ождь из крупных колючих игл, и вновь наступила тишина. Мальчик мотнул головой, стряхивая с волос иголки, и заметил, что справа лес редеет и вдали проглядывают стволы берез. Но Пятнышко вдруг поворотил налево, к началу глубокого оврага, каменистые края которого медленно сужались. Дар тронул было поводья, чтобы направить коня в ту сторону, где посветлее, но передумал, решив по-прежнему доверяться его чутью.
Конь начал спускаться вниз, настороженно прядая ушами, будто прислушивался, нет ли рядом опасности. Вскоре и Дар понял, что опасаться есть чего. Края оврага сузились настолько, что повернуть назад не было уже никакой возможности. Вздумай лютый зверь либо лесной разбойник напасть на них, лучшую западню трудно было придумать.
Дар то и дело пригибался, чтобы не ушибить голову о полусгнившие стволы, которые, падая, перекинулись когда-то через овраг. Ему по-прежнему было непонятно, почему Пятнышко выбрал дорогу по дну оврага, ведь и по верхнему его краю можно было ехать в ту же сторону. Наверное, решил он, конь в точности повторяет свой прежний путь, только в обратном направлении. Опасный участок между тем остался позади, начался пологий подъем, и овраг наконец кончился. Ели расступились, радостно сверкнуло солнце. Дар почти уверился в своей догадке, когда конь остановился на краю большого болота, которое в сравнении с полумраком сплошного ельника выглядело даже нарядным, покрытое ковром зеленой ряски. Вдруг из его глубины в нескольких саженях от берега с утробным бульканьем всплыл коричневый пузырь и тут же лопнул, извергнув облачко противно пахнущего газа. Ряска в этом месте разошлась, угрожая чернотой трясины, и вновь сомкнулась. Путь напрямую был немыслим.
Пятнышко глубоко вздохнул, словно собака, потерявшая след. Мальчик улыбнулся его растерянности, потянул поводья вправо, и конь послушно двинулся в обход болота. Но, сделав несколько шагов, вновь остановился, пошевелил ноздрями и уставился на противоположный берег. Дар тоже посмотрел туда, однако никого не увидел. Разве что высокие стебли осоки чуть шевельнулись от легкого ветерка.
Нора, куда спряталась мышь, была слишком узка, и он принялся разрывать ее передними лапами, рыча и поскуливая. Когти натыкались на мелкие камни и корешки, подушечки лап начало саднить, уже и яма казалась достаточно глубокой, а мышь все еще была недоступна. Он чувствовал, что она совсем близко, и его дразнил и раздражал ее запах, в котором было больше панического страха, нежели живой плоти. У него зачесался нос, он потерся им о плечо и неожиданно увидел, как мышь вынырнула из земли близ трухлявого пня на расстоянии всего одного прыжка от места раскуроченной норы. И он немедленно прыгнул. Мышь не ожидала, что потайной выход будет обнаружен столь быстро, и в оцепенении глядела, как стремительно увеличивается в размерах тело хищного зверя. Издав предсмертный писк, она задохнулась и исчезла в клыкастой пасти.
145
Волк облизнулся и встал, тяжело дыша. Клок линялой шерсти отвалился от его тощего бока и опустился на землю, накрыв капельку крови — крохотное свидетельство лесной драмы. Зверь не насытился, это была его единственная трапеза за последние три дня, но он так уже свыкся с постоянным голодом, что и несчастной мыши был рад. К чему он не мог привыкнуть, так это к неумолимой старости, сбивающей дыхание при быстром беге и заставляющей ныть к непогоде плечи и хребет. К тому же у него болел и пошатывался левый клык. Но куда мучительней боли и голода была жгучая обида на соплеменников, изгнавших его из стаи, вожаком которой он недавно считался. Другой волк, молодой и наглый, коварно занявший его место, снился ему во время полуденного отдыха, и старый зверь рычал и вздрагивал во сне от жажды мести, мечтая о том, что когда-нибудь перегрызет горло своему заклятому врагу. Только тогда он бы смог наконец успокоиться и с благодарностью покинуть этот мир.
Зрение старого волка также слабело. Но слух и чутье все еще верно служили ему. Спустя час после мышиной охоты он уловил в воздухе человеческий запах. Он, как ни странно, показался ему знакомым. Затем к запаху человека прибавился пряный конский дух, наполнив волчью пасть голодной слюной. Движимый скорее любопытством, чем надеждой утолить голод, волк потрусил в сторону верхового путника, стараясь не обращать внимания на уколы хвойных иголок.
Гнедого жеребца с белым пятном на груди он узнал сразу, с ним у него были связаны самые неприятные в жизни воспоминания, и волчья пасть невольно ощерилась. Всадник оказался совсем молодым и безоружным. У волка даже мелькнула мысль напасть на них, но вновь, как в ту студеную лунную ночь, чувство невыразимой тоски пронзило все его существо, и он едва сдержался, чтобы за неимением луны не завыть во весь голос на прячущееся за еловыми ветвями солнце. Он опять ощутил свою беспомощность перед неведомой силой, запрещающей хищному инстинкту вырваться наружу. Единственное, что мог позволить себе старый волк, это следовать за всадником на достаточном расстоянии, чтобы, оставаясь незамеченным, не упускать из поля зрения, хотя и не смог бы даже себе самому объяснить, к чему эта бессмысленная слежка. Было бы куда благоразумней уйти прочь и попытаться отыскать себе какую-нибудь другую беспомощную жертву, пока он окончательно не ослаб от голода. Однако все трое — мальчик, конь и волк — продолжали неуклонно двигаться в глубь Заморочного леса.
