Жена Дэниела Минди не раз приказывала ему прекратить подсчеты, чтобы не напророчить себе злую судьбу. Дэниел только улыбался.
Он расчесал редеющие волосы, все также стоя спиной к зеркалу, и уставился на пряди, оставшиеся между зубцами гребешка. Заметил свое отражение в зеркальце на трюмо.
— Милый, мы опоздаем. Почему ты так долго?
Минди, его поблекшая, но когда–то чудом доставшаяся ему супруга, вошла в ванную, глядя на винтажные «Lady Elgin» из розового золота, охватившие браслетом ее костлявое запястье. Под каблуками туфель «Прада» захрустели осколки. С понимающим вздохом она уставилась вниз, на свое раздробленное отражение. Раньше это было красивое зеркальце в черепаховой оправе.
— Черт возьми, Дэниел! Оно принадлежало моей матери!
Она схватила совок и веник и принялась убирать осколки, бормоча себе под нос:
— Ты просто не успокоишься, пока не перебьешь все зеркала в дома, да? То, что нужно, еще семь лет неудач!
«Вообще–то три», — поправил про себя Дэниел.
Они ехали на «бьюике лесабре» по совершенно пустой дороге. Асфальт подернулся коркой льда, и Дэниел вел машину крайне осторожно. «Может, вечеринка успеет закончиться прежде, чем мы туда доберемся», — втайне желал он.
— Ползешь как черепаха! — заворчала Минди. — Ты что, хочешь пропустить вечеринку?
Дэниел впечатал остроносый ботинок в педаль газа, разгоняясь до пятидесяти… шестидесяти пяти… семидесяти. Минди было наплевать на возможную аварию. По правде говоря, она предпочла бы разбиться, только бы не ездить на восьмилетием «бьюике». Но ремонт часов в Питтсвилле не приносил прежних денег, а Минди тратила на шопинг все больше.
Она тоже получила от жизни не то, что хотела, включая и мужа. До свадьбы с Дэниелом Минди встречалась с богатым ортопедом, была даже обручена с ним, пока ортопед не сбежал вслед за парой более стройных ножек. Жизнь вынуждала идти на компромиссы. Между выщипанными бровями Минди пролегали морщинки, вызванные этими компромиссами. До того как она решилась колоть ботокс.
«Бьюик» взвизгнул тормозами и остановился перед фасадом дома Макаби с четырьмя колоннами, в старом добром колониальном стиле. Скромная обитель сияла гирляндами не хуже сверхновой. Но за этим ярким фасадом скрывался темный секрет. Диди Макаби хотела детей, но имеющиеся проблемы — такие как недостаток яйцеклеток и дохлые сперматозоиды мужа — этому препятствовали. Они могли бы, конечно, пойти на усыновление, но скрыть это от ребенка в Питтсвилле, где слухи распространяются не хуже газовой атаки, было нереально.
Жена же Дэниела, Минди, наоборот, оказалась плодовитой, как крольчиха. Но Дэниел поклялся положить этому конец, что привело к двум абортам.
Дэниел покосился на увешанную украшениями дверь Макаби и ощутил приближение мигрени.
— Выпрямись, ты опять сутулишься, — приказала Минди, ударив его по спине, а другой рукой нажимая кнопку звонка. Динь–дон!
Дверь открылась в тот миг, когда она принялась стряхивать перхоть с лацканов Дэниела.
— Минди и Дэниел! Какой сюрприз! — отрепетированно пропела Диди, делая вид, что ужасно им рада. — Не думала, что вы приедете.
— Нам же прислали приглашение, — вновь ссутулился Дэниел. — Чего же ты ждала?
— Ну что ж… — Диди перекосило, как жертву инсульта. — Судя по тону, вам не помешает яичный коктейль.
Дэниел споткнулся о порог.
— Взбитые яйца с ромом… теплая цистерна праздничной слизи.
Гостиная была украшена мишурой и лучилась вымученным весельем. Около трех десятков гостей бильярдными шарами рассыпались вокруг фальшивого рождественского полена.
И все уставились на вошедших Дэниела и Минди — они приехали последними. Дэниел заметил жирного прыщавого подростка, сына Фландерсов, жадно поглощающего сосиски в тесте; Барта и Фрэнка, семидесятилетних грубиянов, которые все дни проводили на лужайках, ругая свои катаракты; Холли Вивер, нахальную крашеную рыжуху с каменными имплантантами в груди, главу родительского комитета; Честера Сосновски, старого парикмахера, который каждый вторник подстригал Дэниелу бороду;
Филлис и Марка Бернсайдов в хрустящей новенькой форме нью–хемпширской полиции, вешающих на рождественскую елку игрушечную патрульную машину.
Дэниел опустил голову и отправился прямиком к бару. У Макаби был отличный бар из стали и стекла, где лучшие марки водки соседствовали с джином, виски и пластиковыми бутылками диетической колы. Дэниел потянулся к виски.
— Ты же обещал! — взвизгнула Минди.
Он схватил бутылку, мельком взглянув на свое отражение за полкой, и прошипел сквозь зубы:
— Я долго не выдержу среди этих людей, если не выпью хоть чего–нибудь.
Минди вздохнула, как тракторная шина, налетевшая на гвоздь.
Дэниел наполнил стакан и глотнул для успокоения нервов. В пищеводе потеплело, но стоило Дэниелу опустить глаза, и он заметил, что его отражению в янтарной жидкости не хватает нижней челюсти.
— Дэниел!
