Владетельные князья Владимирских и Московских уделов и великие и удельные владетельные князья Суздальско-Нижегородские, Тверские и Рязанские. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г. — страница 6 из 17

Стародуб, ныне село Кляземский городок, стоял на правом берегу р. Клязьмы, в 12 верстах от уездного города Владимирской губернии Коврова, а от самого Владимира, по Книге большому чертежу, в 60 верстах. По недавним описаниям этого уголка Ростовско-Суздальской области, на правом берегу Клязьмы высится колокольня Кляземского городка; близ села есть насыпь земляного вала на высоком утесе над Клязьмой; этот вал представляет собой правильный четырехугольник. С этим уголком связаны некоторые небезынтересные для нас предания.

Говорят, что там, где находится вал, был терем какого-то князя, столь высокий, что сверху его можно было увидеть башни Суздаля. Когда терем рухнул, верх башни упал на другом берегу Клязьмы, сделал в земле пробоину, из-за чего образовалось озеро, место которого указывают между семью дубами. Таково предание о седой старине Стародуба… Многие места села носят названия торговых рынков; церквей, говорят, было семь, но от них остались только следы фундамента церкви Святого Георгия в полутора верстах от села в овраге на пути к перевозу через Клязьму. При постройке нового храма на фундамент пошло много могильных камней, на которых высечены были имена местных князей и бояр[507].

Время возникновения Стародуба неизвестно; но так как в начале XIII в. он был довольно видным городом, основание его надо отнести к более раннему времени. Судя по остаткам древнейшей стародубской церкви во имя Святого Георгия, надо думать, что его основал Юрий Долгорукий, который построил и церковь во имя своего патрона.

Напрасно некоторые, указывая на свидание Юрия со Святославом Олеговичем у Радощи (Радогост) и челобитье Святослава Всеволодовича Юрию в Стародубе, имеют в виду Стародуб Суздальской земли, который будто бы назывался и Радогостом: здесь имеется в виду Стародуб северский, неподалеку от которого был и Радогост. Но об этом мы еще будем иметь случай поговорить при изложении биографий князей Стародубских.

В первый раз мы встречаемся в летописях со Стародубом под 1218 г. Димитрий-Владимир Всеволодович, внук Юрия Долгорукого, в ссоре своих старших братьев Константина и Юрия был на стороне первого. Кажется, из стратегических соображений Константин послал его в Москву. Но после примирения братьев Юрий выслал Владимира из Москвы в южный Переславль в 1213 г. Там в битве с половцами он был взят в плен, но в 1218 г. освободился и ушел опять в Суздальскую землю, где братья дали ему Стародуб «и ину властьцю»[508].

Позднее, при великих князьях Московских, Стародуб назывался вотским[509], а в меновой грамоте Ивана Грозного с его двоюродным братом Владимиром Андреевичем Старицким он назван так: Городище Стародуб Ряполовский. Память о древнем названии Кляземского городка, по словам Щекатова, осталась в названии одной Стародубской волости[510].

Собственно Стародубский удел с самостоятельными князьями возник вскоре по уходе Батыя из Северо-Восточной Руси. Ярослав Всеволодович, явившись после ухода татар во Владимир, должен был потратить немало усилий, чтобы после татарского разгрома водворить как в столице, так и во всем княжестве некоторый порядок; в то же время он позаботился и о братьях Святославе и Иване: первому дал в удел Суздаль, а второму — Стародуб[511].

Таким образом, ряд удельных стародубских князей начинается с самого младшего сына Всеволода Большое Гнездо, Ивана Всеволодовича.

Собственно стародубские князья

Иван Всеволодович1198–1247

Иван Всеволодович, самый младший (восьмой) из сыновей великого князя Всеволода, внук Юрия Долгорукого, родился 28 августа 1198 г. во Владимире. «И бысть радость велика в граде Володимери о роженьи его», — замечает летопись[512].

В Древней Руси, как мы уже говорили, княжичи чрезвычайно рано выступали на поприще общественной деятельности. Так было и с Иваном Всеволодовичем: он принимает участие в серьезных событиях с 1212 г., когда ему было 15 лет. Впрочем, летописи отмечают некоторые события из его жизни еще раньше упомянутого года: 1 марта 1206 г. Всеволод Юрьевич послал старшего сына Константина в Новгород на княжение; младшие братья Юрий, Владимир и Иван провожали Константина до р. Шедашки; но в том же году 28 февраля и на той же реке они уже встречали Константина на пути его из Новгорода во Владимир: Константин, кажется, необходим был Всеволоду из-за враждебных действий черниговского князя Всеволода Черного, которого Всеволод Юрьевич хотел наказать[513].

15 апреля 1212 г. скончался великий князь Всеволод Юрьевич, и вскоре между двумя его старшими сыновьями, Константином, которого отец лишил великокняжеского стола, и Юрием, тогда великим князем, разгорелась борьба. Вместе с Юрием и младшими братьями Ярославом и Владимиром Иван Всеволодович ходил на Константина к Ростову. Хотя старшие братья на этот раз примирились, но затем изменилась группировка младших братьев около старших, и опять готова была вспыхнуть междоусобная война. Иван Всеволодович с братьями Ярославом и Святославом по-прежнему оставался на стороне Юрия, а Владимир перешел на сторону Константина, к которому вскоре перебежал и Святослав. Юрий с Ярославом и Иваном пошел к ним для переговоров («на снем», на сейм, на съезд); братья сошлись у Юрьева и примирились. В то же время бывший у Константина его брат Святослав опять перешел к Юрию, который дал ему Юрьев-Польской. Вскоре Константин опять начал замышлять рать на братьев. Юрий вместе с братьями Ярославом, Святославом и Иваном, а также Давидом Муромским выступил к Ростову. Тогда Константин (в 1213 г.) отправил на Волгу рать, которая пожгла великокняжеский город Кострому, а Юрий с братьями опустошил окрестности Ростова: противники встретились и бились на р. Идше (теперь Векса), постояли друг против друга несколько дней, причем воины Юрия опустошили окрестности Ростова, и, наконец, пришли к миру и целовали друг другу крест[514].

После этого похода в течение 13 лет Иван Всеволодович не показывается на страницах летописей. В 1226 г. великий князь Юрий, одной из важных забот которого было обезопасить восточную границу от набегов инородцев, послал братьев Святослава и Ивана на мордву. Поход был удачен: братья взяли несколько селений и возвратились домой с большим полоном[515].

Затем опять в течение 12 лет, т. е. до 1238 г., летописи ничего не говорят о нем; под этим же годом они отмечают его в числе князей, которых Бог спас от татарского меча. Не можем не привести здесь известия Татищева, весьма правдоподобного, о степени участия Ивана Всеволодовича в готовившемся великим князем Юрием отпоре татарам. Татищев, сказав, что великий князь, с племянниками Васильком и Владимиром Константиновичами, отступили за Волгу и встали на берегу Сити, продолжает: «Брат его [великого князя Юрия], Иван Стародубский [очевидно, Татищев называет его Стародубским, так сказать, забегая вперед] княгиню [жену] с детьми со всем имением, також из Юриева, что было оставшее Светославле, вывез в Городец [конечно, Волжский] за Волгу в леса, а в городех оставил токмо войска с воеводами и сам лесами хотел к Юрию с малым войском пройти, но не успел». Между тем часть татар оставалась у Владимира и готовилась, говоря современным языком, к штурму, а другая часть пошла вниз по Клязьме и разорила Юрьев и Стародуб[516].

Юрий Всеволодович, как известно, пал в битве с татарами на р. Сити, и великокняжеский стол был занят старшим из оставшихся братьев, Ярославом Всеволодовичем. Двух младших братьев, Святослава и Ивана, Ярослав наделил уделами: первому дал Суздаль, а второму — Стародуб[517].

С этих пор начинаются постоянные поездки русских князей на поклон к ханам. В 1245 г. Ярослав уже не в первый раз отправился в Орду; с ним поехали братья и племянники, которые в следующем, 1246 г. возвратились оттуда[518].

Мы не знаем, на ком был женат Иван Всеволодович, — знаем только, что он имел сына Михаила.

Михаил Иванович1246–1281

О Михаиле Ивановиче, втором удельном князе Стародубском, до нас дошли весьма скудные летописные известия. В первый раз он упоминается под 1276 г. по случаю присутствия в январе на похоронах великого князя Василия Ярославича Мизинного в Костроме[519]. Затем летописи отмечают его участие в междоусобной борьбе братьев великого князя Димитрия и Андрея Александровичей. Последний, получив в Орде ярлык на великое княжение, подошел с татарами к Мурому и, как великий князь, требовал к себе князей удельных. Это было в 1281 г. К нему явились Федор Ростиславич Ярославский, Константин Борисович Ростовский и другие князья, среди которых был и Михаил Иванович Стародубский. Объединенные князья вместе с татарами, все по пути предававшими огню и мечу, пошли на великого князя к Переславлю[520]. Каковы были результаты этого похода, мы говорили в обзоре княжения Димитрия Александровича, куда и отсылаем читателя (см. том I).

После этого летописи уже не упоминают о Михаиле Ивановиче, да и вообще по отношению к князьям Стародубским, по крайней мере ближайшим потомкам Михаила, они являются как бы краткими некрологами[521].

От брака с неизвестной Михаил Иванович имел единственного сына (по крайней мере, только он нам известен) Ивана-Каллистрата.

Иван-Каллистрат Михайлович1281 — ум. в 1315 г

Как мы видели, летописные сведения об отце Ивана Михайловича весьма скудны. Но о самом Иване Михайловиче сведения еще скуднее. Сохранилось только известие, что он скончался в 1315 г.[522]

От брака с неизвестной Иван Михайлович имел сына Федора, который и заступил на место отца, как единственный наследник.

Федор Иванович Благоверный1315 — ум. в 1330 г

О Федоре Ивановиче дошло известий столько же, сколько и о его отце: в Никоновской летописи кратко, без указания на обстоятельства и причины, отмечено, что Федор Иванович убит в Орде в 1330 г.[523]

Судя по тому, что около этого времени Иван Калита начал сильно теснить удельных князей, можно предположить, не «по его ли думе» погиб и этот князь Стародубский, как погибли другие князья? Или, может быть, Федор Иванович погиб за веру, почему и назван Благоверным?

Федор Иванович от брака с неизвестной имел трех сыновей: Димитрия, Ивана и Андрея.

Димитрий Федорович1330 — ум. в 1354 г

О Димитрии Федоровиче летописи сохранили одно только известие, что он скончался в 1354 г. и положен в своей отчине Стародубе[524].

Димитрий Федорович от брака с неизвестной имел единственного, и притом бездетного, сына Семена, прозванием Кропива, о котором в отдельности мы не будем говорить, так как он не занимал Стародубского удела. О нем из летописей мы узнаем только, что при нашествии Ольгерда на Москву в 1368 г. он был убит литовцами «на стрече» (в стычке) «во власти» (волости) в Холхне (в нынешней Калужской губернии), где, вероятно, начальствовал заставой, т. е. гарнизоном[525].

Иван Федорович1330–1363

По смерти Димитрия Федоровича на Стародубском уделе приходилось сесть следующему за ним по старшинству брату Ивану Федоровичу. По одному летописному сказанию, Иван Федорович вскоре после смерти брата пошел в Орду. Нет никакого сомнения, что он пошел в Орду для утверждения волей хана в правах на занятие наследственного удела[526]. Это было в 1355 г., а на княжение, по некоторым известиям, Иван Федорович сел зимой 1356 г., «с пожалованием» прибыв в свою отчину Стародуб[527].

В 1359 г. скончался великий князь Иван II Иванович, и великокняжеский стол должен был перейти к его малолетнему сыну, Димитрию. Но у него появился соперник в лице суздальского князя Димитрия Константиновича. Борьба кончилась победой московского князя. Удельные князья, давно уже теснимые князьями Московскими, если не прямо стояли на стороне суздальского князя, то, конечно, сочувствовали ему. Но некоторые из них дорого поплатились за это сочувствие. Приведя в свою волю Димитрия Суздальского и Константина Ростовского, юный Димитрий (разумеется, действовали окружающие его бояре) выгнал из Галича тамошнего князя по имени тоже Димитрий и из Стародуба — Ивана Федоровича. Изгнанники ушли в 1363 г. к Андрею Константиновичу в Нижний Новгород и, конечно, стали его служебными князьями[528].

Дальнейшая судьба Ивана Федоровича неизвестна. Родословные считают его бездетным[529].

Андрей Федорович1330–1380

Учитывая стремление московских князей сделать князей удельных своими подручниками, оставляя за ними до времени тень князей владетельных, чтобы потом обратить их в князей служебных, надо думать, Иван Федорович был изгнан из Стародуба именно потому, что шел вразрез с этим стремлением московских князей. Весьма вероятно, что, не желая подчиняться московскому князю, он пристал к его сопернику Димитрию Суздальскому, который — так могли надеяться удельные князья — мог бы ограничиться в своих отношениях с младшими князьями признанием с их стороны только его старшинства. Но верх взяла Москва, и удельные князья волей-неволей вынуждены были мириться с ролью ее подручников, если не хотели лишиться своих уделов.

Андрей Федорович, должно быть, понял это и, как видно из немногих оставшихся о нем в летописях известий, был вполне послушен Москве[530]. Так, вместе с многими другими удельными князьями он ходил с великим князем Димитрием Ивановичем на Тверь в 1375 г.[531]; затем в 1380 г. участвовал в Куликовской битве, распоряжаясь совместно со своим тезкой, князем Ростовским, на правом крыле[532].

Не знаем, когда скончался Андрей Федорович[533]; знаем только, что, по родословным, он имел четырех сыновей: Василия, князя Пожарского, родоначальника угасших князей Пожарских, Федора, князя Стародубского, заступившего на место отца, Ивана, по прозванию Нагавица, Ряполовского, родоначальника угасших князей Ряполовских, Хилковых и Татевых, Давида, прозванием Палица, родоначальника угасших князей Гундуровых, Тулуповых и Палицких[534].

Федор АндреевичXIV–XV вв

Потомство Федора Ивановича Благоверного продолжилось через его младшего сына Андрея. Средний из братьев Федоровичей, Иван, умер бездетным, а потомство старшего, Димитрия, прекратилось, как мы уже заметили выше, на его сыне Семене, убитом в 1368 г. при нашествии Ольгерда[535]. Таким образом, после Андрея Федоровича на Стародубском княжении сел второй его сын Федор.

До Андрея Федоровича Стародубское княжество еще не дробилось, т. е. не выделяло из себя более мелких княжеств; дети же Андрея Федоровича являются владетелями мелких уделов. Старший сын Андрея Федоровича Василий был князем Пожарским[536]; он умер, кажется, раньше отца, так как Стародубское княжество после Андрея Федоровича перешло к его второму сыну Федору, который, впрочем, мог наследовать отцу потому, что старший брат имел уже самостоятельный удел.

О Федоре Андреевиче, если только он был жив в 1410 г., можно сказать только, что при нем Стародуб был взят татарами. В указанном году татары от Нижнего Новгорода внезапно подошли к Владимиру и, взяв его, разграбили Успенский собор («соборную церковь святую Богородицу златоверхую»), сожгли двор великого князя и многие другие; старых людей побили, а молодых забрали в плен. Это было 6 июля. На обратном пути от Владимира они взяли Стародуб и Муром[537].

Федор Андреевич от брака с неизвестной имел пятерых сыновей: Федора, князя Стародубского, Ивана, прозванием Морхиня, Ивана-меныиого, прозванием Лапа Голибесовский, князя Голибесовского, Петра и Василия, князя Ромодановского, родоначальника угасшего рода князей Ромодановских.

Считаем необходимым сделать здесь общее замечание относительно последующих князей собственно Стародубских. Большую часть детей и внуков Андрея Федоровича Стародубского, праправнука первого стародубского князя и внука Ивана-Каллистрата Михайловича, мы знаем только по родословным книгам. Знаем также по родословным, а отчасти по летописям и некоторым официальным документам о большей части потомков Андрея Федоровича, кто из них какие волости занимал; относительно же некоторых из его потомков нельзя сказать наверняка, имели ли они волости и какие. Кроме того, только для немногих из потомков Андрея можно определить время жизни; для большей же части из них время жизни может быть установлено только приблизительно. Остается еще вопрос: все ли потомки Андрея — исключая, конечно, тех, о ком известно, что они имели особые уделы и образовали особые роды князей Стародубских с особыми прозвищами, — могут быть названы в прямом смысле князьями Стародубскими, каковыми величают их родословные книги?

Не называются ли они Стародубскими только потому, что принадлежали к семье князей Стародубских, а между тем не имели уделов, или потому, что умерли в младенческих годах, или если и имели уделы, то весьма незначительные, по которым ни сами не приняли прозвищ, ни им не передали своих прозвищ?

