Перо и свиток вспыхнули и исчезли в холодной голубой вспышке, а из бушующего вокруг князя пламени высунулись десятки когтистых лап, тотчас в клочья растерзавших оцепеневшего от ужаса призрака. Ерыга хотел еще что-то крикнуть напоследок, но все случилось так быстро, что он так и исчез из глаз Владигора с распяленным в беззвучном крике ртом.
И вдруг все смолкло. Огонь пожрала тьма, боль во всем теле князя утихла, и перед его глазами возникли стены тронного зала в княжеском тереме: частые оконные переплеты, забранные цветными пластиночками слюды, пышные ковры в простенках, увешанные скрещенными мечами, щитами и доспехами, тускло поблескивающими в лучах восходящего солнца.
Княжеский трон стоял на помосте перед дальней стеной, и к его подножию вела широкая ковровая дорожка, усыпанная золотистыми зернами пшеницы. По обе стороны от трона стояли Берсень и Ракел в дорогих бархатных кафтанах и вышитых штанах, заправленных в мягкие голенища сафьяновых сапожек. При виде Владигора оба воина сняли шапки и низко склонили перед ним головы.
Князь пошел к трону, чувствуя, как перекатываются твердые пшеничные зерна под подошвами его сапог. Следом за ним в двери тронного зала стали один за другим входить придворные: конюшие, стряпчие, толмачи и прочие. Они молча вставали вдоль стен, стараясь не перекрывать окна своими широкими спинами и держа перед собой развернутые берестяные грамоты с сургучными печатями на длинных шелковых шнурках. В полной тишине Владигор подошел к помосту, поднялся по ступеням, сел на троне и ясным, спокойным взглядом окинул ряды своих подданных.
— Князь, рассуди!.. Князь, помилуй!.. Не прогневайся, княже милостивый, очи заволокло, себя не помнили!.. — вразнобой заныли и запричитали они, с мягким стуком падая на колени и выставляя перед собой мелко исписанные свитки.
— Что это у них? — спросил князь, наклоняясь к Берсеню.
— Вины свои писали, — сказал старый тысяцкий, — всю ночь перьями скрипели, весь пол в Посольском Приказе чернилами залили.
— Чернилами, говоришь? — с усмешкой перебил Владигор, глядя, как со всех сторон ползут к его трону широкие нечесаные затылки, шевелящиеся лопатки и подрагивающие зады. — Ну ежели только чернилами, то я прощаю. Слышите, вы, я вас всех прощаю!
— И нас тоже? — поднялись над благоговейно притихшей толпой головы Техи и Гохи.
— А чем вы хуже других? — спросил князь. — Чай, не по доброй воле жилы из Леся тянули?
— Да провалиться нам в землю на три аршина, ежели мы хоть одну душу от тела в охотку отлучили! — завопил Гоха, пробившись сквозь толпу и рухнув на ступени перед троном.
— Не свою волю творили, помереть мне на этом месте, ежели вру! — прогудел Теха.
— Всё они! Они, злыдни! — подхватил Гоха, стуча лбом о половицу и указывая в толпу грязным от засохшей крови пальцем.
— Невиноватые мы!.. Сами не ведали, что творили!.. — нестройно заголосили вышитые кафтаны, выставляя на князя широкие курчавые бороды. — Бес попутал!..
Бросив беглый взгляд на пеструю мозаику человеческих лиц, князь различил среди них сухую желтую физиономию Десняка и раздутую от водянки рожу Дувана. Все они подобострастно глядели на Владигора и дрожащими руками протягивали ему свои шуршащие свитки с болтающимися на шнурках печатями.
— Не надо этого, уберите! — усмехнулся князь, слабо махнув рукой. — Я теперь и сам все знаю, без вашей писанины. Кто и где товары запретные скрывает, кто девок своих дворовых брюхатит почем зря, кто калик перехожих псами травит, кто помощи просит у нечистой силы на лихие дела, кто голь кабацкую на бунты подбивает, — так что читать мне ваши депеши надобности нет.
— Повинны, князь! Животами своими отслужим, только прикажи: кому хошь пасти порвем! — гундосили в толпе, по мере того как Владигор перечислял грехи и преступления, когда-то совершенные в глубокой тайне от княжеского взора.
— Ну что вы за народ! — вздохнул князь. — Чуть что, сразу пасти рвать, головы рубить!.. Так и будем друг друга крошить до той поры, пока на земле с десяток калек останется, таких, что уже и ложку ко рту сами поднести не могут, не то что чужую глотку перегрызть.
— Не вели казнить! — разнеслись под сводами повинные вздохи. — Нам, дуракам, невдомек, что в светлой твоей голове творится! Что прикажешь, то и исполним!
— Сожгите ваши повинные грамоты на костре! — медленно произнес Владигор. — На площади, перед всем народом! Сожгите и повинитесь! А я все вам прощаю, все грехи ваши, ибо устоять в смуте часто выше сил человеческих, уж больно велик соблазн из своей шкуры выскочить, выше головы прыгнуть, судьбу обмануть. На этом-то бес и ловит слабые души. Идите и впредь не грешите! А кто по какому ведомству трудился, пусть продолжает труды свои, но по правде, по закону и чувству душевному: душа всегда шепнет, если против совести пойдешь, — ее голос и слушайте. Все понятно?
— Да так-то на словах вроде оно и понятно, а как до дела, до живого человека дойдет, так тут бес и воткнет перо под ребро! — прогудел бывший казначей Дуван, тяжело поднимаясь с колен. — Ну и сорвешься, избудешь гнев свой на невинной душе.
