А вдруг сейчас уйдет один из них – либо Гильс, либо Егор? Без Гильса нельзя, совершенно невозможно, как нельзя жить без воздуха, а без Егора опустеет мир. Хотя нет, не так – мира просто не будет.
Ну почему, почему вдруг она начала этот тревожный и неприятный разговор?..
– Понедельник, – пожав плечами, вдруг сказал Гильс.
И Влада, и Егор остановились одновременно, пытаясь сообразить, что это значит.
– В смысле, что по понедельникам у Влады свидания с тобой, – в ответ на вопросительные взгляды пояснил Гильс. – Самый тяжелый день недели, куча пар в Носфере, я буду занят. Устраивает?
– Та-ак, – Егор резко выдохнул и сделал деловое лицо. – Чего-то мало одного понедельника, а как насчет среды и пятницы? В эти дни пары на Троллиуме самые легкие, у меня куча времени. Только тогда получается, что у меня три дня, а у тебя четыре.
– Давай поделим воскресенье, – голосом заговорщика предложил Гильс. – Утром я сплю, мне не до всяких там приставучих девиц, а вот к вечеру я свободен. Так что утром забирай ее себе.
– Я тоже утром вообще-то сплю до полудня, как любая нормальная нечисть, – шутливо возмутился Егор. – А она мне покоя не дает, вечно руки распускает, на шее виснет или волосы лохматит!
– Ей можно, – усмехнулся Гильс. – Так тебе и надо, Бертилов.
– Хватит, прекратите оба! Я веселиться хочу, ясно вам?! Деревня Бертиловка, ура-а!
Захватив ком снега, Влада запустила его в Егора. Муранов получил точно такой же, тут же молниеносно сгреб в ладони снег, и Влада взвизгнула, когда снежок взорвался о плечо, окатив снежной пылью лицо.
Снежная баталия началась стихийно. Забылось все: и потери, и недавний ужас, и боль. Егор, да и Гильс швырялись снежками, как обычные мальчишки: никто не нырял в янв, никто не использовал вампирскую скорость или морок. Они веселились, как дети, обезумевшие от выпавшего снега.
– В первый же день ее восемнадцати… – проорал Егор, швыряясь снежками. – Будет свадьба а-ля Питер! Пойдет замуж как миленькая за нас! Загс на Неве! Белое платье! Ф-фата! Утоплю в море обручальных колец, гы-гы-ы…
– Не распишут… Двух парней с одной невестой, нет таких правил улюдей! Вот вам, получайте! – Влада отчаянно отбивалась снежками, хотя за шиворот уже текли ледяные струйки растаявшего снега.
– Людей Хитрейший возьмет на себя! Идея супер! Шампанское на стрелке Васильевского острова! – поддержал друга Гильс. – И вся нечисть с жуть-колой! И Синицина в первых рядах!
– А-атлична! – завопил Егор. – Н-на, получай, зараза Огнева!
Егор сгреб снега, слепил снежок и запустил в сторону Влады.
Гильс в последний момент попытался схватить ее и заслонить собой, но в тот же миг руки его загребли пустоту: девушка, которая смеялась, стала вдруг совсем бесплотной.
Оба парня застыли, молча глядя, как хохочущая девушка, все еще продолжая швырять в них обоих снежки, медленно тает в темноте.
Потом она исчезла, только снежные хлопья метались из стороны в сторону, будто огибая то, чего не существует.
– По-другому никак нельзя было? – резко спросил Гильс, исподлобья глянув на Бертилова. – Стер ее, когда в моих руках была…
– Нарочно момент я не выбирал, – Егор говорил с усилием, стараясь не смотреть туда, откуда только что звучал звенящий девичий голосок. – А вообще, Верховная, хоть и стерва, но верно сказала. Мы оба привыкаем к этому сладкому болоту, Муранов. Мы тонем в нем. В ней. Ведь я предупреждал тебя…
– Ты выдернул из воронки фантом, неужели не мог вытащить ее настоящую?! – глухим голосом произнес Гильс, сжимая кулаки.
– Если бы она осталась со мной в ту ночь, я бы ее удержал, – жестоко ответил Морок, и лицо Муранова потемнело от ярости.
От схватки двух правителей тайного мира разделяла секунда, а потом Егор выдохнул и опустил плечи. Отступил на шаг назад и правитель нечисти.
Бертилов заговорил срывающимся голосом:
– Я ей клятву дал, что не будет у меня с тобой войн никогда. Про фантом сразу тебя предупредил, честно сказал. Да! Я успел вытащить из воронки фантом, причем она была без сознания. Я мог сразу ее стереть, но ты не дал, ты ее в больницу потащил. Всех докторов на уши поставил, а что они могли сделать с призраком, у которого даже крови нет?! Она пять раз в себя приходила, и каждый раз не помнила ничего. Потом ведь все приехали тебя поддержать, все в этой больничной палате жили и ждали, когда ты сам очнешься. Герка байк тебе туда припер, не знал, что еще сделать. Мы все за тебя горой, Темнейший. Прости за жестокие слова.
– Проехали, – Гильс дернул уголками губ. – В больнице тогда сам себя не помнил. За поддержку – спасибо. Но фантом можно было подержать год… или два.
– Нельзя, нет, – быстро возразил Егор. – Я уже сам начал верить в нее. Когда она меня за шею обнимала и в глаза смотрела. Когда смеялась, когда грустила и спрашивала, почему у меня такое лицо.
