Владигор отшвырнул проклятый знак, сорвал пучок травы и тщательно стер с лезвия меча следы крови. Вложив клинок в ножны, он понял, что смертельно устал. Непрерывная погоня последних дней, землетрясение и наводнение, ураганы и ливни, сменявшие друг друга, — все это оказалось утомительным даже для него. Однако он нашел в себе силы заглянуть в крошечный полуразрушенный домишко, чтобы оглядеть последнее прибежище посланца Зевулуса. Окна почти полностью заросли виноградом, и внутри царили сырость и полумрак. Кроме деревянного стола и скамьи, здесь ничего не было. На столе стояла миска с похлебкой красного цвета, а в углу валялась половина овечьей туши, уже изрядно разложившейся. Присмотревшись, Владигор понял, что в миске налита вовсе не похлебка, а кровь.
Владигор нашел в домишке глиняную табличку с нацарапанной надписью: «Благоприятный день — июльские иды…» Он не мог понять, что означает эта фраза, и на всякий случай прихватил табличку с собой.
Ему хотелось как можно скорее уйти отсюда, но сил хватило лишь для того, чтобы добраться до какого-то пастушеского шалаша. Владигор залез внутрь и провалился в сон. Он проспал почти двое суток, проснулся голодный и с ощущением, что в июльские иды должно случиться что-то страшное и непоправимое. Впрочем, волноваться было поздно — иды, то есть пятнадцатый день в июле, уже миновали.
Он двинулся к Риму. Было даже странно, что земля больше не колеблется под ногами. Во всей природе разлилось необычайное спокойствие — на деревьях не шевелился ни один лист, в дрожащем от зноя воздухе, как сумасшедшие, звенели цикады. Навстречу Владигору попалась повозка с людьми, возвращающимися из Рима. Они везли кое-какой нехитрый скарб и радостно переговаривались, обсуждая, как будут обустраиваться и хватит ли им того, что удалось купить, на первое время. Владигор остановил их и спросил, что творится в Риме:
— Хвала Юпитеру, теперь все будет хорошо, — отвечал хозяин повозки. — Вчера Гордиан Август принес в жертву Плутону десять черных, без единого пятнышка, быков и десять таких же черных овец, как повелели Сивиллины книги. И — видишь — земля перестала трястись в лихорадке…
Владигор усмехнулся — он уже привык, что все успехи подданных приписываются правителю. Возможно, в Синегорье кто-то вот так же в обиде кусал губы, слыша похвалу князю…
Он прошел по дороге еще сотню шагов и увидел скачущего навстречу всадника, вслед за которым мчалась вторая лошадь, но без седока. Всадник этот был Владигору знаком.
— Филимон! Что это ты — верхом… а не по-птичьи?
— По-птичьи я летал вчера и видел, как ты дрых в шалаше. Не стал будить тебя, бедного, понимая, как ты умаялся, — отвечал Филимон, спрыгивая на землю. — Вот и решил обеспечить тебя лошадью… М-да, это, конечно, не Лиходей, но конь неплохой… Поехали!..
— Погоди, — остановил его Владигор. — Скажи, ничего странного не случилось в Риме в июльские иды?
Филимон нахмурился:
— Ну, случилось многое… Во-первых, Гордиан торговал на форуме своей рухлядью и продал почти на миллион золотых. Когда на повозке, запряженной парой лошадей, увозили мраморную статую Дианы, он стоял в толпе и плакал. Клянусь Геркулесом, этот парень иногда меня удивляет. Потом… ах, да… Мизифей послал во время торгов трех двойников императора в толпу. Так вот — одного из них прирезали, да так ловко, что никто ничего не заметил. Труп бросили возле портика. Гордиан считает, что это простая случайность, а Мизифей, напротив, твердит, что Августа хотели убить. Но вот кто — неведомо.
— Он чем-то мешает Зевулусу… — сказал Владигор. — Но сам Зевулус не может появиться в Риме. По его приказу действует посланец.
— В Сивиллиных книгах записано, что императору угрожает некто с темной душой и влюбленный в пурпур. Как бывший халдей, могу сказать, что это самое расплывчатое пророчество, которое я когда-либо слышал. Людей с темной душой и жаждущих власти в любом мире пруд пруди… А как твои успехи?