— А нам куда идти? — заныли в один голос Теха и Гоха. — Всю жисть от дыбы да от кнута кормимся, а таперича что нам делать, когда простил ты нас всех, князь светлоликий, солнышко красное? Разве что воренка на кол посадить осталось, чтоб никакой смуты впредь его именем не учинилось…
— Воренок? Какой воренок?! — воскликнул Владигор, привставая на троне и глядя на резные двери в конце зала, из-за которых доносился шум какой-то возни.
Но вот дверные створки с грохотом распахнулись, и в проеме встали два коренастых молодца в черных полумасках. Они держали на плечах толстый сук, на котором висел потертый кожаный мешок внушительных размеров. В верхней части мешка, на полтора локтя ниже туго затянутой горловины, было прорезано овальное отверстие, и в нем виднелось смуглое детское личико, смотревшее на зал испуганными черными глазенками.
— На кол!.. На рогатках подвесить над малым огнем, пусть еще подкоптится!.. — вразнобой загалдели в толпе. — Чтоб впредь соблазна не было под басурманскую руку народ подводить. Счас отпустим, потом грехов не оберемся!
— А этот грех кто на свою душу возьмет? — громовым голосом крикнул князь. — Ты, Дуван? Ты, Десняк? А может, вы на пару, мастера заплечные?
Владигор сбежал по ступенькам, встал перед Техой и Гохой, обеими руками сгреб палачей под микитки и приподнял их над широкими дубовыми половицами. Те сучили ногами в воздухе и пытались что-то прохрипеть, уставившись на князя выпученными, налитыми кровью глазками. Но прежде чем кто-то из них смог выдавить хоть полсловечка, Ракел стремительно пробежал к двери по ковровой дорожке и, двумя ударами уложив обеих плечистых молодцев, перехватил у них из рук мешок с мальчонкой.
— Эти возьмут, князь, еще как возьмут! — зло процедил он сквозь зубы. — Если выживут…
С этими словами воин выдернул из ножен короткий кинжал, резким косым взмахом рассек потертые кожаные складки мешка и подхватил выпавшего мальчонку.
— Давай, грешники, подходи, я сейчас вам грехи отпускать буду, все, скопом, — усмехнулся он, заслоняя собой мальчонку и выхватывая из ножен короткий меч. — Княжье ли это дело — в ваших грязных душонках копаться да еще на себя должки ваши переводить? А мне еще дюжина покойников уже никак повредить не может… Так что спускай, князь, этих псов с поводков, пусть погавкают напоследок: «На кол!.. На дыбу!..»
Ракел резко выбросил перед собой руку с мечом и, обратив короткий клинок в прозрачный, тихо посвистывающий круг, оглушительно захохотал, запрокинув к притолоке смуглое широкоскулое лицо.
— Пусти, князь! Дай поквитаться! — хрипели Теха и Гоха, вися на кулаках Владигора и едва касаясь половиц носками своих сапог. — За тебя, правдолюбец ты наш, светлые очи!..
— Да погодите вы! Ишь защитнички нашлись! — поморщился князь, ставя обоих палачей на пол, но не разжимая кулаков. — Глазом моргнуть не успеете, как он вас на собачий гуляш пустит. А ты, Ракел, не подначивай, сам видишь, какой у меня под рукой народ горячий! Отойди, дай на мальчонку глянуть!
Воин сунул клинок в ножны, сделал шаг в сторону и поставил перед собой мальчика, положив на его узкие плечики свои сильные ладони. Ребенок сурово хмурился, сдвинув домиком тонкие черные бровки, и смелыми блестящими глазками смотрел на Владигора. В этот миг его сходство с Ракелом представилось очевидным не только князю, но и всей толпе, собравшейся вокруг синегорского престола по случаю возвращения его законного обладателя. На какое-то время в зале воцарилась тишина: бороды, носы, головы, расчесанные на прямой пробор, то оборачивались к Владигору, то вновь обращали свои настороженные взгляды на того, кого только что называли «воренком» и грозились прилюдно посадить на кол. Все затаили дыхание в ожидании княжеского слова.
— Так вот оно что, — промолвил Владигор после долгой паузы. — Что ж ты сразу не сказал? Хорошо хоть сюда мальчонку приволокли, а то ведь могли и в подвале каком-нибудь пристукнуть да в стенку замуровать, — сам знаешь, как такие дела делаются.
— Как не знать, — мрачно усмехнулся Ракел, исподлобья оглядывая толпу, — народ такой, что и тебя самого в случае чего в стену замурует, ни творога, ни яиц в раствор не пожалеет, лишь бы кладка прочнее была, чтоб ты, князь, вновь не явился, — скажешь, не так? Трусы, хамы, бунтовщики, им проще тебя на тот свет отправить, чем по твоей правде жить, — скажешь, не так?
— Клевещет, супостат!.. Хулу несет!.. Да отсохнет твой поганый язык!.. — гневно зароптали голоса в толпе. — Не слушай его, князь, мы к тебе с открытой душой!..
Над низко склоненными головами взметнулись растопыренные ладони, лбы преданно застучали в пол, а один купчик даже подполз к князю на коленях и, скинув с плеч блестящий, обшитый малиновым атласом тулуп, стал через голову стягивать с себя шелковую рубаху с кружевным воротником.
— Вот, князь, гляди! — сопел он из-под спутанных рукавов. — Все тебе отдам, до нитки! Последнюю рубаху с себя сниму, бери, не жалко!