с Бокием, и с Дзержинским я заочно знаком по их подпольным, дореволюционным делам. Исходя из того материала, что поступал к нам, знаю: оба чекиста – умные, сильные личности, для которых важен не просто результат, но и качество его достижения. А потому ни первый, ни второй ни за что не пройдут мимо столь лакомого куска, как перспективный полковник Генштаба. Тем более, если им есть чем меня прижать».
Глеб Иванович покинул кабинет, оставив Канегиссера наедине с Дзержинским и Николаем Антиповым – единственным сотрудником, который смог зарекомендовать себя перед председателем ВЧК в качестве секретаря.
Выйдя в коридор, чекист огляделся, выделил из группы москвичей юную, почти мальчишескую фигуру, направился к нему:
– Товарищ Мичурин?
– Совершенно верно, – парнишка вскочил на ноги, – Саша. Простите, Александр.