— Я прикончил посланца Зевулуса.
— Трудно было?
— Достаточно. Но я уверен, что это отнюдь не конец, а начало…
Гордиан лежал в своем доме на ложе напротив фрески. Хорошо, что ее нельзя продать, — не выпиливать же часть стены и выставлять на продажу. А такого богача, который мог бы выложить кругленькую сумму за бывший дворец Гнея Помпея, выкупленный из казны предками Марка, в Риме не было. Когда-то Марк Антоний, счастливый любовник Клеопатры и несчастливый соперник Октавиана Августа, жил в этом дворце, но и он не смог за него заплатить, после чего был выдворен из роскошных комнат.
Поляна на фреске была по-прежнему пуста — все звери сбились к краям росписи, тесня друг друга, но черный с золотом орнамент, окаймлявший картину, не давал им убежать. Нора, черневшая под корнями дуба, сделалась теперь огромной. Рукоять кинжала Гордиана, превратившаяся затем в нарисованную, исчезла. А рыжий лисенок снова сидел посреди поляны и смотрел на Марка красными хитрыми глазами.
— Думаешь, меня так легко одолеть? — спрашивал он, высовывая розовый язычок и показывая острые зубы. — О нет, это только кажется, что я погиб. А на самом деле я целехонек. Видишь, все меня боятся.
— Я не боюсь.
— Нет, ты только лишь делаешь вид, что не боишься, а на самом деле сердце твое замирает от страха. И ты боишься не смерти — твоя смерть все время ходит так близко, что ее дыхание холодит затылок, — ты боишься другого — ответственности, того, что предстоит сделать. Ты боишься, что не сможешь стать Хранителем времени. А раз ты так думаешь, значит, и не станешь…
И лисенок, махнув хвостом, скрылся в норе.
«Картина не может разговаривать с человеком и не может меняться… Но если это так, то она неподвижна… а вокруг нее меняется время… тогда… я вижу нечто, нарисованное после… или в других вариантах истории, или даже в других мирах… Получается, что в этом месте, где стоит мое ложе, — находится воронка. Провал. И я — в центре него…»
— Марк! Марк! — услышал он голос над собой и открыл глаза.
Владигор изо всей силы тряс его за плечо.
— Что с тобой? Я зову тебя, а ты лишь мычишь в ответ и не можешь открыть глаза. Ты болен?
Гордиан растерянно кивнул и посмотрел на фреску. Все на ней было как прежде, если под словом «прежде» подразумевать не первоначальный вариант, а тот, с появившейся норой и всаженным в нее кинжалом, запечатавшим выход. Владигор своим приходом восстановил течение времени.
— Ты видишь эту фреску? — спросил Гордиан, кивнув на стенную роспись.
— Ну да, а в чем дело?
— Когда погиб мой отец, а я прибыл в Рим, она изменилась… она менялась чуть ли не каждый день до тех пор, пока я не вонзил кинжал в эту нору. Он слился с фреской, и изменения прекратились.
Гордиан поднялся и провел рукой по росписи. То место, где была изображена рукоять, на ощупь казалось немного выпуклым и холоднее, чем вся остальная поверхность стены.
— Я давно не был здесь… И вот… сегодня увидел, что фреска неузнаваемо изменилась, еще больше, чем в первый раз… но пришел ты, и все вернулось… не к истоку, но к середине.
— Не к середине, а к началу, — поправил его Владигор. — К тому моменту, когда ты начал превращаться в Хранителя времени.
Гордиан покачал головой:
— Я не мог остановить изменение фрески… Я еще не готов.
— Все не так просто. Ты держал ее в неподвижности, пока не появился посланец Зевулуса. Вывод довольно прост — пока Зевулус сильнее тебя. Только и всего.
— Это правда, что он сделался богом? — спросил Гордиан.
— Название ничего ему не дает — ты же видел, что тень твоего отца, которого величают божественным, скитается по берегу Стикса, — ответил Владигор и замолчал. Понял, что обидел друга.
Гордиан стиснул зубы.
— Можно было привести другой пример, а не напоминать мне, что я так и не смог отыскать останки моего отца для совершения обряда!
— Прости. Речь не об этом. