Он не скрывал удовольствия от своих уколов.
Матушка О’Сайрус ничем не выдала оскорбления. Но было что-то в ее глазах, сиявших на совершенно спокойном лице, и это была не злость. Стейнекеру это «что-то» не нравилось.
Ему не нравилось, что его присутствие никак не беспокоило старуху. Резко развернувшись к монахиням, он прошипел:
— Хайль Гитлер!
Подождал секунду и вскинул руку в приветствии.
— Я сказал — Хайль Гитлер!
Монахини склонили головы, а Стейнекер развернулся к настоятельнице:
— Я скажу это снова, и это будет в последний раз. Хайль Гитлер, сестра…
Она ответила долгим взглядом и тоже подняла руку. Голос настоятельницы был тихим, как шорох снега:
— Хайль Гитлер, фельдмаршал Стейнекер.
— А теперь все!
Стейнекер схватил сестру Мэри Рут за дрожащую руку и дернул вперед, как непослушного ребенка.
Монахини дружно подняли руки в приветствии, безжизненными и мрачными голосами славя фюрера. Сестра Мэри Рут дрожала и всхлипывала. Стейнекер шагнул обратно к матушке О’Сайрус, наклонился так близко, что почувствовал затхлый запах ее шерстяной шали.
— Вы сказали, что остаетесь на балюстраде ради собственной безопасности, сестра. Кого вы боитесь?
— Вы вошли в очень темную и странную страну, герр фельдмаршал.
— Да неужели?
— Хуже самых темных ваших кошмаров, — тихо ответила она.
Он наклонился ближе, с угрозой во взгляде. Слова словно растекались дымкой в морозном воздухе.
— Вы представить не можете, какая тьма в моих снах, сестра. — Он покосился на огромные ворота и горы за ними. — Если здесь настолько страшно, то почему вы открыли ворота?
Матушка О’Сайрус медленно подняла взгляд, словно собираясь ответить. Но промолчала.
В большой обеденный зал вели две массивные арки, каждую из которых теперь охраняли солдаты Стейнекера, держа оружие наготове и подозрительно поглядывая на сестер, которые убрали с длинного стола грязную посуду после ужина пехоты. Мужской разговор на повышенных тонах доносился от второго стола, рядом с камином, где потрескивали толстые бревна, согревая фельдмаршала, Киммеля и Грюнвальда.
Высоко над ними висело длинное синее полотнище с вышитой цитатой на латыни: Abyssus abyssum invocat.
— Что там написано, сестра?
Майор Грюнвальд кивнул хрупкой невысокой монахине, которая собирала тарелки. Крошечная женщина подняла глаза и уставилась на ткань, словно впервые ее увидела.
— «Бездна призывает Бездну», — ответила вместо нее сестра Мэри Рут. — Это дословный перевод, майор.
— Латинская поговорка, согласно которой один неверный шаг ведет к следующему, — добавил Киммель.
Он почувствовал, как вдруг завибрировал стол, увидел, как дрожит кубок с вином, стоящий возле вилки, и отвел глаза.
Затем внезапно повернулся обратно, услышав резкий звук.
Другие офицеры тоже смотрели на стол.
— Мое вино, — сказал Киммель, — вы видели? Кубок двигался. Он сдвинулся на дюйм…
Он посмотрел на Стейнекера, который спокойно ковырялся в зубах.
— В чем дело, герр Киммель? Решили поддаться шуткам воображения?
Сержант посмотрел в потолок.
— Хотел бы я знать, что за черная магия нас сюда привела. Я не забыл мертвецов, которые напали на нас из снега.
Стейнекер уставился на него, забыв о зубочистке. Никто из них не упоминал событий сегодняшнего утра, но все, как оказалось, ни на миг о них не забывали.
— Вы знаете, о чем мы говорим? — прищурился Стейнекер в сторону сестры Мэри Рут. Старушка дрожащей рукой забрала его пустую тарелку. Фельдмаршал схватил ее узловатые пальцы и сильно сжал. Тарелка со звоном упала. — Я задал вопрос.
Она молча смотрела на него белесыми водянистыми глазами, и Стейнекер сжал пальцы.
— Те твари в снегу когда-то были людьми? Вы знаете, кто они?
— Бродячие нечестивцы, — раздался голос матушки О’Сайрус со стороны дальней арки. Нацисты развернулись в ее сторону. — Так мы их называем.
— Вы удивительно спокойны в присутствии таких соседей. — Стейнекер отпустил сестру Мэри Рут и подтолкнул к ней тарелку.
— Мы десятки лет живем в этих горах. — Матушка О’Сайрус приблизилась к ним. — Мы видели много такого, что обеспокоило бы менее привычных людей.
— А разве вашей вере не противоречит наличие таких вот «нечестивцев»?
— Вы удивитесь, герр фельдмаршал, узнав, какие твари бродят по лесам в наши дни.
В наставшей тишине Стейнекер улыбнулся ее иронии. Встал, искренне улыбаясь присутствующим, а потом тыльной стороной ладони наотмашь ударил настоятельницу по лицу.
Даже офицеры вздрогнули от неожиданности. Старая женщина едва не упала на пол. Стейнекер прошептал голосом, полным угрозы:
— Следите за языком, сестра, если не хотите с ним попрощаться.
Матушка О’Сайрус не поднимала глаз. Лишь поднесла руку ко рту, все так же склонив голову, и тихо произнесла:
— Вы неверно истолковали мои слова.