Мы не можем сказать даже, когда князья мелких стародубских уделов, выделившихся из прежде единого Стародубского княжества, полностью лишились самостоятельности и стали или простыми поместными владельцами (вотчинниками), или, владея наследственными вотчинами, встали в ряды слуг московского государя. Например, Федор Давидович Пестрый, сын Давида Палицы, образовавший особую ветвь князей Стародубских с собственным прозвищем, является, как увидим в свое время, то будто самостоятельным князем, то воеводой великого князя Московского… Говоря об Александре Федоровиче Брюхатом, последнем князе Ярославском, мы указали на то, что он назван у С. М. Соловьева воеводой великого князя, и высказали мысль[538], что таковыми могли быть разве мелкие князья, которые по бедности своих уделов, оставаясь владетельными, в то же время могли идти и на службу к великому князю. Добавим еще, что великие князья, полностью забравшие удельных под свою руку, могли прямо давать им то или другое назначение. Кажется, в таком же положении был и Федор Пестрый.

Воздерживаясь от предположений о времени жизни отдельных потомков Андрея Федоровича, по крайней мере большей части, как упоминаемых только в родословных, считаем, однако, необходимым перечислить их, не исключая и тех, кто образовал особые княжеские ветви.

Вот эти князья. Дети, внуки и правнуки Андрея Федоровича: Василий Пожарский[539], сын его Данило и внук Федор Данилович (знаменитый Димитрий Михайлович Пожарский — праправнук этого Федора); Федор Стародубский, его дети: Федор же Стародубский, Иван-болыиой Морхиня, Иван-меньшой Лапа Голибесовский, Петр, Василий, родоначальник князей Ромодановских; внуки Федора Андреевича: Владимир Федорович Стародубский, Иван Федорович Кривоборский, Константин Федорович Льяло, Андрей Федорович Ковер, Петр Осиповский, Семен Белая Гузица, Иван Федорович Овца (бездетный, умер иноком), Василий Иванович Голибесовский — Голица, Михаил Иванович Голибесовский — Гагара; дети Ивана Андреевича Нагавицы Ряполовского: Иван Ряполовский, Семен Хрипун Ряполовский, Димитрий Ряполовский и Андрей Ряполовский Лобан, бездетный; внуки Ивана Нагавицы: Семен Иванович, Федор-болыиой Семенович, Федор-меныиой Семенович Стрига, Петр Семенович Лобан, Василий Семенович Мних; дети Давида Андреевича Палицы: Федор Пестрый, бездетный Александр, Димитрий Тулуп и Иван Палицкий, продолжатель рода князей Палицких.

Есть основание полагать, что некоторые из потомков Андрея Федоровича, не занимая главной волости, владели тем не менее селениями и пустошами, но почему-то не хотели принять прозвищ по своим волостям, как это сделали, например, князья Кривоборские, Голибесовские и др. Они-то, не принявшие прозвищ по своим наделам, и называются вообще Стародубскими, но точно не известно, в каком смысле: в том ли, что они занимали главную волость (Стародуб), или в том, что они только принадлежали к роду князей Стародубских. Кажется, этих князей надо считать Стародубскими только потому, что они почему-то не приняли прозвищ по своим наделам. Напротив, иногда они, нося личные прозвища, свои селения называли по ним, как мы это сейчас увидим.

Свои догадки мы основываем, в частности, на одном малоизвестном документе — дарственной записи правнука Андрея Федоровича, по прозванию Ковер, князя Ивана Семеновича Коврова, Спасо-Евфимьевскому (Суздальскому) монастырю[540]. Приводим из этой дарственной, писанной в 1567 г., два отрывка: «…Се аз, князь Иван Семенович Ковров, дал есми к Спасу в Евфимиев монастырь архимандриту Соватее в Стародубском уезде Ряполовском отца моего благословение, князя Семена Васильевича, что меня благословил: после своего живота вотчину свою — село Рожественское (Ковров тожь), а в нем церковь Рожество Бога нашего…» (Далее перечисляются деревни и пустоши: Щекино, Никитино, Вершининское, Ванеево и пр.) Еще несколько слов из этой дарственной: «А роду моему тое вотчины у милосерднаго Спаса монастыря не выкупати». Князь Иван Семенович дает указанные деревни и пустоши в вечное поминовение отца и матери своей Соломониды и всех «родителей» (родственников). Судя по этому примеру, можно утверждать, что те из рода стародубских князей, кто по разделении княжества на мелкие уделы не имел прозвищ по своим уделам, — тем не менее были удельными князьями. Конечно, некоторые из них не имели прозвищ по своим уделам, может быть, потому, что умерли в малолетстве.

Федор ФедоровичXIV–XV вв

Старший сын Андрея Федоровича, Василий, еще при жизни отца, конечно, получивший удел, не мог поэтому занимать собственно Стародуба, который, таким образом, переходил к следующему за Василием Пожарским сыну Андрея Федоровича, Федору Андреевичу. Младшие братья последнего, Иван Нагавица Ряполовский и Давид Палица, как увидим, имели свои наделы, а потому Стародуб, естественно, от Федора Андреевича перешел к его старшему сыну, Федору Федоровичу.

Федор Федорович известен только по родословным, которые дают ему семерых сыновей: Владимира Стародубского, Ивана Кривоборского, Константина Льяло, Андрея, родоначальника князей Ковровых, Петра Осиповского, Семена Белую Гузицу и Ивана Овцу.

Владимир ФедоровичVV в.

Родные и двоюродные братья Федора Федоровича имели свои наделы, а потому Стародуб перешел к его старшему сыну Владимиру Федоровичу.

Владимира мы знаем только по родословным, которые считают его бездетным.

Кажется, с этим князем, если не с его отцом, прекратилось самостоятельное существование Стародубского княжества.

Теперь перейдем к тем князьям из рода Стародубских, которые имели самостоятельные уделы, выделившиеся из прежде единого Стародубского княжества.

Как мы уже говорили, Стародубское княжество начало делиться на более мелкие самостоятельные уделы с детей Андрея Федоровича, внука Ивана-Каллистрата, и старший сын Андрея Василий первый получил самостоятельный удел, по которому назвался Пожарским.

Таким образом, обозрение мелких удельных князей Стародубского княжества мы начнем с князей Пожарских.

Удельные князья мелких стародубских уделов

Князья Пожарские

Родоначальником угасших в 1685 г. князей Пожарских был старший сын Андрея Федоровича, удельного князя Стародубского (праправнук Ивана Всеволодовича, первого удельного князя Стародубского), Василий Андреевич[541]. Прозвище Пожарских взято от главного селения в уделе Погара — в местности, когда-то опустошенной пожарами[542].

Как о самом родоначальнике князей Пожарских, так и о его потомках до второй половины XVI в. почти нет никаких известий. Правда, родословные иногда дают кое-какие заметки о князьях этого удела, но эти заметки чересчур кратки. Так, по родословным, правнук Василия Андреевича Иван Федорович был убит под Казанью. Затем, по некоторым известиям[543], мы знаем, что в 1560 г. в Москве был пожар, начавшийся во дворе князя Федора Пожарского (по приблизительному расчету — Федора Ивановича Немого).

Нельзя ничего сказать положительного и о том, когда Пожарские князья перестали считаться удельными, и можно только сказать, что, судя по времени, сын Василия Андреевича был еще удельным пожарским князем.

Даниил ВасильевичВторая половина XIV в.

Даниил Васильевич, относящийся к VII колену князей Стародубских, может еще считаться самостоятельным князем, так как по сравнению с другими представителями рода князей Стародубских можно указать только на VIII колено (Федор Данилович), с которым прекращается самостоятельность князей Стародубских вообще и, в частности, Пожарских: потомки Андрея Федоровича в VIII колене являются или вотчинниками с собственными прозвищами по вотчинам, как, например, князья Кривоборские, Льяловские и проч., или слугами московского государя, как, например, внуки Ивана Андреевича Ряполовского.

Не лишним считаем указать здесь на родословие знаменитого в нашей истории князя Димитрия Михайловича Пожарского. Он относится к младший ветви князей Пожарских, во главе которой стоит Иван-меньшой Федорович, по прозванию Третьяк, пятый сын Федора Даниловича. У Ивана Федоровича был внук Михаил Федорович, бывший стольником при Иване Грозном. Этот Михаил и есть отец Димитрия Михайловича[544].

Князья Ряполовские

Иван АндреевичXIV–XV вв

Иван Андреевич, по прозванию Нагавица, третий сын Андрея Федоровича, князя Стародубского, был первым князем Ряполовским, получившим прозвище от Ряполовского стана в Суздальском уезде, данного ему в удел[545]. Он известен только по родословным, из которых видно, что он имел четырех сыновей: Ивана, Семена, прозванием Хрипун, Димитрия и Андрея, прозванием Лобан.

Передаем те известия, которые дошли до нас о детях Ивана Андреевича.

а) Иван Иванович. Когда Василий Васильевич Темный был схвачен в Троицком монастыре в 1446 г. сторонником Димитрия Шемяки Иваном Можайским, приближенные великого князя скрылись с его детьми Иваном и Юрием, а потом бежали к Ивану Ивановичу Ряполовскому в его село Боярково близ Юрьева. Иван Иванович вместе с младшими братьями Семеном и Димитрием уехал с великокняжескими детьми в Муром. Шемяке хотелось и детей великого князя захватить в свои руки, но он боялся применить силу, потому что «вей люди негодоваху о княжении его», и не только негодовали, «но и на самаго мысляху». Наконец, при посредстве будущего митрополита Рязанского владыки Ионы Шемяка достиг своей цели: 6 мая 1446 г. дети великого князя были доставлены к нему в Переславль, откуда он отправил их в заточение в Углич к отцу. Видя вероломство Шемяки, Ряполовские решились на попытку освободить великого князя; к ним примкнули Иван Васильевич Стрига-Оболенский, Иван Ощера с братом Бобром и многие дети боярские. Они условились собраться под Угличем в Петров день. Некоторые явились в условленное время, но о планах Ряполовских Шемяка узнал, и они не могли идти к Угличу, а пошли за Волгу к Белоозеру. Посланные на них Шемякой Василий Вепрев и Федор Михайлович не смогли одновременно, как было условлено, сойтись в устье Шексны, куда первым явился Вепрев. Узнав об этом, Ряполовские ударили на него, побили при устье Мологи и через Новгородскую землю пошли в Литву на соединение для совместных действий против Шемяки с Василием Ярославичем, князем Боровским[546]. О том, как князья Ряполовские пришли потом из Литвы на выручку великого князя, мы уже говорили при обозрении княжения последнего.

б) Семен Хрипун, Димитрий и Андрей Лобан Ивановичи. О братьях Ивана Ивановича дошли следующие сведения. Семен и Димитрий вместе со старшим братом Иваном спасли детей Василия Темного. Кроме того, Димитрий упоминается еще в договоре Темного с Шемякой 24 июня 1440 г.: Юрьевичи обязываются, в частности, возвратить, что взяли «нынешним приходом» у великого князя, его матери, его князей, бояр и детей боярских. «А что яз князь великии, — говорится затем, — взял на поручьнике на княже на Дмитриеве на Ряполовскаго на Петре пятьдесят рублев, и то ми отъдати»[547]. Кроме того, среди воевод, которых великий князь в 1459 г. посылал на Вятку и которые взяли тогда два города, Орлов и Котельнич, упоминается князь Ряполовский; но разные летописи называют разных братьев: одни — Семена, другие — Ивана, третьи — Димитрия[548]. Что касается младшего из братьев, Андрея, по прозванию Лобан, в летописях сохранилось одно известие, что он убит 5 декабря 1438 г. в бою под Белевом с татарами изгнанного из Орды хана Ахмата[549].

Димитрий и Андрей Ивановичи не оставили потомства, а дети старших братьев стояли уже в рядах московского боярства. Внук Ивана Андреевича Нагавицы, второй сын Семена Хрипуна, Федор-меньшой, по прозванию Стрига (умер в 1498 г.), был основателем особой ветви князей Стригиных. Это тот самый Федор Семенович, который побил казанских татар на берегу Волги 4 июня 1469 г.[550] Из детей старшего брата Федора, по имени также Федор, Иван-большой, по прозванию Хилок, и Иван-меньшой, по прозванию Тать, стали зачинателями особых княжеских фамилий: князей Хилковых, еще существующих, и угасших князей Татевых.

Князья Палицкие

Давид АндреевичXIV–XV вв

Родоначальником князей Палицких был младший из четырех сыновей Андрея Федоровича, князя Стародубского, Давид, известный только по родословным книгам. Одни из них дают ему прозвище Палица, другие называют его Палицким и Палецким. Более верным считают первое прозвище[551]. Некоторые, основываясь, кажется, только на собственных догадках, производят фамилию князей Палецких от села Палех (Вязниковского уезда в 70 верстах от уездного города), что кажется еще больше безосновательным[552].

Давид Андреевич имел четырех сыновей: Федора, прозванием Пестрый, бездетного Александра, известного только по родословным, Димитрия, прозванием Тулуп, и Ивана, который и был продолжателем рода князей Палицких, тогда как от старшего, Федора Пестрого, и третьего, Димитрия Тулупа, пошли особые фамилии князей.

Федор Давидович Пестрый1420–1472

Старший сын Давида Андреевича Палицы, Федор Пестрый, начинает появляться на страницах летописей с 1429 г. В декабре этого года татары подходили к Галичу, под которым стояли целый месяц, но, не взяв его и разорив окрестные волости, на Крещенье подошли к Костроме, взяли ее, а также Плес и Лух. Великий князь послал на них своих дядей, Андрея и Константина Димитриевичей, которые гнались за татарами до Нижнего Новгорода, но не настигли. Тогда князь Федор Пестрый и воевода Федор Константинович Добрынский, «совокупяся с своими дворы», тайно от князей-братьев бросились Волгой за татарами, догнали задние отряды за Нижним Новгородом, разбили их наголову и отняли русский полон[553]. Через два года (весной 1431 г.) Федор Давидович по приказанию великого князя ходил на волжских и камских болгар, воевал их и, как говорят летописи, всю землю их пленил[554].

В 1471 г. Федор Давидович в качестве воеводы принимал участие в походе Ивана III на Новгород[555]. Он был отправлен вместе с другим воеводой, князем Даниилом Холмским, к Русе, откуда они направились к р. Шелони и т. д. В следующем, 1472 г., зимой, великий князь послал Федора Давидовича воевать Великую Пермь, считавшуюся еще Новгородской волостью, а в июне того же года в Москве уже получено было известие о ее завоевании, причем присланы были и те, которые «грубили» великому князю (в Перми чем-то оскорблены были некоторые москвичи), из-за чего он и предпринял поход[556]. Есть еще одиноко стоящее известие, что Федор Давидович в том же году был послан с коломенцами к Алексину, к которому подходил тогда хан Ахмат[557].

После 1472 г. мы уже не встречаем упоминаний о Федоре Давидовиче.

Федор Давидович своим прозвищем дал фамилию не существующим уже теперь князьям Пестрым, а три его старшие сына, Иван-большой, Андрей-большой и Андрей-меньшой, все прозвищем Гундор, дали фамилию угасшим князьям Гундоровым.

Брат Федора Пестрого, бездетный Александр, не имевший особого прозвища, должен был считаться просто князем Стародубским. Он известен только по родословным. Известия о Федоре Давидовиче, как мы видели, доходят до 1472 г. Если Александр Давидович умер не в младенчестве, то, конечно, он жил в самом конце XV в.

Третий сын Давида Палицы, Димитрий Тулуп, известный также только по родословным, имел двух сыновей, Василия и Ивана, князей Тулуповых, уже не удельных, род которых давно угас.

Четвертый сын Давида Иван был продолжателем рода князей собственно Палицких. Он имел четырех сыновей, не бывших уже удельными князьями: Федора-большого, бывшего воеводой при Иване III, бездетного Василия, Ивана Хруля, казненного в 1498 г. из-за его вмешательства в интриги по вопросу о престолонаследии (поднятому по смерти Ивана Младого, сына Ивана III[558]), и Федора-меньшого.

Во второй половине XVI в. мы еще встречаемся с фамилией князей Палицких, как, например, Андреем Димитриевичем, убитым в 1579 г. в войне с Баторием[559], но дальше мы уже их не видим; надо полагать, что в конце XVI в. князей Палицких уже не существовало[560].

Князья Кривоборские, Льяловские, Ковровы, Осиповские и Неучкины

а) Князья Кривоборские. Род князей Кривоборских, теперь уже не существующих, происходил от правнука Андрея Федоровича Стародубского, от второго сына Федора Федоровича Стародубского Ивана. Фамильное прозвище они получили, конечно, от своего удела. Иван Федорович известен только по родословным; он жил в XV в. и оставил пятерых сыновей; предпоследний, Иван, был боярином архиепископа Новгородского в конце XV в. В XVI в. мы встречаем князей Кривоборских на военно-административных должностях[561].

