– Холод, руку! – крикнул Гильс, увидев, как того завертело черным смерчем. Зацепиться ему и Денису было не за что: вся нежить уже не могла двигаться, и ее просто несло по кругу. Отчаянные попытки Темнейшего дотянуться и ухватить друга закончились ничем: не закричав и не позвав на помощь, Холод исчез в бездне. На его лице не было страха – он просто закрыл глаза и поднял руку, прощаясь.
Увидев, что еще кто-то приблизился к черноте, пытаясь то ли заглянуть, то ли прыгнуть туда, Гильс схватил его за плечи: узнать Бертилова сейчас можно было с трудом. Лицо тролля было совсем черным от пыли и крови, разве что бешено сияли зеленые глаза.
– Черт тебя возьми, ты-то куда лезешь?! – закричал Темнейший.
– Ты ее не удержал… – прохрипел Бертилов. – Я сейчас в воронке перехвачу…
– Не лезь в самое пекло, балбес! – прикрикнул на него Гильс. – Нежить тебя уже не удержит! Влада не в янве, мы бы ее сразу поймали и вытащили, понимаешь?! Если сможешь, найди ее… Но гибнуть не спеши!
Не став продолжать, ударом в грудь Гильс отбросил Егора прочь. Пролетев до конца улицы, тот удержался за согнутый вдвое фонарный столб.
Хрипя, тролль с трудом поднялся на ноги, щурясь от черного ветра.
– Что… мертвяк… – подняв глаза, он увидел в вышине капюшон пыльной кобры. Та качалась, будто готовилась к броску. – Ждешь, да?.. Ждешь ее смерти… Она не в янве, но и не у тебя в лапах… Я это точно знаю! Я свою девчонку знаю, она будет бороться! Н-на, получай, тварь ты подлая… жри…
Сотворив точно такую же по размерам кобру, только зеленую, Бертилов свистнул, и фантом рванулся навстречу висевшей над воронкой. И вмиг рассыпался в зеленые блестки, страшные в своей нелепости. Егора остановить было невозможно: без конца, снова и снова, он создавал призрачные копии всего, что когда-либо видел в своей семнадцатилетней жизни. На кобру кидалась его огромная мать, занося в ударе полотенце, Ада Фурьевна протыкала чудовище указкой, потом появилось и вовсе что-то несусветное, будто тролль бредил…
Снова и снова призрачные воины кидались на Некроманта, но безуспешно. Морок его иссяк, и Бертилов зажмурился, когда из глаз хлынули слезы злости и бессилия. Мир вокруг него был черен и страшен, а впереди ждала только неумолимая смерть.
– Она где-то там, совсем одна, – прошептал Егор, кулаком размазав по щеке гарь и кровь. – Не знаю, что делать…
И, сдирая пальцы в кровь, он наощупь пополз к воронке.
Глава 21Перекресток смерти
Родной, привычный мир был потерян и летел назад, все дальше и дальше.
Влада падала, лежа на спине и раскинув руки, будто ее тело медленно погружалось на дно холодного океана. Остаться не получилось, не вышло, не удалось.
Теперь только падать и падать в неизвестность.
Что вокруг – космос? Безвоздушное пространство, где нет ничего, кроме одиночества и ожидания неминуемой смерти?
Нет, в космосе звезды и темнота, а здесь ничего не было. Но свет был, он мелькал постоянно, словно кто-то водил тысячами неярких фонарей по слоистому багровому туману.
Тогда, может быть, это и есть смерть?
Тоже нет. У мертвых вряд ли саднит шея, ноют колени и распоротые ладони. Сохранилось и дыхание: воздух хрипло вырывался из легких. Значит, есть ощущение собственного тела. Значит, все еще жива, раз способна ощущать боль, если все еще может дышать, помнить, мыслить… любить.
– Гильс… – жалобно позвала Влада, понимая, что никто не отзовется. Это имя сейчас – все, что у нее есть. Все, что осталось от потерянного только что мира.
«Гильс, Гильс… Гильс…» – понеслось эхом.
Эхо было невозможно долгим, оно перекликалось на разные голоса, пока не улетело вдаль. Теперь только собственное дыхание отзывалось в ушах, как громовые раскаты.
Сейчас хотелось думать только о нем, вспоминать каждую секунду, каждое слово. Пусть его облик будет с ней, пока она в сознании.
Это было так легко – помнить его, не замечать темной половины горизонта, где ждала смерть, а думать только о нем. Только бы не рассыпаться в пыль, не исчезнуть навсегда.
Тело помнило – звуки его голоса, его сильные руки, жесткие губы, плечи… Путь любви пройден почти до конца, и какое же это удивительное и случайное счастье, подаренное ей в последние минуты!
Счастье – слово неожиданно согрело. Перед глазами замелькали странные пятна: яркие, но смутно знакомые образы…
– Привет, девчонки! – раздается голос в августовской духоте городского двора, – Мячик-то вернете?
Черноволосый мальчишка смотрит на одну из девочек, за стеклами темных очков пляшут багровые искорки. Девочка смущается, опуская глаза. Жаркий двор плавится, плывет, текут крыши домов, колышется серым озером асфальт…
А вот тот же мальчик, только помладше, лет восьми, яростно сжав кулачки, смотрит на печальную молодую женщину. Та, вжавшись в угол автобусной остановки, мнет в руках берет. Вокруг непогода, дождь льет как из ведра, только багровые зрачки мальчишки горят обидой и недетским горем.