Короче… – Егор прочистил горло, с усилием сглотнув что-то горькое и соленое, что пролилось от глаз не наружу, а внутрь. – Пора очнуться, мы заигрались. Чем больнее нам будет, тем вернее мы будем искать пути. Сам знаешь какие.
Темнейший медлил с ответом, глядя, как в свете фонаря танцует снег.
– Пути, говоришь, – наконец сказал Гильс. – Все захлопнуто намертво, тайный мир запечатан. Все в нем начинается заново. Но я пойду по любому пути ради нее. Ладно, потом об этом поговорим и не здесь. Давай, Хитрейший, до скорого.
Проводив глазами одинокую фигуру, которая, дойдя до поворота, в один прыжок рванула вверх, Морок зашагал обратно, к старому дому на Садовой улице.
Какой-то прохожий с объемистым мешком, полным мандаринов и с торчащими оттуда горлышками шампанского, выругался, увидев, как светловолосый парень в зеленой рубашке просто взял да и вошел в стену дома.
– Все-таки столько выходных в январе – перебор, – пробормотал он, зажмурив глаза и тряхнув головой. Потом махнул рукой, досадливо крякнул и зашел в пиликающий домофоном подъезд.
Егор уже шагал вверх по лестнице неслышными шагами, прошел сквозь входную дверь, мимо кухни, где задремала у телевизора мать Полины. Затопал ногами он только при входе в комнату, отряхивая с кроссовок налипший снег.
В комнате жила печальная полутьма. На окнах появились пестрые занавески с рисунком из летящих валькирий, по стенам развешаны репродукции картин Врубеля, вырезанные ножницами из журналов. Посреди комнаты красовалась настоящая елка, так и не наряженная. Игрушки ждали в коробке, тоскующей на столе.
Заслышав шум, Полина радостно обернулась, но тут же поникла и отвела взгляд.
– Ты – тролль.
Егор пожал плечами, но не ответил.
– Ты ведь тролль? – повторила Полина.
– Был им когда-то, – отозвался светловолосый. – Но я умею делать все, что умеют тролли, если ты спрашивала об этом.
– Пришел стирать мне память, да? Как Огнева хотела? – тихо, сквозь зубы, произнесла Полина и добавила с горячностью: – Ненавижу ее!
– За что? – заинтересовался Бертилов, остановившись около стола и выбрав из всех елочных шаров самый большой, ярко-зеленого цвета.
– Потому что Димка сгинул, а она болтается по гостям, веселая, будто ничего не случилось плохого, да сразу с двумя парнями! Я в курсе, сюда приходила домовая Муся, продала мне новые занавески… И она рассказала.
– Ох уж эти домовые сплетни, – Егор прищурил один глаз, склонив голову и разглядывая Полину вторым глазом, в котором светилась насмешка. – Зависть – плохое чувство. А Ацкий мечтал об идеа-але… – протянул он с хитрой улыбкой.
Полина смутилась от собственной глупости, вспыхнула и опустила глаза.
– Но Огнева гнала меня из тайного мира, она хотела, чтобы сработало дневное право, – начала оправдываться она.
– Что бы Влада тебе ни сказала когда-то, она желала тебе добра, – задумчиво пожал плечами Бертилов, продолжая вертеть в пальцах зеленый шар. – Да и я тоже.
– Ах, так! – вскипела Полина. – Моя мать желает мне добра, потом Владка желает добра, теперь и ты пришел желать мне добра! А где оно, это добро, разве вам всем решать?! А меня спросили, меня?!
Недавняя ангина дала о себе знать: горло перехватило от крика, и невнятный поток слов вырывался уже вместе с кашлем и слезами. Полина затихла, заметив, что зеленоглазый парень слегка улыбается.
– Вот видишь, стоит добру начать решать за тебя, и ты уже считаешь его злом. Может быть, важнее добра или зла – выбор. Право выбора, которое ты получила потому, что любишь по-настоящему. И я пришел, чтобы дать это право тебе.
Голос зеленоглазого зазвучал вдруг так странно и торжественно, что Полина смутилась еще больше. И испугалась, вдруг осознав: не просто парень тайного мира и тролль перед ней.
– Мне… можно самой выбрать, чего я хочу? – прошептала Полина.
– Да. Но сначала…
Егор легко дотронулся указательным пальцем до зеленого шара, выпустив его из пальцев. Тот не упал, а тоненько звякнул и повис в воздухе, начав качаться. Влево-вправо, влево-вправо…
Как завороженная, Полина вглядывалась в стеклянную выгнутую сферу, в которой отражалась сначала она сама, растрепанная и перепуганная, потом картинка поменялась, замелькали другие лица, улицы, города, дороги…
Девушка закрыла глаза и долго молчала, а когда открыла, по щекам потекли слезы.
– Это была моя жизнь?!
– Семьдесят шесть счастливых человеческих лет. Иная любовь, человеческая. Успех, удача, множество дорог и возможностей – все это у тебя впереди. Людские пути мне видно сразу, они четкие. Если же ты выберешь тайный мир, то твоя дорога в тумане, я ее не вижу. Тот, кого ты ждешь, на темной стороне и может вернуться, только когда наступят плохие времена. Возможно, тебе останется лишь тоска, как и твоей матери. Решай!
Полина закусила губу – больно, до крови. Первый серьезный взрослый выбор холодным ознобом протянулся по спине, войдя под кожу до самого сердца. Оно забилось часто и тревожно, потом маленькая комнатка расплылась перед глазами, и лицо стоящего перед ней парня вдруг показалось самой вечностью. Не беспощадной и жестокой, а мудрой и всепонимающей.