б) Князья Льяловские. Эти князья происходят от третьего сына Федора Федоровича Стародубского, Константина Льяло. Род их пресекся в четвертом колене. Двое из внуков Константина, Борис и Василий Ивановичи, в битве под Оршей в 1514 г. были взяты в плен в Литву, где и умерли, не оставив потомства[562].

в) Князья Ковровы. Давно угасший род князей Ковровых происходит от четвертого сына Федора Федоровича Стародубского Андрея. Будучи удельным князем, Андрей Федорович, не имея прозвища по волости, носил личное прозвище Ковер, которое было дано и одному из селений его волости. Мы уже видели[563], что у князей Ковровых были, в частности, во владении село Рожденственское, деревни Щекино, Никитино и др., но ни от одного из своих селений они не заимствовали прозвища[564].

Андрей Федорович, известный только по родословным, имел единственного сына Василия, который уже не был удельным. Он был первым наместником Великой Перми, но скончался или, по крайней мере, погребен в Коврове в 1531 г., как указывает надпись, высеченная на одном из надгробных камней в часовне Ковровского кладбища.

Князья Ковровы, как видно из копий с писем Василия Андреевича из Перми, были в родственных отношениях с князьями Ряполовскими и Ромодановскими[565].

г) Князья Осиповские, ныне не существующие, вели род от пятого сына Федора Федоровича Стародубского Петра. Род их пресекся в третьем колене со смертью бездетного Василия, сына Ивана Петровича, по прозванию Слепой[566].

д) Князья Неучкины. Род Неучкиных пошел от шестого сына Федора Федоровича, Семена, по прозванию Белая Гузица, через его сына Ивана Семеновича Неучку, но прекратился на бездетном сыне последнего, Андрее[567].

Князья Голибесовские, Гагарины и Небогатые

Второй сын Федора Андреевича, Иван-большой, по прозванию Морхиня, считается князем Стародубским, но, вероятно, он не занимал самого Стародуба, а имел особый надел. Он известен только по родословным, которые считают его бездетным.

а) Князья Голибесовские. Следующий за Иваном-большим третий сын Федора Андреевича, Иван-меньшой, по прозванию Лапа, был первым удельным князем Голибесовским. Он известен также только по родословным, которые дают ему сыновей Михаила и Василия (жена которого Анна упоминается во второй духовной грамоте Василия Темного. См. СГГД. I, № 87), прозванием Голица, князей Голибесовских.

б) Князья Гагарины и Небогатые. Старший сын Ивана Федоровича Михаил имел трех сыновей (Василия, Юрия и Ивана), носивших прозвище Гагара; от них пошел многочисленный род князей Гагариных, существующий и в настоящее время, — а от младшего Михайлова брата, Василия Голицы, пошли давно угасшие князья Небогатые[568].

Князья Ромодановские

Князья Ромодановские происходят от последнего, пятого, сына Федора Андреевича Стародубского, Василия Федоровича. Прозвище они получили от одного из своих селений, Ромоданова, вероятно, потому, что считали его главным и почему-либо важным в своем уделе[569].

О первом представителе рода, удельном князе Василии Федоровиче Ромодановском, мы знаем только из родословных, которые дают ему семерых сыновей: Василия, Ивана Телеляша, Семена, Юрия, Федора, Михаила и Бориса, князей Ромодановских, но уже не удельных. О них, как князьях невладетельных, мы говорить не будем. Но по поводу их служебной карьеры нельзя не сказать два-три слова. Дело в том, что владетельные князья, лишаясь своих владетельных прав — вследствие внешнего давления или добровольно, — предпочитали становиться и действительно становились под руку сильного московского великого князя. Но можно ли считать это явление, как это делает большая часть наших историков, так сказать, безысключительным? Конечно нет, как мы видим на князьях Стародубских. Мы уже упоминали, что один из князей Кривоборских служил боярином у новгородского архиепископа; знаем и об одном князе Ромодановском, что он служил у одного из московских удельных князей. Так, о Василии Ромодановском, судя по времени (конец XV в.), сыне Василия Федоровича, первого и последнего удельного князя Ромодановского, в духовной грамоте Михаила Андреевича, князя Верейского (умер в 1485 г.), говорится, что он дает к Спасу в «Ондроников монастырь» на Москве село Лучинское «опрочь тое земли Можжоелники [а может быть, „можжоелника“, т. е. песчаного пространства, покрытого можжевельником], чем есми пожаловал своего боярина, князя Василия Ромодановскаго». Итак, Василий Ромодановский почему-то предпочел служить боярином удельного князя Московского, а не великого, как и Кривоборский — боярином владыки Новгородского. Какие к этому были побуждения — нравственные, экономические или какие-нибудь другие — сказать трудно.

В заключение обозрения князей Стародубских перечислим отдельные самостоятельные фамилии в том порядке по времени, в каком они выделялись из своих главных центров, так как до сих пор мы перечисляли их только по старшинству потомков Андрея Федоровича Стародубского, с которого единоцелое Стародубское княжество начало делиться на мелкие самостоятельные уделы.

1. Пожарские. 2. Ряполовские. 3. Палицкие. 4. Голибесовские. 5. Ромодановские. 6. Пестрые. 7. Тулуповы. 8. Кривоборские. 9. Льяловские. 10. Осиповские. 11. Стригины. 12. Гундоровы. 13. Ковровы. 14. Неучкины. 15. Гагарины. 16. Небогатые. 17. Хилковы. 18. Татевы.

Удельное княжество Галицкое

Галич, теперь уездный город Костромской губернии, стоит на низменном юго-восточном берегу Галицкого озера у подножия амфитеатром возвышающихся холмов[570]. В XIII–XIV вв. он был центром Галицкого удельного княжества, имевшего, так сказать, самостоятельную династию князей из рода Юрия Владимировича Долгорукого. Но в начале второй половины XIV в. Галич присоединен был к владениям Московского княжества, и с этого времени до конца существования, как удельного княжества, управлялся князьями из рода Ивана Даниловича Калиты, то составляя самостоятельный центр княжества, то сливаясь с другим каким-нибудь княжеством удельным в руках одного лица.

О времени основания Галича до нас не дошло никаких известий. Произвольные догадки по этому вопросу так и остаются догадками, в некоторых случаях, впрочем, более или менее близкими к истине.

Обычно те города Северо-Восточной Руси, время основания которых неизвестно, с большими или меньшими натяжками считают основанными Юрием Долгоруким только потому, что многие древние города Ростовско-Суздальской области действительно основаны этим князем. Но при этом упускается из виду, что последующие князья также основывали города там, где уже были поселки, появившиеся, всего вероятнее, вследствие свободной колонизации того или другого края славянами еще задолго до Юрия. Основание таких городов совпадает с началом порабощения Руси татарами, более крупным событием, которое отвлекало внимание летописцев от таких сравнительно незначительных явлений, как образование городов из поселков, тем более что эти города, незначительные в первое время после возникновения, росли медленно и, следовательно, только тогда могли обращать на себя внимание летописцев, когда с ними связывалось какое-нибудь значительное событие.

С вопросом о времени основания Галича связывают вопрос о его, так сказать, национальном происхождени, следовательно, о финском или славянском названии. Что Костромская область, где Галич явственно обозначился в XIII в., в седую старину была населена финским народом мерей, в этом, кажется, никто не сомневается; тем не менее некоторые исследователи стараются доказать это больше убедительно, чем география начальной летописи, и делают на этот счет более или менее остроумные заключения и сопоставления, которые, однако, только догадками пока и остаются.

Протоиерей Диев, известный в местной ярославской литературе не очень крупными статьями по истории и археологии, разрешая вопрос, какой народ в древние времена населял Костромскую землю, приходит к выводу, что ее населяла меря[571]. Но к тому же выводу, имея в виду даже одну только этнографию начальной летописи, приходят и другие, касавшиеся того же вопроса. Впрочем, о. Диев необыкновенным сравнительно с другими решением этого вопроса хочет, кажется, устранить некоторые факты, подрывающие мерянское происхождение Галича. Распространенное мнение об основании и неизвестных нам по происхождению городов Северо-Восточной Руси Юрием, который давал им названия городов любимой им Южной Руси, само указывало на то, что и костромской Галич получил свое название от Галича южного. Но последователи мнения о мерянском происхождении Галича должны решить в свою пользу еще другой вопрос, чтобы остаться при своем мнении: если название костромского Галича финское, то какого же происхождения название южного Галича, несомненно старейшего, чем Галич костромской?

Не сомневаясь в том, что Геродот, за пять веков до Р. X. проживая в Ольвии, мог точно разузнать, какие народы обитали к северу от Эвксинского Понта, прот. Диев в сказаниях отца истории находит ответ на поставленный вопрос. Геродот говорит, что за сто лет до похода Дария на скифов, следовательно, около середины VI в. до Р. X., народ невры, живший в верховьях Днестра по направлению к Днепру, из-за множества змей оставил свои жилища и соединился за Доном с будинами[572]. Татищев, неизвестно на чем основываясь, утверждает, что во время похода Дария невры с меланхленами и антропофагами от Дона ушли далее на север[573]. Указав на эти данные, о. Диев говорит: «Что народ Меря то же, что и Невры, в этом нельзя сомневаться, потому что Ростовское озеро называется (называвшееся?) Меря, от народа сего имени, называлось и Неро; город Нерехта, в старину Нерохть, получивший наименование от Мери, в простонародии доселе называется Мерехтою». Таким образом, одноплеменностью мери и невров о. Диев объясняет одноименность обоих Галичей, т. е. тому и другому городу, по его мнению, название дано одним и тем же народом. Не говоря уже о том, что слово Галич не заключает в себе ничего такого, почему нельзя было бы признать его славянским, трудно представить, чтобы невры, полубродячий народ, могли оставить после себя устойчивые названия мест и урочищ. Сам вопрос о Геродотовых южнорусских народах еще не настолько выяснен, чтобы из неопределенного и неизвестно откуда взятого Татищевым известия о движении невров от Дона к северу заключать о тожестве невров и мери, опираясь только на случайное, может быть, сходство слов: невры, Неро, меря, Нерехта, Нерохть, Мерехта. Но, желая доказать мерянское происхождение Галича, указывают на существующее и теперь в Нерехте какое-то таинственное элтонское наречие (элтыш на этом наречии — безмен; значит, элтонский язык — язык безменников), как остаток мерянского языка, кажется, то же наречие, которое другие называют эмманским[574]. Гр. Уваров говорит, что этому таинственному языку многие города Костромской стороны обязаны своим названием. На элтонском наречии «галь» значит «многолюдный», и вот готово происхождение названия Галич: «многолюдный город». Но почему же нельзя тут видеть случайного сходства? Наверное, во многих нисколько не родственных с финским языках найдутся слова, сходные со словом «Галич» хоть одной своей частью, которую можно принимать за корень слова. В Испании есть провинция Галиция, в Малой Азии — река Галис (ныне Кизиль-Ирмак); сюда же можно присоединить и Галилею Палестины; может быть, и в Африке у какого-нибудь народца, например у кафров, найдутся подобные слова. Но из этого еще не следует, что мы должны искать происхождение названия Галич где-нибудь в Испании или Африке: в противном случае мы рискуем впасть в филологическое «чаромутие» Лукашевича и Вельтмана. Повторяем, в слове «Галич» нет ни одного элемента, не позволяющего считать его за чисто славянское слово, как и все другие прилагательные на «ич». (Отчего, например, не производить Галич от галка, прилагат. галичий, в краткой форме галич?)

Галич, скорее всего, можно считать такой же славянской колонией среди мери, как Ростов. Еще не называясь, возможно, Галичем, эта колония существовала еще до Юрия, даже, может быть, до призвания князей. Мы видим, что меря наравне со славянами (т. е. новгородцами) и кривичами платит дань варягам; вместе с ними и чудью восстает на тех же варягов и изгоняет их, вместе со славянами, кривичами, чудью и др. участвует в 907 г. в походе Олега на греков. Но везде она выставляется как народ отдельный, отличный от славянского, хотя и находящийся под рукой великого князя, но управляющийся самостоятельно[575]. После же 907 г. мы уже не встречаем отдельных известий о народе меря. Может быть, это обстоятельство дало повод некоторым утверждать, что меря куда-то ушла, а Ходаковский даже думает, что меря — славянское племя[576]. Но всего вероятнее будет признать, что меря за долгие годы сосуществования со славянскими колонистами смешалась с ними и ославянилась, и в таком случае надо признать, что славянское поселение, которое впоследствии стало известно под именем Галич, появилось еще задолго до призвания князей.

Насколько известно, в первый раз мы встречаем Галич в летописях под 1238 г.[577], где говорится, что татары по взятии Владимира разделились на отряды, и одни пошли к Ростову, другие — к Ярославлю, третьи — к Городцу на Волге, и все по Волге попленили «даже и до Галича Мерьского». Совершенно неверно, следовательно, некоторые утверждают, что этот Галич упоминается в летописях под 1208 г.[578], под которым действительно находим Галич, но южный. Равным образом совершенно без всякого основания некоторые (например, Крживоблоцкий) утверждают, что Константин Всеволодович дал в удел старшему сыну своему Васильку Ростов и Кострому, а Димитрию-Владимиру — Углич и Галич. Мы знаем источник этой ошибки. В летописях сказано под 1207 г., что Всеволод дал старшему сыну Константину Ростов с другими пятью городами, которые ни в одной из летописей не поименованы[579]. Остроумные историки решили (не разыскиваем, кто первый, хотя этого и можно добиться), что в числе этих городов были Кострома и Галич. С легкой руки первого, выдавшего личную догадку за несомненный факт, стали считать и последующие историки (некрупные) Кострому и Галич в числе городов, данных в удел Константину.

Появившийся недавно историк Костромы[580], не довольствуясь простым указанием на ошибку предшественников, доказываемую фактической историей Галича и Костромы, доказывает принадлежность этих городов — до образования из них удельных княжеств — великому княжеству Владимирскому, указанием, в частности, на то, что Константин Всеволодович не мог распоряжаться городами, которые принадлежали ему, как великому князю, что он мог делить между своими сыновьями только свой удел. Но когда и кем установлено правило, что известные города должны считаться принадлежностью великого княжества, а не великому князю? Почему же Ярослав Всеволодович, будучи великим князем, мог распорядиться Галичем, а Константин, будучи таковым же, не мог? Очевидно, принадлежность тех или других городов к великому княжеству обусловливалась удовлетворением всех членов княжеского рода наделами. В этом случае великий князь мог свободно распоряжаться городами, которые принадлежали великому княжеству: мог назначать эти города в уделы родившимся сыновьям; мог из некоторых населенных пунктов образовывать города, чтобы составить удел для нового члена своей семьи. Так поступали позднее даже удельные князья. Таким путем появился, например, Малоярославец; таким же путем, надо думать, появились и Кострома с Галичем, на что указывает в своем «Очерке истории Костромы» и сам Миловидов. Напрасно, нам кажется, выставляет Миловидов за аргумент принадлежности Галича великому княжеству, а не Ростову, по нашему мнению, ошибку Троицкой летописи (а не Воскресенской, как он говорит). В этой летописи[581] под 1238 г. говорится, что татары, взяв Владимир, разными путями пошли к северу и все опустошили по Волге «и до Галича Володимерьского». Сдается, что составитель этой летописи заменой слова «мерьского» других летописей словом «Володимерьского» нисколько не хотел, как думает Миловидов, более точно и указать на принадлежность Галича Владимиру, а может быть, не желая того, обнаружил этим только свое невежество: забыв о некогда составлявшей отдельный народец мери, по которой больше старые составители летописных сводов назвали костромской Галич мерьским, в отличие от Червенского, Троицкий летописец считает, очевидно, слово «мерьский» бессмысленным обрывком слова «Володимерьский». Сообразно с таким личным пониманием он и позволил себе сделать поправку.

Повторяем: принадлежность Галича и Костромы до образования из них уделов великому княжеству доказывается историей как этих городов, так и тех, которые ясно обозначились как принадлежащие Ростовскому уделу при первых князьях Ростовской области вскоре после нашествия Батыя.

