«Маленькая Макаревич» прозвала его Ботаником. В наше время это слово абсолютно не имело нынешней пренебрежительной коннотации и несло только одну смысловую нагрузку — человек занимается наукой. Костин отец, известный биолог Лев Эрнст, академик ВАСХНИЛ, наверное, мечтал, что сын найдет себя именно в этой сфере. Костя закончил биофак в Ленинграде, в двадцать пять лет защитил кандидатскую — словом, удивительно, почему он так и не стал ученым. Ботаник был богемным не только по образу мыслей, но и внешне. Одевался артистично, носил длинные волосы, что часто провоцировало комические ситуации.
Однажды Тельман Гдлян (был такой старший следователь Генпрокуратуры, который вел дело зятя генсека Брежнева, Юрия Чурбанова) назначил мне встречу на Пушкинской площади. Я должен был вернуть ему том уголовного дела, который таскал в рюкзаке с бутылкой портвейна и кассетами с записями T e Doors. Никакого «Макдоналдса» на Пушке еще не было, а был невзрачный скверо-пустырь, где все друг другу забивали стрелки. Я решил, что отдам следаку его талмуд и там же могу встретиться с Эрнстом, чтобы двинуть в гости к Градскому на котлеты. А Ботаник, в свою очередь, позвал с собой братьев Алейниковых. И вот когда Тельман Хоренович увидел Эрнста в компании пары экстравагантных киноноваторов, он, подхватив меня за локоть, отвел в сторону: «Это же хиппарики. Женя, ты же известный советский журналист, ну с кем ты связался?» — «Ну с этими двумя я не знаком, а третий — кандидат наук». Где сейчас Тельман Хоренович, увы, не знаю, а вот где Константин Львович, знают все.
Наташа Макаревич ошиблась, когда предположила, что общего языка мы с Эрнстом не найдем. Тем же летним вечером Костя предложил: «Я послезавтра лечу в Крым. Едем вместе?» Я был легким на подъем и с готовностью согласился. Так впервые оказался в незабвенном Никитском ботаническом саду, где на территории можжевелового заповедника располагался засекреченный мини-санаторий для гигантов сельскохозяйственной мысли, и, естественно, Костин отец, второй человек в академии, имел возможность переруливать свою вельможную квоту на единственное чадо. Жили мы совершенно по-студенчески — в одном номере, закрепленном за Львом Константиновичем.
Кстати, привычка жить в одном номере однажды сыграла со мной заокеанскую шутку. В Атланту по приглашению MTV летом 1991 года мы приехали с Крисом Кельми, которого злые языки дразнят Калинкиным. Я его знаю со школьных времен и помню, что Калинкина — это девичья фамилия его мамы, а вот Кельми, как и полагается, — папина. Правда, зовут его на самом деле Анатолием Арьевичем. Но это к слову. МЕУшники принимали нас замечательно. Джим Рокко, возглавлявший контору Creative Video, повез нас в курортное местечко на юге Флориды, где каждому почетному гостю из «империи зла» забронировали по гигантскому сьюту в Marriott’e. Мы с Кельми от души изумились: «Джим, да на фига такая роскошь? Мы и в одном номере переночуем, всегда так делаем». — «О’кей. Я все понимаю», — многозначительно заверил нас американец, изобразив на лице сложную гамму чувств. Только когда за ним закрылась дверь, до нас дошло, что он принял нас за голубую парочку. А мы-то просто подумали: зачем принимающей стороне палить бабло, когда номер — двести квадратных метров? Короче, в каждой стране свое тяжелое наследие — вот я о чем. И да, это еще одна ложноножка.
В общем, жили мы с Эрнстом в пансионате для заслуженных ботаников и не парились. Ели ароматные шашлыки, пили то, что делали местные из винограда, и регулярно посещали — с целью получения дозы адреналина — вышку в закрытой зоне местного заповедника. Прыгать там строжайше запрещалось по причине крайней стремности донного ландшафта. Подводные скалы были в солнечные дни прекрасно видны, и нырнуть следовало в небольшое по площади окно «свободной воды». Короче, небольшой люфт — и можно было разбить к такой-то матери весь организм. Теперь даже вспоминать неуютно, а тогда прыгнуть было, как чашечку ристретто выпить. Соленая черноморская вода смывала испарения потребляемой в весьма неумеренных количествах приторной «Изабеллы», а свежеприобретенная бодрость помыслов воодушевляла на продолжение подвигов. По дороге к пансионату мы обычно приглядывали удачное место для ночного проникновения на опытную плантацию, где растили совершенно удивительные по своим качествам персики. Тоже адреналин, потому как посадки охранялись свирепыми овчарками и непросыхающими дядьками с заряженными картечью ружьями. Зато на приманку чудо-фруктов мы потом легко заманивали курортных барышень. Костя пользовался бешеным успехом и у скучающих девиц на отдыхе, и у тех, кто жил в том краю круглогодично.