– Иди, Гильсберт, тебя ждет отец, – наконец удается ей выдавить, придав голосу твердость, – Я уезжаю, а ты живи с ним и будь счастлив, мой мальчик! Берегите с Алексом друг друга.
– Не буду я счастлив, раз ты покидаешь меня! Ты должна бороться, отец неправ! Если ты не будешь бороться… Я тоже тогда уйду, и никогда больше никого любить не буду!
Женщина качает головой. Мальчишка, отвернувшись, бросается бежать, размазывая слезы загорелыми кулачками.
Видение остановки под дождем уносится, плывет, бледнеет.
Показывается другое. Изящная девушка, стоя в кафе за высоким столиком, радуется весеннему дню, отпивая ячменный кофе и поглядывая в окно, за которым сияет апрельским солнцем Большая Конюшенная улица. Прохожие идут мимо, разглядывать их интересно, будто в кино. Один из них вдруг привлекает внимание: горбоносый, смуглый парень, не такой, как другие. Он ловит ее взгляд, останавливается. Решительно входит в кафе, направляясь прямо к ней.
– Я Демид, – он с улыбкой протягивает ей руку. – А как тебя зовут?
Неимоверная наглость, сразу на «ты»! Да таких кавалеров она привыкла отшивать пачками. Она-то умеет находить ядовитые словечки и отпускать шуточки. Набрала воздуха, и…
– Тая, меня зовут Тая, – неожиданно смущается самая боевая отличница в институте. – Демид – удивительное у тебя имя.
Кафе, залитое апрельским солнцем, тоже блекнет и исчезает. Бесплотные тени мелькают вокруг, звучит едва слышный шепот, мелькают призрачные пауки.
Пауков тренирует хозяин, но не тот, кто называл себя Демидом. Юноша, отдаленно похожий на него, только в старинной одежде. Нежить шипит, но подчиняется каждому движению хозяина. Взмах, бросок, снова бросок, и паучья плеть в сотни метров обрушивается на пустынное поле…
Уже не Гильс и не его отец Демид Муранов, а предки их рода, гораздо более древние…
«Это не мои воспоминания… Это родовая память Мурановых, кажется… Вот что я вижу сейчас… – слабо мерцали мысли. – Утонуть в глазах моего любимого – не думала, что это может быть по-настоящему… Или это другое – остатки моего дара, полученного от матери? Что это?.. Так или иначе, но в этом должен быть какой-то смысл.
Сколько тайн я теперь знаю, сколько всего увидела из жизни семьи правителей нечисти! Но смысла еще не поняла. Точно знаю одно: я еще не во Тьме, будто время замедляется. Это не янв, здесь нет ничего материального. Только призраки домов и улиц, хотя места знакомые. Наверное, меня несет по кругу к воронке, и сейчас я в каком-то промежуточном мире. Самый дальний янв, его кромка, наверное…»
Перед глазами снова и снова проносились видения, которые менялись, как живые картины. За несколько секунд мимо пролетали дни и годы, мелькали лица, слова. Особенно яркое видение пришло, как волна, захватив ее полностью, и Влада поняла, что видит уже не отца, не деда или прадеда Мурановых, а кого-то очень древнего, давно ушедшего из мира.
Багровые огоньки мерцали в темноте леса. Ночь полнолуния была ветреной, и вековые стволы, качаясь, протяжно скрипели под натиском урагана.
Неслышными шагами по лесу двигались тени, в каждом движении угадывалась сама смерть. Наконец за стволами замелькало яркое пятно света – поляна с горящими кострами. Вокруг костров были люди, не меньше трех десятков, и черные тени замедлили шаг, остановившись у самой границы света и лесной тьмы.
Люди вокруг костров громко разговаривали: длинноволосые, с серебряными клинками, они сверкали белизной плащей. В середине поляны виднелась пятиконечная звезда, выложенная из камней. Посреди нее горел костер, пламя которого было необычно ярким и казалось слегка замедленным, словно огонь танцевал в воздухе.
– Темные здесь, они подошли! – громко объявил высокий старец с гривой седых волос, зачесанных назад, – Опустите оружие, собратья! Призываю последовать моему примеру.
Серебряный клинок, который был у него в руках, он поднял высоко над головой и вдруг обрушил острием вниз, воткнув в землю. Клинок вошел почти по самую рукоять, и наступила тишина: ветер стих, слышалось лишь потрескивание костров.
– Темные, вы можете подойти ближе, не для сражения мы позвали вас, – торжественно произнес старец, простирая руки в сторону леса. – Войдите сюда, в эту ночь запрещены убийства…
Прошла минута, и будто сама темнота поползла на поляну: черные силуэты осторожно пересекли границу света. Впереди шел высокий черноволосый вампир. Раздувая ноздри, как дикий зверь, он ловил цепким взглядом любое движение людей на поляне. Горбоносый профиль, гордый взгляд, опасность в каждом движении и дикая, притягательная красота.
Хищник, вышедший на поляну, слышал сейчас стук человеческих сердец, всех и каждого, ощущал дыхание, ловил движение крови по венам.
– Приветствуем тебя, темный