Ошибочное предположение, принятое за несомненный факт, что в числе пяти городов, приданных Всеволодом уделу старшего сына Константина, к Ростову, были Кострома и Галич, породило другую ошибку, касающуюся начала Галицкого княжества и ряда галицких князей. Те, кто принял эту ошибку за факт, по необходимости должны начинать ряд галицких князей с Константина Всеволодовича, которого они считают первым галицким князем; затем последовательно идут: Василько и брат его Димитрий-Владимир Константиновичи; четвертым галицким князем считают Василия Квашню, названного великим[582]. По некоторым преданиям, Василий был сын какого-то Юрия Ярославича; в 1241 г. (год рождения Василия Ярославича Костромского) Василий в двух верстах от Костромы разбил татар у небольшого озера, которое поэтому названо Святым. Эта победа приписывается Федоровской иконе Богоматери, явившейся перед этим Василию Юрьевичу[583]. Все это — прозвание Квашней и явление иконы Богоматери — приписывается, по другим сказаниям, Василию Ярославичу Костромскому: предание, естественно, могло перепутать и хронологию, и генеалогию князя[584]. Такими преданиями пользовались местные летописцы, из-под чьего пера с добавлением их собственных измышлений выходили такие произведения, как «Летописец Воскресенского монастыря, что у Соли», который за время занятия Галицкого княжества детьми и внуками Константина Ярославича перечисляет таких галицких князей, каких, кроме этого «Летописца» и ему подобных текстов, мы нигде не находим.

Из несомненных источников мы знаем, что Галицкое княжество образовалось в самом конце первой половины XIII в. и что ряд галицких князей начинается Константином Ярославичем.

Галицкие владетельные князья из рода великого князя Ярослава Всеволодовича

Константин Ярославич1238 — ум. в 1255 г

В летописях мы не находим точных указаний на время получения Константином Галича в удел. Некоторые, основываясь на оглавлениях и статьях, помещенных перед летописью по Воскресенскому списку, относят образование Суздальского, Галицкого, Тверского и Костромского княжеств к 1246 г., когда еще был жив Ярослав Всеволодович[585], потому что там дети Ярослава названы: Андрей — князем Суздальским, Константин — Галицким и пр. Но в Никоновской летописи[586] еще под 1238 г. в перечне князей, спасшихся от татарского меча, Андрей назван Суздальским, Ярослав Тверским, кроме того, в этом же перечне упоминается Василий Ярославич, родившийся в 1241 г. Что же это значит? Только то, что составитель летописного свода, живший много позднее описываемого события, на которое он смотрел уже глазами историка, а не современника, и в его голове с понятием об Андрее и Ярославе Ярославичах соединялось понятие о князьях Суздальском и Тверском, какими они и были, и он называет их так даже раньше того времени, с которого они получили уделы, так сказать, забегая вперед.

Напротив, есть основание думать, что дети Ярослава Всеволодовича получили уделы уже после смерти отца, при его брате и преемнике Святославе Всеволодовиче. В летописях находим такое известие: «Того же лета [6755] Святослав князь, сын Всеволож, седе в Володимери на столе отца своего, а сыновци свои посади по городом, якоже бе им отец урядил Ярослав»[587].

Таким образом, назначением уделов для сыновей распорядился еще сам Ярослав Всеволодович, а в исполнение это распоряжение приведено уже его братом Святославом. Так как Святослав сидел на Владимирском великокняжеском столе только один год, получается, что Ярославичи получили от него уделы в 1247 г. (Ярослав скончался 30 сентября 1246 г.)

Как о Константине Ярославиче, так и о его потомках в летописях весьма мало известий. В первый раз Константин упоминается под 1238 г. в перечне князей, спасшихся от меча Батыя[588].

В 1243 г. Батый потребовал к себе великого князя. Отъезжая в Орду, Ярослав Всеволодович послал Константина в Великую Татарию на берега Амура к великому хану Октаю. Он возвратился оттуда уже в 1245 г.[589] В его отсутствие умерла его мать в 1244 г.[590], а спустя года два вместе с дядей Святославом и братьями Константин оплакал и отца, умершего 30 сентября 1246 г. на обратном пути из Орды[591].

Затем летописи отмечают еще только кончину Константина Ярославича: он умер весной 1255 г.[592]

До нас не дошло сведений, на ком был женат Константин Ярославич; знаем только, что у него было два сына: Давид и Василий[593].

Из краткого обзора княжения Константина Ярославича не видно, как велик был его удел. Хотя некоторые полагают, что Галицкий удел включал всю территорию теперешней Костромской губернии[594], но, конечно, потому, что забывают об одновременном (приблизительно) существовании на этой территории Костромского удела. Мы нигде не находим известий, что галицкие князья первой династии входили в столкновения с другими князьями из-за территориальных приобретений, заключали договоры и т. и., по чему можно было бы хотя бы приблизительно определить размер Галицкого княжества. Но на основании некоторых летописных известий, касающихся князей Галицких, заключаем, что галицкие князья владели кроме Галича еще Дмитровом. Когда и по какому случаю вошел Дмитров в состав Галицкого княжества, одновременно ли с получением Константином Галича, или в последующий период до 1255 г., или, наконец, при Давиде Константиновиче, — мы не знаем, так как никаких известий об этом до нас не дошло. Но что Дмитров вошел в состав Галицкого княжества не позднее, чем при первом преемнике Константина Ярославича, это видно из того, что Давид Константинович называется в летописях уже князем Галицким и Дмитровским[595]. Из дальнейшей истории князей Галицких мы увидим, что один из потомков Константина даже умирает в Дмитрове.

Давид Константинович1255 — ум. в 1280 г

Летописных известий о Давиде Константиновиче дошло до нас еще меньше, чем о его отце. Все наши сведения о нем ограничиваются следующим: в июле 1278 г. он вместе с другими князьями и своими боярами праздновал в Ярославле свадьбу сына Глеба Васильковича, тогда князя Ростовского, Михаила Глебовича, недавно вернувшегося из Орды от Менгу-Тимура, с которым он ходил на ясов[596].

Давид Константинович скончался весной 1280 г.[597] От брака с неизвестной нам по имени дочерью (старшей) Федора Ростиславича Черного он имел, по одним родословным, сына Ивана, по другим — Ивана и Федора; по некоторым соображениям его же сыном надо считать упоминаемого в летописях князя Дмитровского Бориса, о котором речь впереди[598].

Василий Константинович1255–1310

Этот князь, только однажды упоминаемый в летописях по случаю рождения у него в 1310 г. сына Федора, назван там внуком Ярослава и князем Галицким, а потому его смешивают с его тезкой, Василием Константиновичем, князем Ростовским, сыном Константина Борисовича, совершенно безосновательно.

Как уже было сказано, Василий Константинович имел сына Федора[599].

Иван ДавидовичСередина XIII в.

Этого князя мы знаем только по некоторым родословным. Не знаем ни времени его рождения и смерти, ни того, занимал ли он Галицкое княжение, и если занимал, то один или совместно с братьями.

Родословные приписывают ему сына Димитрия, будто бы того самого, которого в 1362 или 1363 г. Донской изгнал из Галича. Но, по нашему мнению, этот Димитрий был его двоюродным внуком[600]. Конечно, если предположить, что Федор Давидович занял стол непосредственно по смерти отца, то период его княжения будет продолжителен, так как Федор Давидович скончался в 1335 г. Но мы не можем утверждать, что после Давида княжил Иван Давидович, так как не имеем на это никаких указаний и, следовательно, оснований.

Борис Давидович1280 — ум. в 1334 г

Бориса Давидовича мы знаем только по Никоновской летописи, в которой отмечен год его смерти в Орде — 1334[601]. Он назван здесь князем Дмитровским, что указывает на раздел Галицкого княжества, совершенный или самим Давидом Константиновичем незадолго до смерти (сам Давид под 1280 г. называется еще Галицким и Дмитровским), или уже его детьми[602].

Собственно говоря, Бориса Давидовича нужно было бы отнести к князьям Дмитровским. Но так как он, среди дмитровских князей, стоит одиноко, и притом мы не знаем, когда и при каких обстоятельствах Дмитров перешел во владение московских князей, то сочли за лучшее здесь сообщить о нем те скудные сведения, какие дает летопись, и только упомянуть о нем в главе о князьях Дмитровских или Галицко-Дмитровских.

Федор Давидович1280 — ум. в 1335 г

Федор Давидович упоминается только в некоторых родословных. Карамзин нигде не упоминает ни о Федоре Давидовиче, ни о его двоюродном брате Федоре Васильевиче. Что касается С. М. Соловьева, то упоминаемого в Никоновской летописи Федора Галицкого (без отчества), умершего в 1335 г. (у Соловьева 1334 г.), он считает Васильевичем[603], но, смеем думать, безосновательно. Федор Галицкий, умерший в 1335 г., не назван по отчеству, следовательно, происхождение от того или другого отца должно было представляться нашему историку по меньшей мере сомнительным. Между тем, по некоторым родословным, по нашему мнению, более достоверным[604], у Давида был сын Федор, и этого-то Федора мы считаем за умершего в 1335 г. Заметим, что под 1334 г. говорится о смерти в Орде Бориса, которого мы считаем младшим Давидовичем и который называется князем Дмитровским. Почти одновременно с ним умирает Федор Галицкий. Если последний был Васильевич, трудно представить, каким образом Борис Дмитровский, сын старшего Константиновича (Давида), мог уступить старший стол княжества сыну младшего Константиновича (Василия). Нам могут возразить, что Борис умер в 1334 г., следовательно, после него Галицкий стол мог занять Федор (Васильевич), умерший в 1335 г. Положим, бывают такие фатальные стечения обстоятельств, но трудно себе представить, чтобы летописец не оговорил их.

Как известно, Димитрий Иванович Донской в своей духовной грамоте называет Галич «куплей» своего деда Ивана Калиты. Вероятно, на этом основании новейшие родословные[605] говорят, что Федор Давидович продал половину Галича Калите[606]. Федор Давидович, как некоторое время и сын его Иван, был современником Калиты, но продавал ли Галич он, а не сын его Иван, не знаем; сомневаемся даже в действительности этого факта. Если Калита купил половину Галича, то почему не распорядился этой половиной в своем завещании? Семен Гордый не церемонился ни с князьями, ни с чужими волостями, и однако ни он, ни тем более его преемник не только не предъявляют никаких прав на Галич, но и не упоминают о нем в своих завещаниях. Почему непременно на долю Донского выпала забота присоединения к Москве покупки Калиты? Карамзин безусловно верит, что Калита купил Галич, но причина, почему об этом городе не упоминают в своих завещаниях ни сам Калита, ни его преемники до Димитрия Донского, предлагается им совершенно неожиданная: он говорит, что Галич, а также Углич и Белозерск, купленные Калитой, до Димитрия Донского считались великокняжескими, а не московскими. Значит, Калита и его первые преемники не распоряжаются упомянутыми уделами потому, что вместе с великокняжеским титулом они могли перейти в руки неизвестного будущего великого князя, каковым мог быть, например, князь Тверской. Но с какой стати Калита, этот скопидом, стал бы увеличивать материальные средства врага? Да, наконец, разве он покупал уделы как великий, а не московский князь? Значит, была какая-то специальная великокняжеская казна, которую он тратил на покупку городов? Ничего такого не было, и если Калита покупал села и города, то на свои деньги, и, следовательно, эти прикупки не могли считаться великокняжескими. Соловьев в этом вопросе несколько иначе оговаривается: он говорит, что Галич куплен Калитой, вероятно, на определенных условиях и до Донского оставался за прежними князьями[607]. Но эти условия — понятие весьма растяжимое, так сказать, бесформенное и неуловимое, так что о степени убедительности или неубедительности их не может быть и речи.

Федор ВасильевичРод. в 1310 г

Этого князя, единственного сына Василия Константиновича, мы уже касались, говоря о Федоре Давидовиче. Здесь отметим только, что, кроме родословных, он упоминается только один раз Никоновской летописью, которая под 1310 г. отмечает его рождение[608]. Никаких других сведений о нем нигде не находим.

Иван Федорович1335 г

Ивана Федоровича мы знаем только по некоторым родословным, считающим его единственным сыном Федора Давидовича. Те же родословные дают ему единственного сына Димитрия, того самого, которого Донской изгнал из Галича и которого другие родословные, а за ними и некоторые историки во главе с Карамзиным считают сыном Ивана Давидовича[609].

Димитрий Иванович1354–1363?

Этого князя, называемого во всех родословных Ивановичем, в Никоновской летописи — Борисовичем, а во всех других летописях упоминаемого без отчества, мы считаем, на некоторых основаниях, сыном не Бориса[610] и не Ивана Давидовича, а Ивана Федоровича, племянника Ивана Давидовича[611].

Во всяком случае, чей бы сын ни был этот Димитрий, мы знаем о нем следующее. В 1359 г. умер хан Бердибек, и ордынский престол занял его родственник Кульца, который через пять месяцев по воцарении вместе с детьми был убит Наврусом, потомком Туши-хана, сына Чингисхана. Князья Северо-Восточной Руси отправились в Орду с дарами к новому хану, который отдал великое княжество Димитрию Константиновичу Суздальскому, а удельных князей утвердил на их отчинах. В то же время и Димитрий Иванович Галицкий «пожалован на княжении в Галич»[612]. Но вскоре юный московский князь, которым руководили умные помощники, отнял великое княжество у соперника и начал приводить удельных князей в свою волю или изгонять их из их уделов: так, в 1362 г. (по некоторым летописям — в 1363 г.) он изгнал князя Ивана Стародубского из его удела. Участь князя Стародубского разделил и Димитрий Галицкий[613]: он изгнан был из Галича, а его супруга была взята победителями. Изгнанники отъехали к нижегородскому князю, «скорбяще о княжениях своих», по выражению летописи[614].

Неизвестно, на ком женат был Димитрий Иванович; знаем только, по родословным, что у него был сын Василий. У внука последнего, Бориса Васильевича, было три сына: Димитрий, по прозванию Береза, Семен Осина и Иван Ива; от них произошли дворянские фамилии Березиных, Осининых и Ивиных. Один из Осининых, внук Семена Борисовича, Ляпун Осинин, бывший боярином у новгородского архиепископа Пимена, оставил своим потомкам прозвище Ляпуновы. Один из внуков его перешел на службу к рязанскому князю, и таким образом мы видим впоследствии в Рязанский области известную фамилию дворян Ляпуновых[615].

Галицкие владетельные князья из рода Ивана Калиты

В 1363 г., как мы видели, Галицкий удел был присоединен к Московскому княжеству. В летописях говорится, собственно, только о том, что московский князь отнял Галич у Димитрия, последнего удельного галицкого князя из рода Ярослава Всеволодовича, о Дмитрове же ничего не говорится. Но так как Димитрий Иванович Донской распоряжается этим городом наравне с Галичем и другими городами при раздаче их своим детям, то Дмитров, надо полагать, присоединен к Московскому княжеству одновременно с Галичем. Так полагают и наши историки[616]. В грамотах первых преемников Ивана Даниловича Калиты Дмитров упоминается только в духовной Семена Гордого, который отказывает своей супруге, в частности, село в Дмитрове, а Галич начинает упоминаться только с договорной грамоты Димитрия Донского и Владимира Андреевича. Надо заметить, что эта грамота[617] от ветхости истлела и дошла до нас не в целом виде, почему некоторые места представляются неясными, между тем историки трактуют ее как совершенно ясную и понятную, не вызывающую никаких сомнений. Не лишним будет поэтому привести здесь фрагмент текста, особенно важный для нас по вопросу о судьбе Галича и Дмитрова в первые годы после их присоединения к Москве. Вот ее начало с пропусками, которые появились от ветхости: «…своим братом с молотшим, со князем с Володимером с Андреевичем… тобе брата своего старейшего Князя Великого собе отцом, а сына твоего — жити ны по сей грамоте. Вотчины ми, Господине, твоее и Великого княжения… ми под тобою не искати и под твоими детьми, ни моим… ем и до живота, и твоим детем; тако же и тобе Князю Великому <…>Господине, дал в удел Галич, Дмитров с волостьми и с селы <…> и твоим детем под моими детьми и до живота; а добра <…> до живота; а блюсти ти, Господине, вотчины моее и Московское <…> блюсти, а не обидети, и твоим детем. А рубеж Галичю и Дмитрову <…> при Иване и при наших отцех при великих князех <…> е княжение, а от мене мой удел, чем мя еси, Господине, по <…> ю, Вышегород, Рудь с Кропивною, Сушев, Гордошевичи <…> до ее живота, а по ее животе Заячков мне. А ци от <…> четыре волости, Гордошевичи, Сушев, Гремичи, Заячков, а жда <…> пожалует нас Бог, найдем тобе, князю Великому великое… князю великому, брату моему старейшему» и т. д. Если бы издатели государственных грамот и договоров определили пропуски, хоть приблизительно, по количеству слов, тогда можно было бы до некоторой степени точно восстановить содержание этой грамоты. Издатели и историки говорят, что этой грамотой великий князь обязывает, в частности, Владимира Андреевича не вступать в Галич и Дмитров. Но верно ли это? Первые выделенные нами слова, очевидно, принадлежат Владимиру Андреевичу, и если до и после этих слов пропуски небольшие, то по контексту надо и слова «и твоим детем под моими детьми» и т. д. считать исходящими также от Владимира Андреевича. А в таком случае приходится признать, что в рассматриваемом нами месте грамоты Владимир Андреевич выставляет от себя одну из статей договора, по которой, как по последствию их личных договоренностей, предшествовавших договору письменному, великий князь блюдет под ним (Владимиром Андреевичем) и под его детьми данные ему великим князем город, Галич и Дмитров. Галич и Дмитров в последующих грамотах и договорах уже не встречаются в связи с именем Владимира Андреевича — это правда. Но если мы и не находим видимого оправдания своему предположению в наличных официальных актах, то это еще не значит, что наше предположение безосновательно. В данном случае мы указываем на то, что династические стремления московских князей заставляли потомков Калиты весьма часто заключать договоры с князьями, близко стоявшими по родству к великому князю, чтобы потом изменить эти договоры сообразно с личными практическими целями. Так, мы знаем, что как Димитрий Донской, так и его преемник (сын) часто менялись с Владимиром Андреевичем волостями. Это видно из их договорных грамот. Но эти грамоты не дают возможности выстроить хронологическую последовательность, и притом непрерывную. Другими словами, до нас не дошло много официальных документов, и их отсутствие рождает множество вопросов. Великий князь мог дать Владимиру Андреевичу Галич и Дмитров, а потом заменить их другими волостями. Но договоры, заключенные между ними по случаю таких перемен, могли и не дойдти до нас. Другой спорный вопрос, появляющийся даже при беглом рассмотрении этой грамоты, касается времени заключения договора. Издатели государственных грамот и договоров, а за ними и историки почему-то относят этот договор к 1371 г. А между тем в нем есть место, которое заставляет отнести этот договор к более раннему времени. Мы читаем: «…пожалует нас [конечно, договаривающихся] Бог, найдем тобе, великому князю, великое…» Чего-то другого великого, кроме княжения, договаривающиеся не могли искать.

