Прямо на плечи Руму опустился легкий черный плащ с широкими рукавами, украшенный вороньими перьями.
— Повернись вокруг себя.
Рум повиновался и тотчас почувствовал, что стремительно уменьшается. Все раздвоилось и поплыло перед глазами. Тело стало легким. Он взмахнул руками, взлетел и сразу упал на ковер. Не понимая, что с ним, Рум почувствовал жажду и заковылял к медному тазу с водой для споласкивания пальцев. Собственное отражение привело его в священный трепет — на него смотрел черный двуглавый ворон.
— Повернись вокруг себя еще раз, и твой прежний облик вернется к тебе, — услышал он. — Ты скоро к этому привыкнешь…
Рум действительно очень быстро свыкся с чудесным свойством нового плаща и даже сам удивлялся, как мог жить без него раньше. Первым делом он облетел Воронью гору. Множество уступов, карнизов, пологих подъемов огорчили его: при умелом ведении осады гору можно было взять приступом. Тогда он перестал опускать в потайной колодец винные бочки. Через пару недель снизу принялись настойчиво дергать цепь. Вместо ларя наверх поднялся все тот же грун в одеянии из кротовых шкурок. Рум указал ему на ряд бочонков вдоль стен и жестами объяснил, что он хочет от землекопов. Ближайшей же ночью караульные, обеспокоенные необычным шумом, увидели в свете луны множество мохнатых существ, облепивших гору со всех сторон. Рум не велел воинам поднимать тревогу. Меньше чем за месяц груны стесали карнизы, заделали щели и трещины. Стены стали прямыми, как скалы на берегу Борейского моря. Теперь к вершине вела лишь одна неширокая лестница, опоясывающая гору двойной спиралью, но и этот подъем становился невозможным, если смазать каменные ступени бараньим жиром.
Затем Рум полетел на восток. Попытка была не вполне удачной, пыльная буря вынудила его повернуть к Этверской пустыне. Вскоре, однако, ему не пришлось сожалеть об изменении маршрута…
За толстым пологом шатра, стоящего на вершине, свистел ледяной ветер, но внутри было тепло. Горячий воздух, поднимающийся из глубин, пронизывал все каменное тело Вороньей горы, распространяясь, как кровь по жилам, по ее многочисленным пещерам и ходам.
Бубны смолкли. Полуобнаженные девушки закончили танец Северного Ветра и, бесшумно ступая босыми ногами по мягким коврам, уже скрылись в коридоре, плавно уходящем вниз.
Рум очнулся от своих мыслей и взглянул на начальника стражи.
— Где тот несчастный аскан?[4] Я ведь так и не дослушал песню. Надеюсь, Харар, твои люди не забили его до смерти?
Избитого певца вновь втолкнули в шатер. Он так дрожал от холода и страха, что Рум велел поднести ему большую чашу хурды[5], которую тот, обжигаясь и проливая питье на латаный халат, выпил с жадностью. Затем он сменил лопнувшую струну, настроил рифелу и, старательно гнусавя, как подобает настоящему аскану, затянул прерванную песнь:
— …Тот камень Алат упрятан в земле
(О, вечно живи, мой господин!),
Небо грустит без него во мгле.
(Пусть борода не знает седин!)
Приди же тот, на ком крови нет,
(О, вечно живи, мой господин!),
Открой темницу, где спрятан свет.
(Ты во всем мире такой один!)
Приди, чье сердце не знает зла
(О, вечно живи, мой господин!),
И ту спаси, что тебя спасла.
(О, да избегнешь черных годин!)
Приди же тот, кто не знает лжи
(О, вечно живи, мой господин!),
И маленький камень в большой вложи.
(Пусть борода не знает седин!)
Певец отложил рифелу и склонился в глубоком поклоне, почти касаясь лбом ковра. Насупленный Рум долго молчал. Стражники насторожились, готовые по первому его знаку расправиться с тщедушным человечком. Тот вновь начал мелко дрожать. Рассеченный на спине халат обнажил голую худую спину.
— О чем же твоя песня? — спросил наконец Рум.
— О счастье, мой господин, — робко ответил певец, поднимая голову.
— Кто научил тебя ей?
— Я услышал эту песню от стариков, мой господин.
— А их кто научил?
— Небо, трава, камни, — ответил певец, глядя на Рума наивными глазами. — Так всегда рождаются песни, мой господин. Это тайна, которую не знает никто.
— Кого ты зовешь все время? — вскинул вождь насупленные брови. — Кто должен прийти и кого-то спасти, открыть какую-то темницу? Что это за темница?
Певец казался немного смущенным.
— Признаюсь, мой господин, смысл этой песни не совсем мне ясен. Может, со временем…
— Ты сказал, что твоя песня о счастье, — грубо перебил его Рум. — Значит ли это, что под властью верховного вождя ты чувствуешь себя несчастным, если зовешь прийти еще кого-то?
— О нет, мой господин! — Испуганный певец приложил к сердцу обе ладони. — Да будет вечно славиться имя твое…
— Довольно! — вновь перебил его Рум и обратился к стражникам: — Он просто глуп, к тому же путается в словах. А мне еще представляли его как одного из первых наших асканов! Дайте ему новый халат, и пусть убирается.