Этот голос был радостным, как у человека, внезапно обнаружившего пропавший носок. А сам голос принадлежал Флоренс Липкин, директору начальной школы Питтсвилля. Сморщенная старушка со стеклянным глазом недавно принесла Дэниелу великолепные часы XIX века, «Hamilton» из розового золота на 18 камнях с бриллиантовыми цифрами, заводом на восемь дней и спиралью из синей стали. Дэниел любовался восстановленными часами на ее запястье, прижимавшем к груди Принца Вэлиента, дрожащего ши–тцу.
Флоренс потеряла глаз из–за несчастного случая во время игры в шаффлборд[4] примерно шесть месяцев назад, но до сих пор носила во влажной глазнице дымчатый мрамор. Весь город считал ее дешевкой и верил, что Флоренс крадет питьевую воду в пластиковых бутылках из школьного кафетерия. И только Дэниелу было известно, что восемь месяцев назад, после смерти мужа, она унаследовала добрый миллион. И Дэниел знал это задолго до нее самой. Но не говорил никому, даже жене. Он просто прикидывал возможности, которые подобная сумма открыла бы ему самому. Он наконец уехал бы из Питтсвилля, посмотрел мир. Если бы только старушка сделала его своим наследником…
— Как поживает мой любимый часовщик? — проворковала ему Флоренс, но так она приветствовала всех. «Как поживает мой любимый почтальон?», «Как мой любимый мясник?», «Как дела у моего любимого окулиста?». Дэниел размышлял, сколько времени Флоренс осталось до «любимого гробовщика».
— Неплохо. — С вымученной улыбкой он разглядывал бар.
Несколько минут они переминались в тишине, только звякал иногда лед в его бокале.
И вдруг Дэниел получил такой удар по спине, что непроизвольно клацнул зубами.
— Дэниел, парниша… хе–хе… — раздался голос, который мог принадлежать лепрекону, сидящему на стероидах.
Дэниел осторожно покосился через плечо и увидел мускулистого страховщика Майка Джонсона — полтора метра плохих манер.
— Я тебе уже рассказывал, Дэнни, про наш новый тройной полис на все случаи жизни? Страховая выплата утраивается каждые девять лет!
— Да, рассказывал, — сухо отозвался Дэниел.
Майк (он же Мик, но так его называли только друзья) забросил вторую удочку:
— Так что ж мы его с тобой до сих пор не подписали?
— Потому что он мне не нужен.
Бывший звездный защитник школьной футбольной команды Питтсвилля, слишком низкорослый для того, чтобы продолжить карьеру в колледже, нагло ухмыльнулся.
— Ты что, экстрасенс?
— Ну…
Минди ввинтилась между ними.
— Милый, ты посмотри, кого я только что нашла! — Минди вертела задом, словно нейлон колгот вдруг начал кусаться.
Дэниел понятия не имел, кто такой этот блондинистый красавчик под тридцать, хотя Минди явно ждала от него восхищенного узнавания. Адонис попытался ей помочь, расплывшись в улыбке и подняв брови, как на рекламном плакате.
— Э–э… — Дэниел пожал плечами. — А я вас знаю?
— Это же Джек Конрой! — пропищала Минди.
Джек понимающе кивнул Дэниелу, как кивают порой недоразвитым детям, которые искренне старались.
— Со мной такое постоянно. Все думают, что я их старый школьный друг или что мы знакомы по работе.
Дэниел все также непонимающе смотрел на человека, которого никогда раньше не видел, понятия не имел, где мог видеть, да и в принципе плевать хотел на такие знакомства.
Минди в отчаянии пропищала:
— Он доктор Рэнди Маршалл… из «Конца наших жизней»!
Джек подмигнул и вцепился в малокровную ладонь Дэниела своей мясистой лапкой.
— Да ладно, Дэнни, при встрече со знаменитостью люди еще не так реагируют.
— А разве я не должен вас знать, чтобы понять, что вы «знаменитость»? — вслух удивился Дэниел.
Джек запрокинул голову и сверкнул зубами в деланом хохоте.
Минди двинула Дэниела локтем под ребра, слегка перестаравшись.
— И что выделаете в Питтсвилле, Джек? — Дэниел прислонился к бару. — Знаменитости к нам обычно не заглядывают.
— Заехал на каникулы. Мой приятель Лэнс здесь родился, вот я и подумал, что забавно будет посмотреть на то, как живут деревенские ребята. Я вот, к примеру, городской, родился на Манхэттене. Бывали там, Дэнни?
— Нет. И никогда не буду.
— Да почему же нет? — прочавкал Джек, набивая рот фальшивыми крабами и вытаскивая хрящик, застрявший в передних зубах. — Это же всего в нескольких часах отсюда.
— Я просто… никогда туда не отправлюсь.
— Откуда вы знаете? — Джек фыркнул. — То есть… ну вот все предвзято относятся к Нью–Йорку, пока не побывают там. А стоит им приехать, и они уже поют… Нью–ууу–Йорк! Нью–у–у–у…
Несколько гостей даже отвлеклись от блинчиков с тунцом, когда хорошо поставленный в Джуллиардской музыкальной школе голос взвыл: «Йоооорк!»
— Эй, у меня есть эта песня на диске! — воскликнул Стюарт Макаби, «любимый гинеколог» Флоренс, подбежал к музыкальному центру, поставил «Рок–рождество Уэйна Ньютона» и выбрал Синатру.
Джек подпевал, заглушая «Ol' Blue Eyes».
— Перестаньте петь блюуууз… Мне повезлоооо, я хочу попробовать… Нью–Йорррк, Ньюууу–Йорррк…