Когда же за всю свою жизнь Димитрий Иванович был в таком положении, в котором только и мыслимо такое условие договора, как приведенное? Только в период от 1359 до 1363 г. К этому времени и должен, по нашему мнению, относиться договор.

Известия о князьях Галицких из рода Ивана Даниловича Калиты начиняются с конца XIV в. По духовному завещанию Димитрия Донского[618] Дмитров отделяется от Галича и становится самостоятельным уделом, доставшись одному из младших сыновей Донского, Петру, а Галич вместе с Звенигородом и Рузой достается старшему после Василия Димитриевичу, Юрию. В конце княжения Василия Димитриевича удел Юрия увеличивается присоединением к нему Вятки, как это видно из договора с ним Василия Темного; но, с другой стороны, он уменьшается, как видно из той же грамоты, так как Юрий наравне с другим своим братом, Петром, должен был уступить несколько звенигородских волостей, чтобы составить удел для самого младшего из братьев, Константина, родившегося всего за несколько дней до смерти отца, а следовательно, и не получившего удела, так как завещание было написано до его рождения[619].

Таким образом, хотя и есть некоторое основание думать, что Галич и Дмитров непродолжительное время были во владении Владимира Андреевича Храброго, но пока не подтвердится наша догадка более очевидными доказательствами — ряд галицких князей из рода Ивана Калиты мы должны начинать с Юрия Димитриевича.

Юрий ДимитриевичРод. в 1374 г. — ум. в 1434 г

Юрий Димитриевич родился 26 ноября 1374 г. в Переславле и крещен был преподобным Сергием Радонежским[620]. В старину не только малолетние княжичи, но и княжичи-младенцы участвовали в важных делах и событиях, то как представители своих отцов, руководимые опытными боярами, то как еще неопытные юноши, которым нужно практическое знакомство с деятельностью, которая ожидала их в будущем, то, наконец, просто как свидетели важных событий. Так было и с Юрием Димитриевичем: в 1377 г., когда ему было еще только года три, он присутствовал на погребении митрополита Алексия[621]; в 1380 г., когда Димитрий Иванович шел против Мамая, Юрий вместе с другими членами семейства был оставлен в Москве под присмотром боярина Федора Андреевича Свиблова, как бы блюстителем столицы[622]. После Куликовской битвы имя Юрия Димитриевича не встречается в летописях до 1388 г., а под этим годом в одной из летописей отмечено, что после Пасхи с ним приключилась какая-то тяжкая болезнь, но что «Бог помилова его». В том же году по договорной грамоте Донского с Владимиром Андреевичем Храбрым Юрий Димитриевич был признан равным братом своему двоюродному дяде[623].

В 1389 г. Димитрий Донской скончался. В завещании он назначил в удел Юрию Звенигород со всеми пошлинами, селами и волостями, среди которых упоминает Рузу-городок, Суходол, Вышегород и др., а также и Галич, «куплю деда своего» Ивана Калиты[624].

Более-менее самостоятельная деятельность Юрия Димитриевича начинается с 1392 г., когда новгородцы поссорились с великим князем из-за «черного бора» и митрополичьего суда. Василий Димитриевич послал дядю Владимира Андреевича Боровско-Серпуховского и брата Юрия на Торжок, который и был взят; затем, опустошив новгородские волости, князья возвратились восвояси. Между тем в Торжке поднялся мятеж: народ убил «доброхота» великого князя, новоторжца Максима. Опять в Торжок были посланы московские полки с целью переловить убийц Максима, которые потом публично были казнены в Москве: им постепенно отсекали руки, ноги и пр. и при этом приговаривали, что так гибнут враги великого князя[625].

Вскоре после вступления на великокняжеский стол Василий Димитриевич купил в Орде ярлык на Нижегородское княжество. В 1394 г. после смерти Бориса Константиновича Нижегородского его племянники Василий и Семен Димитриевичи, дядья великого князя по матери, бежали в Орду, а осенью следующего, 1395 г. при помощи какого-то татарского царевича Ейтяка (по всей вероятности, казанского) Семен Димитриевич овладел 25 октября Нижним Новгородом, причем татары, вопреки данной клятве, убивали и грабили всех русских донага. Василий Димитриевич послал против татар брата Юрия Димитриевича и с ним воевод и старейших бояр. Московские полки взяли города Болгары Великие, Жукотин, Казань, Кременчук; три месяца опустошали они неприятельскую землю и с большой добычей возвратились домой[626].

Вскоре после этого великий князь совместно с тестем Витовтом потребовал от новгородцев разрыва дружбы с немцами, враждовавшими с литовским князем. Следствием неисполнения новгородцами требования великого князя было занятие им Двинской области. Новгородцы встали за обиду Святой Софии и Господина Великого Новгорода и во главе с посадниками двинулись за Волок. Много зла причинили они и землям Юрия Димитриевича: белозерские, кубенские и галицкие волости взяты ими на щит[627]. Это было в 1398 г. Великий князь, однако, опасаясь сближения Новгорода с Литвой, отказался от Двинской земли. Тем временем Семен Димитриевич Суздальский, кажется, опять хлопотал о том, чтобы при помощи татар занять Нижний Новгород. По крайней мере, в летописях встречаем известие, что в 1399 г. осенью великий князь посылал брата Юрия на Казань изловить суздальского князя, что, однако, не удалось[628].

После этого похода в течение 15 лет мы не встречаем почти никаких известий о Юрии Димитриевиче. Знаем только, что в 1400 г. он сыграл свою свадьбу в Москве, женившись на Анастасии, дочери смоленского князя Юрия Святославича, а в 1402 г. по договору Василия Димитриевича с Федором Олеговичем Рязанским признан по отношению к последнему равным братом, как и в 1389 г. он признан таковым по отношению к двоюродному дяде Владимиру Андреевичу Храброму[629].

Князья Суздальско-Нижегородские не переставали добиваться своей отчины — Нижнего Новгорода. В середине января 1410 г. произошел бой при селе Лыскове (Нижегородской губ., Макарьевского уезда) между братом великого князя Петром Димитриевичем и детьми Бориса Константиновича Иваном и Даниилом, которым помогали князья Болгарские, Жукотинские и Мордовские. Борисовичи одержали верх. В том же году Даниил Борисович послал какого-то татарского царевича Талыча и своего боярина Семена Карамышева к Владимиру, который был ими разграблен и сожжен. В следующем году Борисовичи выхлопотали даже в Орде ярлыки на свою отчину[630]. Этого великий князь уже никак не мог допустить, имея сам ханский ярлык на Нижний Новгород, и вот в 1414 г. Юрий Димитриевич с князьями Боровско-Серпуховскими Андреем и Василием Владимировичами, с князьями Ростовскими и костромскими ратями, соединившись в Костроме, 11 января пошли к Нижнему. Там находились Даниил и Иван Борисовичи, Иван Васильевич, сын Василия Димитриевича Кирдяпы, и Василий Семенович, сын Семена Димитриевича. Они, по выражению летописи, «разумев свое неуправление к великому князю», бежали за р. Суру, тогда как нижегородские бояре и черные люди с крестным ходом вышли навстречу Юрию Димитриевичу и его соратникам. Юрий, не сделав никакого зла городу, «изгоном» пошел за нижегородскими князьями, доходил до Суры, но, не сумев настичь их, возвратился опять в Нижний Новгород, откуда объединенные князья — одни по Оке, другие по Волге — пошли по своим волостям[631].

Мы уже видели, что Василий Димитриевич пытался овладеть Заволочьем, принадлежавшим Новгороду, причем, во враждебных столкновениях с последним, от новгородцев много зла потерпели и галицкие волости Юрия Димитриевича. Это было в 1398 г. Были и впоследствии набеги на Заволочье, к которым, хотя, так сказать, пассивно, примешивается и имя Юрия Димитриевича. Первые два десятка лет XV в. новгородцы то ссорились, то мирились с великим князем. Последнее столкновение Москвы с Новгородом при Василии Димитриевиче относится к 1417 г. Боярин Юрия Димитриевича Глеб Семенович с новгородскими беглецами Жадовским и Рассохиным, вятичами и устюжанами из Вятки, отчины великого князя[632], неожиданно напали на Заволочье, повоевали Борок, Емцу и Холмогоры и захватили в полон двух новгородских бояр. Впрочем, этот полон был отбит у них другими новгородскими боярами[633].

В 1425 г. 27 февраля умер великий князь Василий Димитриевич. До нас дошло три его духовные грамоты, из которых первая написана еще при жизни его сына, Ивана (умер в 1417 г.), которого в этой грамоте он благословляет, но еще только предположительно, великим княжением[634]. Но не эта неуверенность, что великое княжение достанется именно этому, а не другому сыну, привлекает наше внимание при рассмотрении упомянутых духовных Василия Димитриевича: мы обращаем внимание на взаимоотношения близких родичей, которые со смертью Донского должны были мало-помалу вести уделы к уничтожению и к сосредоточению власти в руках одного из князей, т. е. московского. Во всех духовных Василий Димитриевич поручает наследника-сына своему тестю Витовту, родным и троюродным братьям (сыновьям Владимира Андреевича Храброго). Здесь замечательно то, что великий князь не во всех грамотах и не всем братьям поручает сына, будущего великого князя. В третьей духовной грамоте[635] нет Константина Димитриевича, и это понятно: еще в 1419 г. он отказался признать старшинство пятилетнего сына Василия, Василия Васильевича, почему, лишенный удела, вынужден был бежать в Новгород[636]. Но замечательнее всего то, что Юрий Димитриевич, не выражавший — по крайней мере, явно — того, что, как видно, резко выразил Константин, ни в одной духовной не упоминается в числе князей, которым Василий Димитриевич поручает сына. Очевидно, с этой стороны великий князь предвидел большую опасность, что и оправдалось тотчас же по его смерти.

В ночь с 27 на 28 февраля митрополит Фотий послал в Звенигород боярина своего Акинфа Аслебятева — звать Юрия Димитриевича в Москву, конечно, как на похороны, так и для присяги новому великому князю. Теперь-то и обнаружились честолюбивые замыслы Юрия: не желая признать племянника великим князем, напротив, сам желая занять великокняжеский стол, он не поехал в Москву и отправился из Звенигорода в более отдаленный от Москвы и, следовательно, более безопасный Галич. В искании великокняжеского стола Юрий Димитриевич мог опираться не столько на старинные, теперь совершенно расшатанные понятия о престолонаследии, сколько на завещание отца. Димитрий Донской в духовном завещании[637] благословляет сына Василия, нисколько не думая о ханской санкции, «своею отчиною — великим княжением». Такая форма передачи наследства указывает на то, что завещатель утверждает великое княжение только за своим родом, и притом в нисходящей линии по праву первородства. Но так как Василий во время составления отцом его духовной еще не был женат и можно было опасаться его внезапной кончины, Димитрию Ивановичу естественно было сделать следующую оговорку: «А по грехом отымет Бог сына моего князя Василия, а хто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княжь Василиев удел, а того уделом поделит моя княгиня». Выделенные слова определенно указывают на волю завещателя, по которой только в случае бездетной смерти Василия следующий за ним брат занимает великокняжеский стол; в противном же случае Василий передает стол своему старшему сыну. Очевидно, Юрий мог оспаривать у племянника великокняжеский стол, опираясь только на внешний, а не на внутренний смысл оговорки завещателя.

Итак, Юрий не поехал в Москву, а удалился в Галич, откуда посылал к племяннику посла «з грозами». Впрочем, вскоре между дядей и племянником состоялось перемирие до Петрова дня[638]. Этим временем Юрий Димитриевич воспользовался для того, чтобы собрать войска со всей своей отчины. Великий князь (конечно, его бояре) также собирал свои рати; с ним были и дядья его Андрей, Петр и Константин Димитриевичи. Узнав, что московское войско, а с ним и его братья идут к Переславлю, Юрий Димитриевич, вероятно, потому, что не успел приготовиться к надлежащему отпору, бежал в Нижний Новгород. В погоню за ним был послан Константин Димитриевич, от которого Юрий ушел за р. Суру. Сюда же подошел и Константин. Некоторое время братья постояли друг против друга на противоположных берегах и разошлись без боя: из-за невозможности переправиться через реку Константин пошел обратно в Москву, а Юрий — в Нижний Новгород и оттуда — в Галич[639]. По возвращении туда Юрий предлагал великому князю перемирие на год. Василий Васильевич, посоветовавшись с матерью, митрополитом и дядьями, списавшись о том же со своим дедом Витовтом, отправил в Галич митрополита Фотия, чтобы добиться от Юрия вечного мира. Юрий к приезду митрополита старался собрать со всей отчины своей как можно больше народу, и ему приказано было занять пригородную гору, чтобы быть на виду у митрополита, которого галицкий князь хотел поразить многочисленностью своих подданных. Фотий, встреченный князем, детьми его, боярами и лучшими людьми, отправился прямо в Преображенский собор для молитвы. Выйдя из храма и увидев на горе множество народа, он сказал Юрию: «Сыну! не видах столко народа в овчих шерстех» (ибо, замечает летописец, все были в сермягах, т. е. народ простой, неспособный к ратному делу). Князь, как сказано, хотел похвалиться множеством народа, конечно, имея в виду борьбу с племянником, «а святитель в глум си вмених себе». На переговорах Юрий и слышать не хотел о мире; он требовал только перемирия. Фотий в гневе выехал из Галича, не дав благословения ни князю, ни городу. По некоторым сказаниям, тотчас после отъезда митрополита Бог ниспослал на город кару в виде мора. Юрий устрашился Божия гнева и поспешил вслед за митрополитом, которого догнал за озером в селе Пасынкове[640], бил ему челом и со слезами просил вернуться. Митрополит воротился, благословил князя и город, «и преста великий мор». Юрий дал обещание послать к великому князю послов для заключения мира. Вскоре по отбытии Фотия он отправил в Москву боярина Бориса Галицкого и Данила Чешка; мир заключили на том, что «князю Юрию не искати княжениа великаго собою, но царем»: кого хан признает великим князем, тот и будет[641].