Певца увели. Рум более не пожелал, чтоб его развлекали, и велел оставить его одного. Он ждал возвращения из Ладора своего посланника, который задерживался из-за сильного бурана. Тот прибыл лишь к вечеру. Каменные ступени внешней лестницы совсем обледенели, и посланника пришлось поднимать на веревках, как поднимали обыкновенно мешки с зерном либо винные бочки.
Стражники не дали посланнику времени обогреться и прийти в себя с дороги и сразу препроводили к верховному вождю. Рум встретил его одним коротким вопросом:
— Мертв?
— И да, и нет. — Посланник согнулся в поклоне. — Яд, предназначенный Владигору, выпил иль-мерский Дометий. Убийца покончил с собой.
— Что с танцорами?
— Они временно задержаны для дознания, ибо тот, кто исполнял танец Черной Птицы, бесследно исчез.
— Что ж, это еще один повод, чтобы начать войну, — произнес Рум после паузы. — Ступай, ты понадобишься мне позже.
Возвращаясь в свои покои, Рум озабоченно думал, как оправдаться перед могущественным повелителем за неисполненное убийство. Заперев дверь, он медлил и не решался поднять глаза на висящую под сводом паутину, страшась встретиться глазами с чудовищем. Ему так хотелось надеяться, что хотя бы этой ночью оно не явит свой ужасный лик. Но надежда раскололась, словно орех под каблуком, когда громовой хохот оглушил Рума:
— Ты так глуп и самонадеян, что мне даже не хочется сердиться на тебя! Неужели ты решил, что мое поручение легко исполнить в одночасье?
— Мне помешала случайность, — пробормотал Рум.
Смех прервался.
— Не случайность, а сила Владигора помешала тебе.
— Что же мне делать? — тихо спросил Рум и решился наконец поднять глаза к паутине. На него смотрело безбородое старческое лицо с узким лбом. Тонкие губы зашевелились, и скрипучий голос произнес:
— Думать над песней, которую пел тебе сегодня аскан.
6. Злая Мгла
Белун и Зарема вновь стояли друг против друга по обе стороны большого дубового стола. Старый чародей развел ладони, сжимающие Хрустальный Шар, и тот повис над столом, пульсируя голубым светом. Белун начал шептать заклинание, и Зарема невольно затаила дыхание, памятуя о недавней неудаче волшебника. Но на этот раз Шар подчинился его воле. Он начинал все быстрей и быстрей вращаться вокруг своей оси, пока не ударил в центр стола яркий золотистый луч. Луч, рисуя круги, побежал по дубовой столешнице, и вот на столе обозначилась объемная карта Братских Княжеств и сопредельных земель, с каждой секундой обретая все большую четкость.
Карта была живой. Зарема видела снежную бурю, бушующую к северу от Ладора. Маленькое рыбачье судно из последних сил боролось со штормом почти в самой середине Венедского моря. Таврийское море, напротив, было спокойно, хотя и на ильмерском побережье лежал снег. Немного северо-восточнее желтые пески Этверской пустыни настолько близко подступили к левому берегу Аракоса, что грозили засыпать истоки этой быстрой сильной реки. Остальное пространство пустыни было затянуто тучами, и нельзя было увидеть, что происходит под ними. Стоп! Да тучи ли это?..
Зарема с тревогой взглянула на Белуна, и тот озабоченно кивнул, давая понять, что она не ошиблась. То была черная пелена Злой Мглы, тянущаяся к востоку за пределы видимости карты.
— Теперь посмотри сюда. — Белун указал на черную пелену над Рифейскими горами. — Ты не замечаешь некоторой странности?
«Как деликатно он выразился», — подумала Зарема. Не о странности, а о великой опасности следует говорить! Черный Злыдень поднял голову и вновь грозит Поднебесному миру гибелью. Однако Злая Мгла над Рифейскими горами и впрямь вела себя непонятно. Она то сгущалась, то вновь рассеивалась, и тогда можно было явственно рассмотреть самую высокую гору, лишенную пологих склонов и походящую на гладкий каменный столб.
— Ты видишь, что-то сопротивляется Злой Мгле, не дает ей сгущаться! — Голос Белуна вновь показался Зареме недостаточно обеспокоенным, в нем даже проскальзывало любопытство, словно у алхимика, наблюдающего интересный опыт.
— Мне знакомо это место, — сказала она. — Это Воронья гора, стан Рума, верховного вождя айгуров.
— Да-да, — кивнул Белун, не отводя глаз от горы.
— А это что за пятно? — спросила Зарема, указывая на черную точку в середине Заморочного леса. Белун отвлекся от созерцания Вороньей горы и проследил за жестом волшебницы.
— Осталось еще со времени Климоги, — пояснил он. — К нынешней Злой Мгле оно не должно иметь отношения. Скорее всего Триглав наложил заклятие на что-то. Или на кого-то. Во всяком случае, бесчинства нечисти давно не наблюдается в Заморочном лесу. Конечно, неплохо бы это проверить, но…
— Смотри, Белун! — воскликнула Зарема. — Куда ведет этот луч?
Нужно было обладать завидной зоркостью, чтобы заметить тончайшую нить, тянущуюся от черной точки в сторону Этверской пустыни и исчезающую под пеленой Злой Мглы.