Луми вздохнула и заставила себя слезть с дивана и направиться к двери. Заглянув в глазок, она ахнула. Там никого не было, только длиннолистное растение алоэ, стоящее на коврике с принтом желтого подсолнуха. Девушка скосила глаза налево, а потом направо от растения, хотя трудно было что-то разглядеть через крошечное стеклянное отверстие.
Луми продолжила смотреть и увидела, как он поднимается обратно по ступеням с какой-то бутылкой в руке. Луми вздохнула. Внезапно ей захотелось отвернуться от глазка. Как-то неправильно наблюдать за ним, когда она знала, что он ее не видит. Он снова позвонил в дверь, в этот раз дольше не отпуская кнопку.
Луми положила ладонь на ручку двери.
– Луми, – сказал Жюльен, словно понимал, что она здесь и слушает.
Она все еще не могла нормально говорить, поскольку корочка вокруг ее губ и на щеках стала твердеть. Заговорить – значит снова растянуть кожу и лопнуть ее. С Луми уже хватит всего этого. На мгновение она задумалась, затем принесла блокнот с ракушками и ручку, которые хранила рядом с телефоном.
– УХОДИ, – написала она на квадратике бумаги и просунула под дверь. Она услышала, как он поднял лист с пола.
С другой стороны двери послышалась фырканье Жюльена.
– Луми, не глупи. – А потом более мягким голосом он добавил: – Мне нужно увидеться с тобой.
Девушка уставилась на блокнот, вздрогнув, когда из глаза скатилась одинокая слеза.
– СЕЙЧАС НЕ НА ЧТО ОСОБО СМОТРЕТЬ, – написала она печатными буквами. До Жюльена она редко писала печатными. Он вздохнул за дверью, прочитав ее послание.
– Луми, мне нужно с тобой увидеться, – повторил он. В голосе послышалось напряжение, из-за которого Луми вспомнила выражение его лица в больнице. Она мгновение колебалась над замком, прежде чем открыть его и приотворить дверь.
Сначала Жюльен просунул плечо в щель, а затем прошел весь, прежде чем она успела передумать и закрыть перед ним дверь. Одной рукой он легко держал растение. Листья задевали его шерстяной пиджак. Когда Жюльен зашел, на лице читалось напряжение, но оно дрогнуло и исчезло, когда он заметил Луми.
– Ох, Луми, – он вздохнул, встречаясь с ней взглядом. Под глазами все еще лежали тени. Казалось, после больницы он почти не спал. Луми дерзко уставилась на него сквозь бинты. Он взял ее больную руку – прикосновение показалось легким, как бабочка, – и поцеловал ее поверх бинтов. Луми взглянула на окно. Снова что-то написала в блокноте, а он следил за каждым ее движением.
«ГОВОРИТЬ НЕ О ЧЕМ», – прочитал он вслух, проговаривая каждый слог. Луми заметила, что он слегка поморщился, но потом что-то изменилось и лицо снова стало бесстрастным.
– Ну ладно, – сказал он как бы между прочим. – Потому что я в любом случае пришел не говорить, – ее брови с трудом поднялись под бинтами. – Я здесь для этого, – сказал он, оглядываясь. Потом нашел кухню, быстро вытащил блестящий поварской нож из деревянной подставки на столе Луми. Жюльен отрезал лист растения, и провел Луми к дивану, словно был знаком с ее квартирой.
Он взял ее за менее обожженную руку и с помощью небольшого ватного тампона нанес тонкий слой алоэ на самый маленький из ожогов. Луми постаралась забрать руку, но ее удивил охлаждающий эффект геля. Луми резко вдохнула. Самые маленькие ожоги были самыми болезненными, поскольку те, что побольше, она почти не чувствовала.
Увидев, что она не сопротивляется, Жюльен нежно положил ее руку на колени и занялся ее правой рукой. Не глядя, он пробежался пальцами по внутренней части руки, нашел крошечный металлический крючок, скрепляющий бинты, и отцепил его. Ухватившись за конец, Жюльен снял бинт, слой за слоем, открывая кожу.
Места, куда попало масло, все еще казались ярко-красными. Каждое из них было отмечено грядой волдырей. Луми наблюдала за выражением его лица. Жюльен сосредоточенно выдавливал правильное количество геля из листа и наносил его вокруг каждого волдыря и ожога.
Луми глубоко вздохнула, позволяя ему лечить ее. Хотя в голове все еще горел вопрос, что же произошло с пирожными, было трудно ощущать нежность, исходящую от его рук, и верить, что он намеренно навредил ей. Луми все еще хотелось узнать, что же произошло, но пока что она позволила его успокаивающему прикосновению нахлынуть на нее и облегчить агонию последних дней.
Тщательно обработав ожоги на ее руках, Жюльен передвинулся к груди. Он осторожно ослабил ленту по краям квадратного бинта, скрывающего скверный темно-красный полукруг – место, куда упала сковородка. Жюльен вздрогнул, увидев ожог, но не остановился.
Он снова сжал веснушчатыми пальцами лист алоэ, выдавливая бесцветный гель. Поймал его на тампон и нежно нанес на волдырь и края ожога. Мужчина наклонился поближе, чтобы дотянуться до ожога на ее груди, и она вдохнула его запах, древесный одеколон с ароматом алоэ.
Закончив, Жюльен поднес руку к бинтам на ее лице.
– Не надо, – прошептала она. Их взгляды встретились и бесконечное мгновение они смотрели друг на друга в нежном противостояние воли. Жюльен открыл было рот, чтобы что-то сказать, но передумал.