Но долго и тот и другой откладывали поездку в Орду потому ли, что решения хана мало уже имели силы, или потому, что Юрий, не надеясь одержать верх в борьбе с великим князем, решил выжидать более удачного для себя стечения обстоятельств, — неизвестно. Трудно было оставаться в неопределенном положении, и вот между Василием Васильевичем, Андреем и Константином Димитриевичами, с одной стороны, и Юрием Димитриевичем — с другой, был заключен 11 марта 1428 г. договор, по которому Юрий признал себя по отношению к племяннику младшим братом[642]. Этот договор, впрочем, вскоре был нарушен. В 1429 г. на Галич внезапно напали татары; города не взяли, но волости опустошили. Чрез год после этого Юрий прислал к великому князю упомянутый договор вместе с окладной грамотой[643]. Соперники решили отправиться в Орду и отдать дело на суд хана. Василий поехал 15 августа 1431 г., а Юрий — 8 сентября. В Орде князей взял к себе московский дорога (дарага или даруга), князь Минбулат[644]. Василию оказываема была в Орде великая честь, а Юрию — «безчестие и истома велика». Но и у Юрия нашелся доброхот, князь Ширин-Тягиня, который силой взял его от московского дороги и ушел с ним в Крым на зимовку, обещая выхлопотать ему великое княжение. Тем временем, благодаря хитрой лести бывшего с великим князем в Орде боярина Ивана Димитриевича Всеволожского, с которой он при переговорах обращался к приближенным хана, возбуждая в них честолюбие и зависть к могуществу Тягини, обстоятельства складывались в пользу Василия Васильевича. Хан настроен был против Тягини. Последний с наступлением весны возвратился с Юрием в Орду. Но Тягиня, узнав, что хан отдал приказ его убить, если он решится ходатайствовать о Юрии, не мог помочь последнему. Наконец, назначен был суд, и с этого суда племянник Юрия вышел победителем, благодаря бывшим на его стороне князьям и мурзам, и не меньше их боярину Всеволожскому. Юрий основывался на старинных понятиях о правах престолонаследия и на ложно истолкованном завещании отца, а Всеволожский представлял хану, что Василий ищет великого княжения, основываясь не на каких бы то ни было правах, а на его, ханской, милости. Великое княжение отдано было Василию. Мало того: хан хотел будто бы заставить Юрия вести коня под Василием — унизительный обряд, — но Василий не захотел подвергать дядю такому позору. По ходатайству Тягини Юрий, однако, получил, в придаток к своему уделу, выморочный удел своего брата Петра (умер в 1428 г.) — Дмитров. Из Орды Юрий приехал в Звенигород, а оттуда отправился в Дмитров. Но жить поблизости к Москве он опасался, а потому в том же 1432 г. переехал в Галич, чем не преминул воспользоваться Василий Васильевич: он выгнал из Дмитрова Юрьевых наместников и взял город себе[645].

Суд в Орде и то, что великий князь отнял Дмитров, конечно, должны были усилить вражду между дядей и племянником. К этому добавилось еще одно обстоятельство.

Боярин Всеволожский, оказавший большие услуги Василию в Орде, надеялся породниться с великим князем, в чем будто бы Василий его обнадеживал: Всеволожский прочил за Василия свою дочь. Но по приезде из Орды в Москву Всеволожский увидел, что планы его рушатся. Хотя браки князей с дочерьми бояр были в то время явлением обычным, Софья Витовтовна не соглашалась на этот брак, и Василий был обручен с Марьей Ярославной, внучкой Владимира Андреевича Храброго. Тогда оскорбленный Всеволожский отъехал от великого князя к его дяде Константину Димитриевичу в Углич, оттуда — в Тверь, а из Твери — в Галич. Здесь Всеволожский начал подговаривать Юрия идти на великого князя. При тех натянутых отношениях, в каких находились дядя и племянник, первого нетрудно было поднять на последнего, и Юрий, не медля, приступил к делу. «По думе» Всеволожского он послал в Москву за сыновьями, которые пировали на свадьбе великого князя. Известная история с поясом, снятым с Василия Косого Софьей Витовтовной на свадебном пиру, озлобила Юрьевичей до крайности, и они немедленно уехали в Галич. Это было в начале февраля 1433 г.[646] Между тем Юрий уже собрал полки и готовился к походу. Великий князь узнал о замыслах Юрия, только когда тот с детьми и Всеволожским привели полки к Переславлю; его известил об этом ростовский наместник Петр Константинович. Не имея времени изготовиться к бою, великий князь послал к Юрию, бывшему в это время уже в Троицком монастыре, с предложением мира, но дядя не захотел дать мира, и особенно на этом настаивал Всеволожский, между которым и посланцами великого князя даже произошла перебранка, звучали «слова неподобный». Враги-родичи встретились 25 апреля на р. Клязьме в 20 верстах от Москвы, и здесь произошел бой. Бой был неравный: Василий за короткий срок не мог собрать достаточного количества войск; в спешке набирали простых московских обывателей, пьянствовавших во время похода. Проиграв сражение, Василий бежал через Москву, захватив с собой мать и жену, в Тверь, а оттуда — в Кострому. Юрий занял Москву и поспешил заключить договоры с Иваном Андреевичем, князем Можайским, и братом его Михаилом Андреевичем, князем Верейским, которых незадолго до того Василий обещал, если добудет свою отчину, наградить прибавкой к их уделам новых волостей. Они целовали Юрию крест на том, что им «не канчивати без него, ни ссылатися с его братаничем, со князем с Василием, ни с иным ни с кем, а целование к нему [Василию] сложити и быти с ним [Юрием] на него за один и блюсти под ним и под его детьми всего его великаго княжения и чем благословил его отец и чем пожаловал Бог и царь». Подобный же договор Юрий заключил и с рязанским князем Иваном Федоровичем. Последний обязывается не контактировать с Василием, не принимать в свою вотчину ни его, ни бояр, которые ему служат, и сложить к нему крестное целование и пр.[647]

Итак, Юрий занял Москву. В погоню за Василием к Костроме он послал детей, а потом выступил и сам. Василий бил дяде челом. Юрию нельзя было оставить племянника без удела, а так как у Василия, как великого князя, особого удела не было, нужно было выделить ему какой-нибудь город из великого княжества. По совету своего любимца, боярина Семена Морозова, Юрий назначил племяннику в удел Коломну, которая постоянно отдавалась великими князьями старшему из сыновей. Дети Юрия и боярин Всеволожский протестовали против такого назначения, но Юрий привел его в исполнение. Дав Василию прощальный пир, Юрий отпустил его, богато одарив, в данный ему город со всеми его боярами. Прибыв в Коломну, Василий Васильевич начал созывать к себе людей, и к нему, оставляя Юрия, отовсюду стекались князья, бояре, дворяне и простые люди, потому что, как замечает одна из летописей, «не повыкли галичьскым князем служити». Видя, что отца все оставляют, что дело их проигрывается, и считая виновником такого оборота боярина Морозова, старшие сыновья Юрия убили отцовского любимца и бежали в Кострому. Оставленный всеми, Юрий должен был чувствовать всю непрочность своего положения, а потому сам предложил Василию возвратиться на великое княжение. По состоявшемуся между ними мирному договору Юрий обязывался за себя и за младшего сына Димитрия Красного не принимать старших сыновей и не оказывать им помощи, отдать ханский ярлык на Дмитров, вместо которого Василий уступал ему Сурожик, Лучинское, Шепкову, Шачебал и Ликурги, некоторые костромские волости и Бежецкий Верх, кроме тех мест, которые отданы были Константину Димитриевичу. Признав старшинство Василия, Юрий выговорил, однако, условие не садиться на коня, когда племянник сам поведет полки, и не давать Василию помощи против Литвы, где княжил его побратим Свидригайло[648]. Из Москвы Юрий ушел в Звенигород, а оттуда — в Галич.

В том же 1433 г. Василий Васильевич послал к Костроме рать на старших сыновей Юрия с воеводой Юрием Патрикиевичем: Василий Косой и Димитрий Шемяка вышли с вятичами и галичанами; бой произошел на берегу р. Куси: Юрьевичи одержали верх и даже взяли в плен московского воеводу[649]. Великий князь узнал, что в битве при р. Куси участвовали воеводы Юрия с многими его людьми, а потому решил наказать дядю за вероломство: зимой 1434 г. он пошел на Галич; Юрий бежал на Белоозеро, и в его отсутствие Галич был взят и сожжен. Василий вернулся домой с большим полоном. По уходе великого князя Юрий возвратился в Галич и послал за детьми и вятичами: он готовился к походу на племянника. Весной полки московские и галицкие встретились между Ростовом и Переславлем у Николы на горе. На стороне Юрия были все три его сына, на стороне Василия — Иван Андреевич Можайский. Дядя выиграл битву (16 марта), и племянник бежал в Новгород Великий, а оттуда — чрез Мологу и Кострому — в Нижний. Юрий тем временем подвигался к Москве; когда он был в Троицком монастыре, к нему присоединился Иван Можайский, отступивший от великого князя из-за опасности потерять свою отчину. Москва сдалась Юрию 1 апреля, в четверг на Святой неделе (в 1434 г. Пасха была 28 марта): Юрий забрал казну Василия, пленил его мать и жену, которых выслал в Звенигород и Рузу. Василия нельзя было оставить без внимания, и Юрий послал на него двух младших сыновей, двух Димитриев. Василий, ниоткуда не видя помощи, хотел уже бежать в Орду, и тут неожиданное обстоятельство изменило весь ход событий: 5 июня, когда Шемяка и Красный были еще только во Владимире, Юрий Димитриевич скоропостижно скончался[650].

Юрий Димитриевич был женат (1400 г.) на Анастасии, дочери Юрия Святославича Смоленского, умершей в Звенигороде в 1422 г.[651] От этого брака нам известны три его сына: Василий Косой, Димитрий Шемяка и Димитрий Красный.

Завещанием, написанным, по предположению Карамзина, еще задолго до смерти, Юрий так распределил свои волости между сыновьями: «вотчину свою в Москве, свой жеребей» со всеми пошлинами он отдает всем троим «на трое», старшему, Василию, дает Звенигород с волостями, Димитрию Шемяке — Рузу с волостями, Димитрию Красному — Вышегород со всеми пошлинами, селами и деревнями и пр.; кроме того, каждому дал по нескольку или из московских и других сел, или из каких-либо московских доходных статей, разделив между ними Дмитровские волости, а Дмитров и Вятку, двор свой (на Москве), сад за городом на посаде «да садец меньшей» отдает всем троим с тем, чтобы они разделили их поровну. Галич со всеми волостями отдан был Димитрию Красному. Затем в завещании определено количество дани с Звенигорода и Галича, которую потребуется давать великому князю для ордынского выхода, и распределено между детьми движимое имущество[652].

Наши историки совершенно справедливо предполагают, что дошедшая до нас духовная Юрия Димитриевича написана им задолго до его смерти. В этом убеждают нас последующие договоры великого князя с Юрьевичами. Так, в договоре Василия Васильевича с Шемякой, заключенном вскоре после бегства Василия Косого из Москвы, великий князь говорит: «И жаловати ми тобя [Шемяку] и печаловатися тобою и твоею отчиною, чем благословил тобя твой отец князь Юрии Дмитреевич своею отчиною, городы и волостьми, и селы, Галичем, и Рузою и Вышегородом» и пр. Мы видели, что по вышеприведенной духовной Юрия Галич и Вышегород давались Димитрию Красному[653]. Таким образом, надо признать, что более поздняя духовная Юрия Димитриевича до нас не дошла. Мало того: мы не можем совершенно точно сказать, кто по смерти Юрия Димитриевича из его сыновей владел какими волостями. Как видно из договорных грамот, дети Юрия (младшие — два Димитрия), получая уделы по завещанию отца, получали еще пожалования от великого князя, которые они по своим деловым грамотам делили между собой. Эти «деловые» грамоты до нас не дошли[654], а потому весьма трудно определить — по крайней мере, относительно младших сыновей Юрия, — кто из них чем владел после бегства Василия Косого из Москвы? Притом в одних договорах при перечислении принадлежащих или пожалованных Юрьевичам волостей выступает на сцену один Шемяка, в других — он же вместе с младшим братом. В одной из договорных грамот говорится: «Жаловати ми [великому князю] тебя [Шемяку]… чем благословил тобя твой отец князь Юрии Дмитриевичь своею отчиною… Галичем и Рузою и Вышегородом… так же и тем, чем, брате, яз тобя пожаловал, дал ти есми… Ржеву и Углече» (удел Константина Димитриевича). В другой, позднейшей грамоте говорится: «дал еси нам [Юрьевичам] в вотчину удел дяди нашего княжь Костянтинов Дмитриевича, Ржеву и Угличе» и пр. Таким образом, у младших Юрьевичей по договорам, заключенным с ними великим князем после бегства Василия Косого из Москвы, были во владении Галич, Руза, Вышегород, Ржева и Углич с волостями. Звенигород, принадлежавший Василию Косому, великий князь взял себе; Вятку — также. Кроме того, великий князь дал Юрьевичам в Московском уезде села Зарадылье, Сохну и др. «опричь году московьского и пошлин московьскых»; но в последующих договорах и эти доходные статьи опять получают Юрьевичи. В 1440 г. великий князь подтверждает за Юрьевичами часть Бежецкого Верха, которая принадлежала ему: «а Бежицький вы верх держати по старине с Новым городом»[655]. Но, повторим опять, мы не можем сказать, кто из младших Юрьевичей чем именно владел по их «деловым грамотам».

Обратимся к последующим за Юрием Димитриевичем галицким князьям.

Димитрий Юрьевич Шемяка1420 — ум. в 1453 г

Димитрий Юрьевич, как и его старший брат Василий Косой, начинает упоминаться в летописях только с 1433 г. В этом году Димитрий пировал в Москве на свадьбе великого князя и был свидетелем известной сцены, произошедшей между старшим братом и матерью великого князя Софьей Витовтовной из-за драгоценного пояса. Оскорбленные Юрьевичи бежали из Москвы в Галич, по пути заехали в Ярославль, разграбили город и похитили «казны всех князей» Ярославских. В последующих столкновениях своего отца с великим князем он также принимал деятельное участие: ходил с ним на Василия Васильевича; после того как Юрий занял Москву, участвовал в договоре последнего с можайским, верейским и рязанским князьями; участвовал в битве на р. Куси, где Юрьевичи одержали верх над московскими полками[656].

Когда Василий Васильевич (после того как Юрий уступил ему великокняжеский стол и обязался не принимать старших сыновей и не помогать им) узнал, что, несмотря на договор, воеводы и многие люди Юрия участвовали в битве при р. Куси, он выступил в поход против дяди. Галич был взят и сожжен Василием. В следующих затем столкновениях между дядей и племянником Юрьевичи принимали деятельное участие: Димитрий по поручению отца ходил за вятичами, участвовал в поражении великого князя в Ростовской области; потом, когда великий князь из Новгорода Великого перебрался в Нижний, Шемяка по поручению отца повел на него из Москвы рати вместе с младшим братом. Юрьевичи были еще только во Владимире, когда до них дошла весть о внезапной кончине отца и занятии великокняжеского стола их братом Василием Косым. Вскоре тот и сам послал своим братьям известие о кончине отца, о своем здоровье и вокняжении. Младшие братья отвечали старшему: «Если Бог не захотел, чтобы княжил наш отец, то тебя-то мы и сами не хотим». Затем младшие Юрьевичи пригласили Василия Васильевича на великокняжеский стол и вместе с ним заставили Косого бежать из Москвы[657].

Заняв великокняжеский стол, Василий Васильевич заключил с Шемякой договор, по которому Юрьевич обязывается держать под великим князем его великое княжение честно и грозно, не вступать в удел Петра Димитриевича, в г. Дмитров, в Звенигород, взятый великим князем у Василия Косого, а также в Вятку. Со своей стороны великий князь обещает держать Димитрия в братстве и чести без обиды, как держал отец его, Василий Димитриевич, своего младшего брата Юрия Димитриевича; печаловаться отчиной его, чем благословил его отец его, Юрий Димитриевич: «городы и волостми и селы, Галичем и Рузою и Вышегородом и с волостми и с путми и с селы»; печалуется и тем, что сам пожаловал Шемяке, а пожаловал он «Ржеву и Углече и с волостми и с селы, и со всем с тем, как было за князем за Костянтином за Дмитреевичем; так же и в Московском уезде села: Зарадылье, Сохна, Раменейцо, Осташевьскые деревни, Щукиньское, опроче году московьского и пошлин московьскых; так же, брате, и Сурожык и Шопкова и Лучиньское и костромьскых волостей Корега, по деловым по вашым грамотам, как ся есте поделили с своим братом со князем с Дмитрием с меншым…»[658].

Выше мы говорили, что трудно определенно сказать, как Юрьевичи поделили между собою свою отчину и пожалования великого князя, так как их «деловые грамоты» (грамоты о дележе) до нас не дошли. Поэтому нелишним считаем привести из того же договора одно место, проливающее некоторый свет на занимающий нас вопрос: «А что, брате, еще в целовании будучи со мною, не додал ми еси в выходы серебра и в ординьскые проторы, и што есмь посылал киличеев своих ко царем х Кичим-Ахметю и к Сиди-Ахметю, а то ти мне, брате, отдати по розочту, по сему нашему докончанью. А что есмь, брате, на твоей отчине на Рузе и на Вышегороде взял дань, и меня тое дани дошло четыре ста рублев и дватцать рублев, а то ми тебе, своему брату, завести по розочту, а досталь ти мне отдати». Несомненно, здесь говорится о времени, предшествовавшем смерти Юрия Димитриевича. Таким образом, мы заключаем, что Юрьевичи еще при жизни отца владели известными волостями, в частности, Шемяка владел Рузой и Вышегородом.