Миновав болото, которое они обошли с разных сторон, троица вошла в светлый березняк, и зверь отстал, опасаясь быть увиденным издали. Затем он и сам потерял из виду мальчика, потому что конь, соскучившийся по солнечному пространству, вдруг побежал резво и легко. Идя по следу, прибавил шагу и волк. Скоро он устал, запыхался и, добежав до ручья, долго лакал холодную вкусную воду, превозмогая боль в левом клыке. Потом он побежал дальше, но вдруг встал, не учуяв следа. Волк сделал круг и вернулся к ручью. Он догадался, что конь дальше пошел по его песчаному руслу, но куда — вверх или вниз по течению? Ему хотелось надеяться, что вверх. Там, на вершине пологой горы, росли стройные сосны и бил из-под земли сильный ключ, оттуда открывался вид на шевелящееся море хвойных крон. Это было самое высокое место в лесу, и зверь любил иногда отдыхать там, подставляя солнцу брюхо и слушая ветер.
Он побежал вверх.
Увлеченный невеселыми размышлениями об одиночестве, он не вдруг осознал свою ошибку. Конские копыта непременно должны были поднять муть со дна ручья, а между тем холодный поток был по-прежнему чист и свеж. Собственная оплошность, непростительная даже для щенка, ввергла старого зверя в окончательное уныние. Он заскулил и, поджав хвост, потрусил обратно. Волк не особенно спешил еще и потому, что ему не хотелось спускаться вниз по течению. Он боялся. Лес в той стороне был настолько мрачен и зловещ, что никто из его стаи не решался преследовать жирного зайца или хромающего оленя, если тем удавалось добежать до чащи и скрыться в ней. И все же он по-прежнему бежал туда, даже не спрашивая себя, зачем он это делает, ибо не знал ответа.
Ручей начал причудливо петлять и одновременно с этим мелеть. Когда он совсем усох под какой-то корягой, волк не учуял уже, а увидел отчетливые следы конских копыт. Дальше еловые стволы стояли так плотно друг к другу, словно это был не лес, а частокол, поставленный неким исполином для охраны своих владений. Не то что коню, даже волку трудно было протиснуться между почти сросшимися деревьями. Лишь в одном месте ели раздвинулись, образовав некое подобие уходящей вдаль пещеры с низкими сводами из толстых сплетающихся ветвей. Туда вела неширокая, но утоптанная тропа, по которой сновали черные муравьи. Один из них больно укусил волка между когтями, словно гоня его прочь или торопя вперед. В самом деле, неподвижно стоять, когда под ногами копошится множество этих насекомых, было небезопасно. Зверь потянул носом стойкий запах человека и жеребца и неуверенно побежал вслед за ними.
Огненному шару на небе оставалось еще четверть пути до заката, но для волка уже наступила ночь. Он осторожно двигался по еловому коридору и не бежал, а почти шел, порою не различая во тьме, куда ступают передние лапы. Его по-прежнему вел запах коня, и однажды волку даже пришлось, преодолевая отвращение, перепрыгнуть через кучу свежего конского помета. Внезапно ему почудился шорох слежавшейся хвои, он остановился и посмотрел назад. Все было тихо. Он пошел дальше, но шорох повторился. Старый волк замер, прижался линялым боком к выпуклому корню и стал ждать. Прошло немало времени, прежде чем хвоя вновь заелозила под чьими-то лапами и крадущиеся шаги начали приближаться. Старый зверь с удивлением услышал знакомый волчий запах, а вскоре различил во тьме и самого волка. Это был тот самый молодой наглец, встречи с которым так ждал бывший вожак. Молодой тоже увидел его, вздрогнул и попятился, оборачиваясь назад, словно рассчитывал на подмогу. Но если он и привел с собой волчью стаю, остальные волки явно не торопились следовать за ним в глубь мрачного елового коридора. Воспользовавшись его замешательством, старый волк бросился на молодого и сбил его с ног. Тот быстро вскочил, цапнул напавшего за хребет и поперхнулся набившейся в пасть жесткой щетиной. Старый вновь повалил его, стремясь покончить с врагом как можно скорее. Он понимал, что на затяжной поединок у него не хватит сил. Перед глазами мелькнуло ненавистное горло, и он полоснул по нему удобным левым клыком. Из глубокой раны полилась кровь, но удар не оказался смертельным: расшатавшийся корень не выдержал, и больной клык вывернулся набок, сделавшись непригодным для схватки. Однако молодой смалодушничал и, вместо того чтобы использовать свое неожиданное преимущество, бросился бежать. Старый ринулся за ним, но скоро отстал, тщетно борясь с одышкой. Изуродованный клык мешал ему, он, не обращая внимания на боль, вытолкнул его языком из пасти и, сглатывая собственную кровь, продолжал преследование. Темный коридор все не кончался, и в какой-то момент старый волк засомневался, не утратил ли он ориентацию, следуя в обратном направлении. Наконец впереди как будто замаячил свет, и зверь прибавил шагу.