В один из наших последних приездов в королевство вельмож-ботаников, это был 1989 год, мы почуяли, как улетучивается хмельная беззаботность из этого райского места. Номенклатурному оазису функционировать оставалось недолго, циркулировало словечко «перестройка» и все такое. Наше приятно закумаренное состояние вовсю пытался разрушить Саша Люби — Любимов, которого мало волновали прелести курортной жизни, зато очень заботили мысли о грядущих переменах, программе «Взгляд» и «в здоровом теле здоровый дух». Еще в Москве он стряс с нас клятву, что мы составим ему компанию в утренних кроссах по прибрежной гальке. А потом непременно будем взрезать морскую гладь бодрым кролем. Мы поклялись на виниле его любимого квартета Queen… В первый день Александру Михалычу в пробежке было единодушно отказано с мотивом «да ты чо, мы же вчера же только прилетели, блин». Во второй — на основании тотального обгара конечностей (никто ведь не пользовался ничем солнцезащитным). Ну а на третий. уже по сложившейся традиции.
Так что каждое утро самый харизматичный ведущий самой рейтинговой программы СССР мчался по утреннему саду в гордом одиночестве, распугивая пернатых обитателей и полусонных ящериц. За завтраком, неодобрительно взирая на принесенную в уютную мини-столовую бутылку портвейна, початую с вечера, Саша ворчал, шутливо клеймил нас позором, обвинял в предательстве интересов гласности, грозился вернуться в Москву. Мы охотно соглашались и торжественно обещали ему со следующей же трапезы прекратить бухать по утрам (и надираться как он, т. е. лишь после диетического полдника), взяться за ум, а по возвращении в столицу непременно совершить творческий переворот в отечественном телевидении.
Тем августом в номер пансионата, выписанный на Эрнста, вселилось максимальное количество гостей. Помимо нас с Большим — Андрей Макаревич, Саша Любимов, Наташа Негода с ее тогдашним бойфрендом. Сейчас уже удивительно, как мы все, такие разные и непростые, умудрялись чудесно сосуществовать в том ботаническом раю. Иногда задаю себе вопрос: смогли бы мы, нынешние, так же? Вряд ли. Другие стандарты и правила. А тогда нас напрягал разве что спутник Негоды, ныне влиятельный кинодеятель Сергей Толстиков. Да и напрягал лишь потому, что мы все симпатизировали его предшественнику Мише Ефремову, с которым у Негоды случился бурный и продолжительный (как аплодисменты) роман. Наташку любили все, в шутку называя девушкой без ПМС, потому что она, казалось нам, никогда не капризничала. Добрая, искренняя, она умела с кайфом смеяться чужим шуткам, любила выпить в компании под треп о судьбах мира и искусства, да вообще для всех нас была своим парнем. А как мы офигели, когда Наташку в эти секс-символы записали! Негода в нашей компании вообще не воспринималась как эротический объект. Конечно, и «Маленькая Вера», и последующая фотосессия в Playboy стали просто бомбой. Она всех сделала. Всех. Даже тех киношных ханжей, которые с возгласами «Позор!» покидали Дом кино во время премьеры ленты. Окончательно все перевернулось с ног на голову, когда Негода отбыла за океан и снялась для культового мужского журнала. Для актрисы, которая только что целомудренно позировала для «Советского экрана», появиться на обложке Playboy ню с надписью на короткой майке From Russia With Love было невероятно отчаянным поступком.
Наташа с Мишей друг другу подходили невероятно — оба редкостные раздолбан, любители погулять на широкую ногу. Ну и оба актеры, в конце концов. Наташа училась у Ефремова-старшего в Школе-студии МХАТ, Миша же вспоминается мне в ПРОКе на Красной Пресне, где он прыгал со столика на столик и вопил, что он вроде как теперь Бэтмен. Прочитав заметку про какой-то из последних «Кинотавров», был рад узнать, что за четверть века Ефремов практически не изменился.
Негода по типу, как мне кажется, женщина-дочь. Ей нужен рядом человек, который будет говорить, что надо есть и что не надо пить, где стоит сняться, а где ни к чему. Мне она запомнилась жуткой растрепой, постоянно терявшей ключи, вещи и какие-то важные бумажки. Эдакий неуклюжий медвежонок: ее хотелось защищать и охранять. Когда появился Толстиков, стало ясно, что защитят ее и без нас. Хотя он всею своею номенклатурностью рядом с беспредельно богемной Наташкой смотрелся чужеродной пломбой в младенческой пасти. Короче, они вскоре съехали на частную квартирку — проводить дальше свой «медовый месяц» (условно говоря, потому как Негода успела посетовать на занятую графу «семейное положение» в паспорте своего избранника).
Их свято место в ботаническом раю долго не пустовало, потому что в городе наткнулся я на Костю Кинчева («Алиса» гастролировала по югам) и пригласил его погостить у Большого. Рокер приехал вместе со своей роскошной супругой Сашей Амановой. И опять же, естественно, ночью дал концерт на балконе… Академики на следующее утро за завтраком строго выговаривали Эрнсту, не без опаски косясь не столько на мрачного с похмелья, охрипшего после ночного шоу и покрытого татуировками Кинчева, сколько на его ослепительную спутницу, отравлявшую едким никотином девственную атмосферу номенклатурной гостиной, где до Амановой никто не решался курить — даже Градский, на которого управу, казалось бы, никому не найти. Тогда же, за завтраком, родилась идея снять клип на одну из песен «Алисы». «Аэробика» стала первой киноработой биолога Эрнста. И показана была эта работа в самой популярной программе страны — «Взгляд».