— Я прекрасно все понял. И уверен, что вы отлично знаете: фюрер не испытывает к христианству ничего, кроме презрения. — Тут она набралась решимости посмотреть на солдат. — Величайший обман в истории человечества, так он выразился. И самый сильный удар по сути людей.
— Мы знаем, что фюрер придерживается другой веры, господа, — сказала матушка О’Сайрус, прямо глядя на Стейнекера.
— Тогда вы можете догадаться, в чем состоит наша миссия.
— Я буду благодарна, если вы ее озвучите.
— У вас здесь присутствует некромант, сестра, — громко произнес Стейнекер. — Теперь мы в этом уверены.
Мать-настоятельница сузила глаза.
— Я не уверена даже в том, что понимаю значение этого слова…
Стейнекер схватил ее за горло, большой белый воротник скомкался в его пальцах, когда он рванул монахиню на себя.
— Я могу свернуть тебе шею голыми руками, женщина. Не смей мне лгать. Или ты думаешь, что нас остановят замерзшие трупы, которые эта тварь может на нас натравить? — Он смотрел в ее глаза, пытаясь найти признаки страха, но страха не было. — У вас здесь некромант. Либо здесь, в этих стенах, либо вы знаете, где эта тварь живет.
Он отпустил монахиню, и та поднесла руку к горлу.
— Если некромантом вы называете того, кто может поднимать мертвых, герр фельдмаршал, то моя вера говорит, что лишь один человек был способен на это…
Стейнекер выхватил пистолет из кобуры и направил на нее.
— Если тебе хоть на секунду показалось, что я уйду из этого места, не забрав с собой то, что мне приказали получить, ты фатально меня недооцениваешь. — Он шагнул ближе и вжал дуло «Люгера» в морщины на ее лбу. — Так ты признаешь, что знаешь это существо?
Матушка О’Сайрус кивнула, не глядя ему в глаза, и Стейнекер довольно кивнул в ответ.
— Ты отведешь меня к нему.
— К ней, герр фельдмаршал.
Волна паники затопила его, когда он наконец встретился с ней глазами. Грюнвальд и Киммель вскочили со своих мест, вытаскивая пистолеты.
— Нет, — тихо сказала матушка О’Сайрус, — это не я.
Стейнекер опустил оружие, Киммель и Грюнвальд с трудом скрыли облегчение.
— Это сестра, которая основала наш орден. Наша мать-основательница.
— Ты сказала, что этот орден существует уже двести лет.
Матушка О’Сайрус кивнула, и Стейнекер снова поднял пистолет.
— И ты хочешь, чтобы мы поверили, будто эта женщина до сих пор живет здесь?
— Господь наделил ее многими силами. Один из его даров — долголетие вне пределов человеческого понимания.
— И она ваш некромант? — Стейнекер повысил голос, и в зале воцарилась внезапная тишина. Только поленья в камине продолжали трещать. — Отвечай! Она ваш некромант?
Матушка О’Сайрус смотрела на них с молчаливой уверенностью.
— Отведи нас к ней, — тихо и настойчиво сказал он. — Сейчас же.
Длинный каменный коридор поначалу был обрамлен жутковатыми железными подсвечниками, совершенно пустыми. Канделябры, которые несли сестры, освещали только Стейнекера, его офицеров и шестерых вооруженных солдат.
Майор Грюнвальд, замыкавший процессию, смотрел на свою приметную тень со странной формой головы. Тень скользила по стене, и на лбу ее отчетливо просматривались два небольших рога, чуть выше уровня ушей. Он посмотрел на солдат, шагавших впереди, но дула их ружей не могли отбрасывать тени, создававшие странный эффект.
— В этой части аббатства нет освещения? — спросил Киммель.
— Только не для матери-основательницы, — ответила матушка О’Сайрус и заметила подозрительный взгляд Стейнекера. — Она не выносит света.
— Почему вы держите ее взаперти?
— Она, при всем нашем уважении, пугает других сестер, герр фельдмаршал. — Странные слова заставили офицеров переглянуться. Монахиня это заметила. — Не поймите неправильно, она истинный дар Божий. Сестры святого Игнациуса живут лишь для того, чтобы присматривать за ней. Наш орден много лет несет свое бремя.
Стейнекеру было не по себе. Они удалялись от обеденного зала, шагали все глубже в подвалы аббатства.
— Предупреждаю, старуха: если ты думаешь, что можешь завести нас в ловушку, любой неверный шаг твоих гусынь приведет к жестокому сопротивлению.
— Примите мои искренние извинения, герр фельдмаршал, но это я должна предупредить вас. — Она дошла до конца коридора и вставила свой канделябр в железный крюк, торчавший из стены у массивной двойной двери. — Было время, когда мать-основательница говорила с почившими святыми, чтобы ответить на вопросы папского значения…
Стейнекер прервал ее:
— И почему наша разведка доложила, что его святейшество, ваш Папа Римский, использует вашу тварь в самых разных делах?
— Но с годами она росла, — предупредила монахиня. — И ее силы росли вместе с ней, силы, которые больше не ограничивались простым общением с мертвыми. — Она смолкла, когда Стейнекер прижал ее к двери. — Вы спросили, почему мы открыли перед вами ворота? Чтобы открыть их, требуется двенадцать человек, открыть створки можно только вручную. — Она смотрела уже не на Стейнекера, а на всех солдат. — Мы не открывали ворота, господа. Мать-основательница впустила вас.