Василий Косой бежал из Москвы в Новгород. Но вскоре выехал оттуда с намерением идти войной на великого князя. Проиграв битву на берегу р. Которосли, Косой бежал в Кашин, а отсюда устремился на Вологду. Во второй раз враги встретились у Ипатьевского монастыря между Волгой и Костромой. Река мешала им вступить в бой, и они примирились: по договору Василий Косой получил в удел Дмитров. Прожив месяц в Дмитрове, он ушел в Кострому, послав великому князю разметные грамоты. Дождавшись в Костроме установки зимнего пути, Василий Юрьевич перебрался к брату в Галич, а оттуда пошел к Устюгу. Сюда пришли к нему и вятичи. Устюжскую крепость Косой взял на определенных условиях (силой не смог взять), но не соблюл их: убил московского воеводу князя Оболенского, повесил десятильника ростовского владыки, перебил и перевешал многих граждан. В это время Шемяка приехал в Москву звать великого князя на свою свадьбу: Юрьевич собирался жениться на дочери Димитрия Васильевича, князя Заозерского. Великий князь подозревал Шемяку, как соучастника в замыслах Косого. Действительно, двор Шемяки находился в то время при Косом, и подозрения Василия Васильевича, таким образом, имели некоторое основание. Василий Васильевич приказал схватить Шемяку и в оковах отправить в Коломну; но при выступлении навстречу Косому великий князь приказал освободить его от оков и «быти ему простому на Коломне», конечно, безвыездно и под надзором приставов. Вернувшись из похода, Василий Васильевич послал в Коломну за Шемякой и «пожаловал его». Тогда же между двоюродными братьями был заключен договор, или, лучше сказать, подтвержден прежний, по которому великий князь удерживает за собой Дмитров и Звенигород, а Шемяка, кроме Галицкого удела, владеет Ржевом и Угличем[659].

В 1437 г. хан Улу-Махмет был изгнан из своих улусов братом, Кичи-Махметом. Изгнанник, ища убежища, поселился на русской границе в г. Белёве. Василий требовал, чтобы хан удалился от границы; но так как тот не хотел исполнить этого требования, великий князь решил прогнать его силой. В поход против хана назначены были Юрьевичи, Шемяка и Красный. Но князья прошли до Белёва не как вожди, а скорее как грабители: по пути они все предавали огню и мечу, забирая добычу, не щадя ни своих, ни чужих, — словом, по выражению летописи: «Все пограбиша и неподобная и сквернаа деяху». Самонадеянность вождей была причиной того, что они с позором бежали от Улу-Махмета, преследуемые его немногочисленным войском[660]. Это было уже в 1438 г.

События следующих двух лет представляются несколько неясными и неопределенными. В начале июля 1439 г. на Москву напал хан Улу-Махмет[661]. Как видно из послания духовенства к Шемяке[662], великий князь требовал от него, но не получил помощи. К следующему, 1440 г. относится договор великого князя с Шемякой, в нем, в частности, говорится: «Также и нынеча что будете взяли [Юрьевичи] на Москве нынешним приходом у меня и у моее матери, и у моих князей, и у бояр моих, и у детей у боярских, и что будет у вас, и вам то отдати». Этот «приход» Юрьевичей (конечно, под Москву), разумеется, был ранее 24 июня 1440 г. и, следовательно, состоялся вскоре после похода Юрьевичей на Улу-Махмета. Далее под 1442 г. встречаем в летописях известие о походе Василия Васильевича на Шемяку, который бежал в Новгород, не надеясь на свои силы, а потом сам наступает на Москву и при посредстве троицкого игумена Зиновия примиряется с великим князем. Таким образом, о приходе Юрьевичей под Москву в 1440 г. мы не имеем летописных сведений, и некоторые[663] ставят, по этому случаю, вопрос: не есть ли враждебный приход Юрьевичей под Москву в 1440 г., известный нам по официальному документу, тот же самый, о котором летописи говорят под 1442 г.? В таком случае порядок событий будет следующий: в 1439 г. Улу-Махмет осаждал Москву; Василий требовал, но не получил помощи от Шемяки; за это великий князь пошел ратью на Юрьевича, который бежал в Новгород, а потом сам появился под Москвой и заключил мир. Как бы то ни было, а поход Василия Васильевича на Димитрия Юрьевича передается в летописях так. Великий князь «взверже нелюбие» на Шемяку или — как в другой летописи — «роскынул с Шемякою» и выступил против него к Угличу. Юрьевич бежал в Бежецкий Верх «и много волостям пакости сотвори»; потом отправил в Новгород посла сказать новгородцам: «Что бы мя есте прияли на своей воле». Новгородцы отвечали: «Хоть, княже, и ты к нам поеди; а не восхошь, ино как тебе любо»[664]. После или до упомянутого посольства Шемяки в Новгород (в летописях это не вполне ясно передается) Юрьевич с князем Александром Черторижским доходил едва не до самой Москвы; но двоюродных братьев примирил троицкий игумен Зиновий[665].

Примирение, как показывают последующие события, было неискренне со стороны Шемяки: он ждал только удобного случая занять великокняжеский стол, и такой случай года через три представился.

В 1445 г. Улу-Махмет напал на Нижний Новгород и занял старый город. Отсюда он направился к Мурому. В начале января великий князь выступил в поход; с ним шли также князья: Димитрий Шемяка, Иван Андреевич Можайский, его брат Михаил Андреевич Верейский и Василий Ярославич Боровско-Серпуховский. Махмет бежал, но в том же году весной послал на Суздальскую область сыновей Мамутека и Ягуба. В июне великий князь выступил против них; с ним опять пошли князья Можайский, Верейский и Василий Ярославич Боровско-Серпуховский; но Шемяка, нарушая договор, ни сам не пошел, ни полков не послал, несмотря на то что за ним посылали несколько раз. Бой под Суздалем, близ Евфимиева монастыря, кончился полным поражением русских; сам великий князь был взят в плен. Татары мимо Владимира и Мурома прошли к Нижнему Новгороду, откуда Махмет со всей ордой пошел к Курмышу, отправив к Шемяке посла Бегича. Юрьевич принял ханского посла с великим почетом, так как видел, что благоприятное время для достижения намеченной им цели наступило. Он отпустил Бегича «с всем лихом на великого князя» и вместе с ним отправил к Улу-Махмету своего посла дьяка Федора Дубенского, которому поручено было всеми силами стараться, чтобы великий князь не был выпущен из плена. Кажется, Махмет отправлял посла к Шемяке, чтобы разузнать, от кого можно больше получить за великокняжеский стол, который в это время находился, можно сказать, в полном его распоряжении. Но, должно быть, Махмет нетерпеливо желал поскорее закончить это дело: в то время как его и Шемякин послы были уже в Муроме, ему вообразилось, что Бегич убит Шемякой и что ждать его возвращения не приходится, а потому заключил сделку с Василием и на определенных условиях отпустил его[666].

Между тем Бегич и посол Шемяки, выехав из Мурома, узнали по дороге, что великий князь выпущен из плена и той же дорогой идет в Москву. Послы вернулись назад, в Муром, где князь Василий Иванович Оболенский схватил Бегича и заковал. Услышав об этом, Шемяка бежал в Углич. Это было уже в 1446 г. Теперь Шемяка для достижения своей цели пустил ложный слух, что Василий выпущен из плена с условием, чтобы ему княжить в Твери, а на великом и других русских княжениях — хану. Этому слуху могли придавать веру тем более, что многие были недовольны приходом множества татар, вышедших из Улу-Махметовой Орды вместе с Василием; кроме того, народ мог быть недоволен от тягости податей, усиленных для уплаты хану откупа. При помощи этого ложного слуха Шемяка втягивал в свои интересы Бориса Тверского и Ивана Можайского. У последнего прежде были разлады с великим князем, но в 1445 г. 17 июля[667] между можайскими князьями и Василием Васильевичем состоялся договор, по которому великий князь давал Ивану Можайскому Козельск с волостями, и князь Иван не имел причин жаловаться на великого князя. Но выдумка Шемяки удалась: верили или нет этой выдумке тверской и можайский князья, но они встали на сторону Шемяки. В Москве также много было недовольных великим князем; среди них были бояре, купцы и даже чернецы. Главным из московских недовольных был какой-то Иван Старков. Главными помощниками Шемяки были какие-то Константиновичи, из которых особенно выделяется Никита Константинович[668]. Врагам Василия нужно было выжидать благоприятного случая для приведения своих замыслов в исполнение, и такой случай скоро представился.

В начале февраля 1446 г. Василий Васильевич собрался со своими детьми Иваном и Юрием в Троицкий монастырь на богомолье. Московские единомышленники Шемяки давали ему и его сообщникам знать «по вся дни», что делается в Москве. Узнав об отъезде великого князя к Троице, Шемяка и Иван Можайский соединились в Рузе и 12 февраля подступили к Москве, куда вошли при помощи тех же единомышленников. Василий схвачен был у Троицы князем Можайским, привезен в Москву и 16 февраля ослеплен. При этом, по некоторым известиям, Василию ставилось в вину, зачем он привел татар на Русь и отдал им в кормление города и волости; обвиняли также в том, что он чрезмерно любит татар и речь их, а христиан томит без милости; золото, серебро отдает татарам; спрашивали, наконец, зачем он ослепил князя Василия Юрьевича. Затем ослепленный великий князь вместе с женой был сослан в Углич, а мать его Софья Витовтовна отправлена в Пухлому.

Итак, Шемяка достиг своей цели: сел на великокняжеском столе. Но положение его было непрочно. Хотя в Москве и много было недоброжелателей Василия, но их было сравнительно меньшинство: симпатии большинства были на стороне князя-слепца, как законного государя. Бесправно заняв великокняжеский стол, Шемяка и держаться должен был на нем средствами бесправными, уступками своим пособникам, потачкой чиновникам и пр. Может быть, к этому-то времени и относится появление в народе пословицы о неправом суде, как о суде Шемякином. Если своим пособникам Шемяка делал уступки, то тем более он должен был уступать пред большей силой. Вскоре после занятия Москвы он «приела поклоныцики в Новгород»; новгородцы отправили к нему посадников Федора и Василия, «и князь Дмитрий крест целова на всех старинах». Московские жители хотя и целовали ему крест, но не все, и притом многие на Шемяку не только «негодоваху о княжении его», но и «на самого мысляху». Шурин великого князя Василий Ярославич и князь Семен Иванович Оболенский бежали в Литву; кроме того, дети Василия спаслись от плена и с князьями Ряполовскими засели и укрепились в Муроме; Борис Тверской как будто также подозрительно относился к Шемяке: новгородских посадников, ходивших к Шемяке, он держал «на опасе» четыре месяца и только тогда отпустил их. Все это должно было сильно тревожить Шемяку, особенно дети Василия, против которых, ввиду заметного в народе ропота, он не мог применить силу. Но так или иначе ему нужно было отделаться от этих претендентов, и он нашел средство. Призвав рязанского епископа Иону, которому обещал дать митрополию, он поручил ему отправиться в Муром и взять «на свой патрахель» детей Василия, обещая дать им и отцу их удел. Владыка успешно исполнил поручение; но Шемяка, ласково приняв и одарив племянников, все-таки отправил их с тем же владыкой в Углич в заточение. Этот поступок Шемяки восстановил против него многих, и в особенности князей Ряполовских, сдавших детей Василия владыке Ионе, также князя Ивана Стригу-Оболенского, его брата Бобра и др., которые поэтому решили высвободить Василия из Углича. Но об их заговоре Шемяка узнал, и они вынуждены были удалиться в Литву. Это было уже в 1447 г.

Шемяка чувствовал, что почва под ним сильно колеблется, и на совете с Иваном Можайским и владыками, причем Иона постоянно напоминал ему о его коварном поступке с детьми Василия, решил освободить царственного узника и дать ему удел[669]. В том же 1447 г. в сопровождении епископов, игуменов и пресвитеров Шемяка поехал в Углич. Освобожденный Василий, присягнув Димитрию, от которого получил в удел Вологду, дал проклятые (клятвенные) грамоты — не искать под Шемякой великого княжения. В заключение Юрьевич дал Василию прощальный пир, одарил его и его семейство и отпустил в данный ему удел. Кажется, Василий и его приверженцы только и ждали этой свободы, чтобы возвратить великокняжеский стол; по крайней мере, последующие события и некоторые намеки летописей утверждают нас в этом предположении, особенно в отношении самого Василия: его приверженцы еще раньше хлопотали об освобождении великого князя. Сообщая, что Василий, недолго побыв в Вологде, надумал отправиться в Кирилло-Белозерский монастырь, летописец так иллюстрирует это желание великого князя: «Творяся тамо сущую братию накормити и милостыню дати». Для успокоения столько же своей, сколько и народной совести Василию нужно было, так сказать, санкционировать клятвопреступление, так как он хотел избавиться от бремени данных им Шемяке проклятых грамот. Кирилло-Белозерский игумен Трифон успокоил его совесть, взяв этот грех на себя и на монастырскую братию, вследствие чего на сторону Василия стало переходить множество народу. Василий связался с тверским князем Борисом, который обещал дать ему помощь под условием, что сын Василия женится на его дочери. Из Твери Василий пошел к Москве. Шемяка с Иваном Можайским вышел навстречу сопернику к Волоку, а Москва в его отсутствие была занята боярином Василия Михаилом Борисовичем Плещеевым, который, подступив к столице в ночь на Рождество, воспользовался тем, что Никольские ворота после проезда в них вдовы Василия Владимировича Углицкого Ульяны к заутрене остались не заперты. Плещеев с небольшим отрядом ворвался в Кремль; приверженцы Шемяки были переловлены и ограблены, а жители целовали крест Василию. Шемяка, видя, что с одной стороны на него идет Василий, с другой — его приверженцы из Литвы; видя, наконец, что Москва взята, бежал в Галич, потом в Пухлому, а оттуда, захватив там Софью Витовтовну, пустился в Каргополь. Преследуя Шемяку, Василий взял Углич, где соединился с пришедшим из Литвы Василием Ярославичем Боровско-Серпуховским, и вместе с ним пошел к Ярославлю, откуда послал к Шемяке с предложением отпустить его мать Софью Витовтовну. Находя бесполезным держать при себе тетку, Шемяка отпустил ее со своим боярином Сабуровым, который со всеми своими товарищами бил челом великому князю о принятии их на службу[670].

Кажется, около этого времени Шемяка заключил договор с князьями Суздальскими, Василием и Федором Юрьевичами, внуками Василия Кирдяпы. По приобретении великокняжеского стола Димитрий Юрьевич отдал своему главному пособнику, князю Ивану Можайскому, Суздаль[671]. Но когда Василий опять возвратил свое наследие, Шемяка все-таки рассчитывал на великое княжение. По упомянутому договору он обязался, когда Бог даст ему достать свою отчину, великое княжение, вернуть князьям Суздальским Суздаль, отобрав его у Ивана Андреевича Можайского, а также Нижний Новгород, Городец и даже Вятку. Василий Юрьевич по договору становился по отношению к Шемяке сыном, а к сыну Шемяки равным братом, следовательно, по смерти последнего имел равное с Шемячичем право на великокняжеский стол. Братья выговорили себе право непосредственных контактов с Ордой; обе стороны обязались без обоюдного согласия не вступать в переговоры с Василием Васильевичем; в остальных пунктах этот договор почти ничем не отличается от других подобных[672].

Мы сказали, что Василий Васильевич отправил посла к Шемяке с предложением отпустить Софью Витовтовну, после чего возвратился в Москву (17 февраля 1448 г.). Шемяка на думе со своими боярами нашел бесполезным держать в плену мать великого князя и отпустил ее. Но что ему оставалось делать? Или бесприютно скитаться, или примириться с великим князем, хотя бы и только внешне. Шемяка, а с ним и князь Можайский, решились на последнее. Они обратились к посредничеству Михаила Андреевича Верейского и Василия Ярославича Серпуховского, бывших в хороших отношениях с великим князем, и заключили с ними, так сказать, в счет будущего договора с великим князем перемирие: «уговев Петрова говенья неделю», как сказано в перемирном договоре, они целовали к меньшей братии крест на том, что будут бить челом великому князю, а тот должен будет их пожаловать — принять в любовь и дать им их отчины. Шемяка отказывался в пользу великого князя от Звенигорода и Вятки, от Углича, Ржева и Бежецкого Верха, а князь Можайский — от Козельска, Алексина и Лисина. Кроме того, Шемяка и князь Можайский должны были помириться с Борисом Тверским, так как тот был с великим князем «один человек». Наконец, они должны были вернуть взятые в великокняжеской казне договорные грамоты, ярлыки и дефтери, вернуть полон и вообще все, награбленное ими у великого князя, его жены и матери, а также сделанные на людей великого князя кабалы. Мы уже видели, как нарушались подобные обязательства не только по отношению к таким вещам, как полон, ярлыки и т. и., но и по отношению к самим договаривающимся лицам, к их личной безопасности. Неудивительно поэтому, что Шемяка и князь Можайский выговаривают себе в перемирной грамоте право не ездить лично к великому князю, пока в Москве не будет митрополита, духовная власть которого представляла больше ручательств в безопасности, чем договоры[673].