– Ладно, милая. Без проблем. Тогда вернусь в то же время завтра, – он оставил еще один легкий поцелуй на ее здоровой руке, отчего по коже побежали мурашки. Луми в ответ зажмурилась и когда открыла глаза, Жюльен уже вышел за дверь. Растение алоэ удобно устроилось на боковом столике.
ЖюльенГлава тридцать первая
Жюльен смотрел из окна такси, глядя, как освещенные солнцем воды Гудзона проносятся мимо. Вчера был хороший день. Луми не смогла с ним поговорить, но открыла дверь. Писала ему записки. Позволила нанести алоэ на кожу. Это уже прогресс.
Заботясь о ней, он ощутил нечто странное, словно впервые использовал мышцу, которая у него всегда была, но которой он не пользовался. Он всегда был эгоистичным ублюдком, отец говорил это не раз, а Жюльен даже не пытался исправить его. Но, казалось, теперь он сам себя исправлял. И был не против.
Такси остановилось перед домом Луми. Жюльен разгладил купюры на коленях, а потом передал их водителю. Кивнув в знак благодарности, он вышел, захлопнул дверь и направился к довоенному зданию. Домофон не работал, поэтому он просто открыл металлическую дверь и начал подниматься на пятый этаж.
Лестничный пролет был выложен мозаичными плитками, которые вышли из моды примерно век назад. Жюльен потянулся к перилам, но также быстро отдернул руку, когда заметил, что те покрыты тонким слоем пыли.
– Ой, – пробормотал он себе под нос, рассеянно вытирая пыль с пальцев о серый шерстяной пиджак.
Добравшись до пятого этажа, он наклонился к лавандовой двери Луми и быстро постучал. Потом последовала тишина, и Жюльен поднес ухо к двери, прислушиваясь. Ничего. И внезапно ручка повернулась. Жюльен, облокачивающийся о дверь, чуть не свалился на пол.
Из-под белых складок на него смотрела пара миндалевидных глаз.
– Привет, Лу, – сказал он, пытаясь оглядеться и не слишком долго смотреть на ее бинты. Он дал ей новое прозвище, и пока что она вроде не возражала. – Сказал же, что легко ты от меня не отделаешься, – заметил он, широко улыбаясь. Ее взгляд следил за ним, но губы молчали.
Жюльен переминался с ноги на ногу, у него не получалось расслабиться в такой тишине.
– Сколько ты платишь здесь за коммунальные услуги? 20 долларов в месяц? – спросил он.
Луми взглянула на него и вытащила блокнот.
– Я СНИМАЮ, – написала она жирными печатными буквами, с мрачным видом передавая ему записку.
– А, понятно, – ответил он и повернулся на каблуках к кухне. Посмотрел на столешницу, пытаясь понять ее настроение.
Здесь близко друг к другу стояли пакеты «Rice Chex» и коробка сухого молока. Рядом с ними находился блендер с открытой крышкой и наполненный зернистой бежевой субстанцией.
– Что, черт возьми, это такое? – спросил он, схватил ложку, лежащую на столешнице, и зачерпнул ею массу. Она не перелилась через край, как он ожидал.
Жюльен поднял ложку ко рту и попробовал на вкус, нахмурился, поняв, что смеси не хватает какого-то четкого вкуса. Он снова развернулся к пачке хлопьев. Луми стояла в дверном проеме, уставившись на орхидеи и шарики, принесенные домой из больницы, теперь сидящие на кухонном островке.
– Луми, ты… ешь эту перемолотую жижу? – ахнул мужчина. Она не встречалась с ним взглядом, только раз кивнула, так быстро, что он бы и не заметил, если бы внимательно не наблюдал за ней.
Выражение его лица стало серьезным.
– Что ты делаешь, пытаешься убить себя? – спросил он. Она пожала плечами и продолжила смотреть в пол.
Жюльен подошел к девушке и взял за плечи. Хотел сжать их, но не стал. Она все еще отказывалась смотреть на него, поэтому он вздохнул и повернулся к дивану. На меховом одеяле лежала книга в блестящей мягкой обложке: «Завещания и волеизъявления для чайников».
– Боже мой, Луми, ты не умрешь от этого! – воскликнул он, схватил книгу и кинул через всю комнату. Луми прошла за ним в гостиную и уселась на подлокотник дивана, уставившись на крошечную прорезь в ткани, через которую пробивалась вата, словно первые волосы младенца.
– Решаешь, кому оставишь свой фиолетовый набор для кухни, или что? Не понимаю. – Она сердито смотрела на него, но все еще молчала. Жюльен уставился в ответ, но потом заметил каплю, просочившуюся в бинты под ее глазом. И он сразу же отвернулся.
Мужчина откинулся на спинку дивана и поискал в уме подбадривающие слова, но ничего не приходило в голову.
– Лу… – начал он, выдохнув. Потянулся к ней и коснулся ее колена. – Это ужасно, знаю. Но нельзя начинать хандрить. Если начнешь, то уже все, конец.
Она прижала почти не пострадавшую руку к груди, пока вторая, сильно обожженная, висела вдоль тела.
– Позволь что-нибудь тебе приготовить, – предложил он, умоляюще глядя на нее.
Луми покачала головой, а поразмыслив мгновение, снова достала блокнот и ручку.
«Я ХОЧУ ОЩУЩАТЬ ВКУС КАК МОЖНО МЕНЬШЕ. ТЫ НЕ ПОЙМЕШЬ», – написала она.