Но Шемяка и после мира не успокоился: он везде заводил крамолы, стараясь поселить в народе нерасположение к великому князю. В переписке с Новгородом он называл себя великим князем; сносился с прежним своим союзником Иваном Можайским, который со своей стороны не старался даже скрывать этого от великого князя: его послы говорили Василию, что если он не пожалует Димитрия Юрьевича, то это будет значить, что он не жалует и его, князя Ивана. Шемяка, кажется, просил у великого князя чрез Ивана Можайского возврата потерянных им волостей. Вятку Василий, как мы видели, оставил за собой, а между тем Юрьевич возбуждал тамошнее население против Москвы; по договору он не должен был контактировать с Ордой, доставлять великому князю ордынский выход, вернуть все награбленное у великого князя и других членов его семейства, не препятствовать переходу от одного князя к другому боярам, детям боярским и слугам вольным, т. е. не лишать их при переходе их отчин. Ни одного из этих условий Шемяка не соблюдал. Наконец, владея в Москве жребием своего отца, он держал там своего тиуна Ватазина, к которому посылал грамоты, а в этих грамотах, которые были перехвачены и доставлены великому князю, он приказывал Ватазину отклонять граждан от Василия. Последний отдал это дело на суд духовенства.

Ростовский, суздальский, рязанский, коломенский и пермский владыки отправили к Шемяке в высшей степени искусно для того времени составленное, убедительное и красноречивое, но грозное послание. В частности, они указывают на пример отца Шемяки, который, как ни старался, «а княжения великого никако же не досягл, что ему Богом не дано, ни земскою из начяльства пошлиною». Правда, Юрий добился великокняжеского стола, но сколько посидел на нем? И Василий (Косой) захотел великого княжения «не от Божия же помощи, но от своей ему гордости и высокомысльства… И попустил ли ему всесильный Бог? Ей, не попусти…». Затем послание переходит к действиям самого Шемяки, ставит ему в вину поражение и взятие Василия в плен под Суздалем. Когда великий князь вернулся из плена, Шемяку «диявол на него вооружил желанием самоначальства, разбойнически, нощетатством изгонити его, на крестном целовании», и Шемяка «сотворил над ним не менши прежнего братоубийцы Каина и окааннаго Святополка… и колико… погосподарьствовал и в которой тишине пожил? Не все ли в суете и в прескаканьи от места до места, во дни от помышления томим, а в нощи от мечтаний сновидения?». Затем послание приводит подлинные статьи договора, из которых Шемяка не соблюл ни одной, о чем мы только что упоминали. В заключение пастыри церкви заявляют, что они по своему долгу били за Шемяку челом великому князю, который вследствие этого изъявил согласие на примирение и назначил срок для исполнения договора. Если Шемяка не исполнит его, пастыри отлучат его от церкви Божией, предав проклятию[674].

Но, несмотря на всю убедительность послания и угрозу отлучения от церкви, Шемяка не смирился, и Василий Васильевич выступил в поход к Галичу. Он стоял еще в Костроме, когда Шемяка, не испугавшийся перед тем церковного проклятия, теперь «убоявся начат миру прошати, и крест на том целовал и грамоты на себя проклятые дал»: не хотеть никоего лиха великому князю, его детям и всему великому княжению; в случае неисполнения им договора на нем не будет милости Божией и Богородицы, не будет молитвы чудотворцев Русской земли, митрополитов Петра и Алексия, епископа Леонтия, ростовского чудотворца, преподобного Сергия и пр. Великий князь, дав мир Шемяке, на Фоминой неделе возвратился в Москву[675].

В конце 1448 г. митрополит через окружное послание уведомлял паству о примирении великого князя с Шемякой, не раз изменявшим крестному целованию; он приглашает князей, бояр и панов пощадить себя телесно и особенно духовно: бить челом великому князю о жалованьи, как ему Бог положит на сердце, а в противном случае лишает их благословения и за их неразумие затворяет церкви. Но весной 1449 г. Шемяка «преступил крестное целование и проклятые грамоты на себе»: в Светлое воскресенье он подступил к Костроме с большой силой, долго бился под городом, но взять не смог, потому что в Костроме была сильная застава (гарнизон): князь Иван Васильевич Стрига и Федор Басенок, а с ними много детей боярских — двор великого князя. Вскоре и сам великий князь выступил в поход; его сопровождали митрополит, епископы, некоторые князья («братия его») и татарские царевичи. Подойдя к Волге, Василий отпустил вперед «братию свою» и царевичей, те пришли в село Рудино близ Ярославля, куда прибыл потом и сам великий князь; Шемяка переправился на их сторону «и вмале не бысть межи има кровопролития»; едва дело не дошло до боя, но все-таки его не было, может быть, потому, что Иван Можайский, бывший и теперь с Шемякой, помирился с великим князем, и на этот раз получил от него Бежецкий Верх, который еще в 1447 г. был ему дан, но который потом, надо полагать, был отобран, возможно, вследствие каких-нибудь его крамол. Шемяка ушел в Галич[676].

Димитрий Юрьевич, несмотря на свои последние неудачи, все-таки не хотел еще отказаться от своих мечтаний о великокняжеском титуле и, как видно, готовился к военным действиям. В 1450 г., по некоторым сказаниям, отчасти подтверждаемым и летописями[677], в рождественские праздники Шемяка напал на Вологду, город, который, как сказано в житии преподобного Григория Пелыпемского, из которого мы черпаем это известие, «не силен тогда бяше людьми… и воеводы тогда не бяше в нем». Юрьевич свирепствовал здесь, как зверь. Услыхав об этом, преподобный Григорий пришел в Вологду и начал обличать Шемяку в пролитии невинной крови; Юрьевич рассвирепел и приказал столкнуть преподобного с моста в городской ров. Григорий встал невредимым и продолжал обличительную речь. Тогда Шемяка, которого беспокоил какой-то безотчетный страх, ушел обратно в Галич. В летописях под 1450 г. находим известие, что великий князь пошел на Димитрия Шемяку к Галичу, но, узнав, что тот пошел к Вологде, и сам направился к этому городу. Когда он был у Николы на Обноре, к нему пришла весть, что Шемяка вернулся в Галич, куда направился и великий князь. Шемяка расположился около города на горе; город был укреплен и снабжен пушками. Великий князь послал вперед бывших с ним князей и воевод под началом главного воеводы князя Василия Оболенского; за ними шли и татарские, подручные Москве царевичи со всеми их князьями. Московские рати пришли к Галичу 27 января. Оврагами со стороны озера, стараясь быть незамеченными, московские полки шли к крутой, трудной для подъема горе, на которой, не трогаясь с места, стоял со своими полками Шемяка. Как только москвичи стали подниматься на гору, с городских стен загудели пушки, тюфяки, пищали и самострелы. «Но ни во что же бысть се им!» Москвичи множество галичан положили на месте; пешая рать Шемяки едва не вся истреблена; лучших людей брали живьем; сам Шемяка едва спасся бегством, а город затворился. Узнавши о благополучном для него исходе боя, Василий подошел к Галичу, который и сдался ему. «Град омирив и наместники своя посажав по всей отчине той», Василий пошел в обратный путь и прибыл в Москву на Масленой неделе. Тем временем Шемяка пробрался в Новгород[678].

Года два после этой битвы о Шемяке ничего не было слышно. Но зимой 1452 г. Василий Васильевич получил весть, что он идет к Устюгу. Отпраздновав Рождество в Москве, Василий 1 января выступил с ратью к Ярославлю, откуда послал против Шемяки на р. Кокшенгу (впадающую в Вагу) сына Ивана, а сам продолжал путь на Кострому. Отсюда он послал на помощь сыну царевича Ягуба, а еще раньше послал к Устюгу князя Василия Ярославича Боровского, князя Семена Ивановича Оболенского и Федора Басенка. Шемяка сжег Устюжский посад и бежал от приближавшихся московских полков. Так как на Кокшенгу еще раньше были посланы московские полки с сыном великого князя, а потом царевич Ягуб, то Шемяка, вероятно не будучи в состоянии удержаться здесь, бежал опять в Новгород[679].

Митрополит Иона писал новгородскому владыке Евфимию, чтобы он убедил Шемяку покориться великому князю, который со своей стороны готов простить Юрьевича. Новгородцы в свою очередь просили митрополита бить челом великому князю, чтобы он дал опасные грамоты для их послов. Просьба была уважена с тем, чтобы они отправили в Москву своих послов по своим делам, а Шемяка чтобы прислал своего посла с раскаянием в своих крамолах. Юрьевич действительно прислал боярина, но с такими предложениями, на которые в Москве никак не могли согласиться. Митрополит жаловался новгородскому владыке, что Шемяка присылает свои грамоты «с великою высостию», тогда как как о раскаянии в своей вине ничего не говорит. Владыка Евфимий оправдывал новгородское гостеприимство по отношению к Шемяке старым обычаем, а митрополит доказывал, что в Новгород ни один князь не приезжал с таким бременем преступлений, как Шемяка.

Переписка владык не привела ни к чему. Но скоро дело само собой разрешилось. 23 июля 1453 г. накануне дня князей-мучени-ков Бориса и Глеба великий князь слушал вечерню в Борисоглебской церкви, что ныне у Арбатских ворот. В эту пору в Москву прискакал из Новгорода подьячий Василий Беда с вестью, что Димитрий Юрьевич 17 июля (по другим — 18-го) скончался и погребен в Юрьевом монастыре. Великий князь так обрадовался этому известию, что пожаловал гонца чином: «И бысть оттоле дьяк Василий Беда». Есть веские основания думать, что Василий Васильевич был не безгрешен в смерти Юрьевича: передавая о кончине последнего, одни летописи говорят, что он умер «напрасно» (т. е. неестественной смертью), другие прямо передают, что он умер от отравы; есть даже известие, что из Москвы в Новгород послан был дьяк Степан Бородатый, известный в то время знаток летописей, который подговорил боярина Шемяки Ивана Котова, а тот княжеского повара — дать Шемяке в чем-нибудь отраву. Повар подал к обеду пропитанную ядом курицу, поев которой Шемяка вскоре скончался[680].

Димитрий Юрьевич, как мы видели, еще в 1436 г. собирался жениться на дочери Димитрия Васильевича, князя Заозерского, которую некоторые родословные называют Софией. В упомянутом году он приезжал в Москву звать великого князя на свадьбу, но был схвачен по приказанию Василия и в оковах отправлен в Коломну. Кроме этого известия, летописи ничего не говорят о его семейных делах. Он имел, кажется, единственного сына Ивана Шемячича, который в первый раз упоминается (в 1446 г.) в договорной грамоте его отца с Василием и Федором Юрьевичами, внуками Василия Кирдяпы, князя Суздальско-Шуйского. На следующий год по смерти отца, т. е. в 1454 г., он с матерью переехал из Новгорода в Псков, где его приняли с честью и подарили 20 рублей. Прожив в Пскове три недели, 1 мая он отъехал в Литву, где получил от короля Казимира в кормление Рыльск и Новгород-Северский. Родословные дают Ивану Димитриевичу четырех сыновей: Семена, Владимира, Ивана и Василия Шемячича, из которых по нашим летописям больше известен последний. Из-за начатого в Литве гонения на православных он обратился к великому князю Московскому с просьбой принять его в подданство вместе с вотчинами, и в 1500 г. был принят Иваном III, при преемнике которого умер в заточении в 1529 г.[681]

Димитрий Юрьевич Красный1421 — ум. в 1441 г

Младший сын Юрия Димитриевича начинает появляться на страницах летописей одновременно со своим средним братом Шемякой. Так, в первый раз он упоминается под 1433 г.: он участвовал в походе отца и старших братьев к Москве против великого князя; ходил потом к Костроме отыскивать бежавшего с боя Василия Васильевича. Когда Юрий Димитриевич занял великокняжеский стол, но понял, что ему не усидеть на нем, он решил отказаться от великокняжеского титула. По этому случаю между дядей и племянником состоялся договор, в котором на одной стороне были братья Юрия, а на другой — только сам Юрий с младшим сыном, за которого он ручался в соблюдении статей договора. Затем он принимал участие в последующих военных действиях (1434 г.) отца и старших братьев против великого князя. Когда Василий Васильевич находился в Нижнем Новгороде, Юрий послал против него вместе с Шемякой и Красного. Мы уже видели, что братья были еще только во Владимире, когда к ним пришло известие о смерти отца и занятии великокняжеского стола их старшим братом Василием Косым; видели также, что младшие Юрьевичи взяли сторону великого князя Василия Васильевича и этим заставили Косого бежать из Москвы. В вознаграждение за такую услугу Василий дал Красному Бежецкий Верх[682]. С этих пор Димитрий Красный не отставал от великого князя; в 1436 г. он участвовал в походе Василия к Костроме на брата своего Василия Косого, а в следующем, 1437 г. по приказанию великого князя был вместе с братом Шемякой в неудачном походе к Белёву на хана У лу— Махмета[683].

Затем до 1441 г., т. е. года его смерти, в летописях ничего не говорится о младшем Юрьевиче. Димитрий Юрьевич скончался какой-то странною смертью: на него напала глухота «и болячка в нем движеся»; боль до того была тяжела, что он по нескольку дней и ночей оставался без сна и без пищи. 18 сентября он захотел приобщиться святых тайн, но священник долго дожидался в сенях со святыми дарами удобного для совершения таинства времени: у больного открылось сильное кровотечение из носа, «яко прутки течаху», как образно выражается летопись; наконец, духовник заткнул ему ноздри бумажкой, и священник совершил таинство. Больной лег в постель, поел мясной и рыбной ухи, выпил вина и просил присутствующих оставить его, так как ему захотелось спать. Все присутствовавшие пошли к какому-то Дионисию Фомину «ясти и пити у него». Вечером один из оставшихся при князе известил духовника о предсмертной агонии больного; духовник пришел и начал петь канон на исход души, во время которого князь скончался. Многие, напившись меду, легли спать в той же горнице, где лежал покойник; не спал только диакон, не пивший меду и прилегший напротив покойника на лавке. В полночь покойник своими руками скинул с головы покрывало и начал читать одно место из Священного Писания: «Петр же, познав сего, яко Господин» и пр. Диакон оцепенел от ужаса, но, оправившись, разбудил спящих. Между тем князь продолжал петь разные церковные песни. К утру он стих и закрыл глаза. Явился духовник с запасными дарами; но так как князь не открывал глаз, то духовник коснулся лжицей уст его, и князь открыл глаза и опять приобщился святых тайн. Следующие два дня больной не переставал петь церковные песни; узнавал тех, кто обращался к нему, и если те о чем-нибудь спрашивали, давал совершенно здравые ответы. На третий день после последнего принятия святых тайн Димитрий Юрьевич скончался. Это было 22 сентября в самую обедню. Бояре послали в Углич за Шемякой, который прибыл уже на восьмой день по смерти брата. Отпев, положили тело в колоду, осмолили и на носилках понесли в Москву (дорогой два раза роняли с носилок), куда прибыли 14 октября и по совершении обычных церковных церемоний похоронили у Архангела Михаила. Когда после отпевания вскрыли колоду, чтобы переложить тело в гроб, нашли, что внешний вид тела покойного совсем не отличается от вида спящего человека[684].

Димитрий Юрьевич Красный женат не был.

Мы уже говорили, что по завещанию Юрия, написанному задолго до его смерти, Галич предназначался Димитрию Красному; но из договорных грамот Василия Васильевича с Шемякой видим, что было другое завещание Юрия, по которому Галич дан был Шемяке. Из тех же договорных грамот узнаем, что младшие Юрьевичи сами делили между собой отчину, но их «деловые грамоты» до нас не дошли — а между тем на деле мы видим, что Красный постоянно живет в Галиче, в нем же и умирает; Шемяка же живет в Угличе. Отсюда мы делаем вывод, что — по крайней мере, после того, как Косой был устранен из отчины, — Галич был в руках Димитрия Красного до самой его смерти, т. е. до 1441 г., а потом перешел к Димитрию Шемяке.

После битвы 1450 г. под Галичем, после которой Шемяка бежал в Новгород, Василий оставил в Галиче своих наместников, и с тех пор Галич уже не отделялся от непосредственных владений великого князя Московского: из договоров Василия Темного с Василием Ярославичем Боровско-Серпуховским видно, что он был за великим князем; Василий Темный, как видно из его завещания, отдает Галич вместе с многими другими городами старшему сыну Ивану, будущему великому князю, а тот, в свою очередь, отдает его своему наследнику Василию[685].

Таким образом, существование Галицкого княжества прекратилось в самой середине XV в.

Удельное княжество Юрьево-Польское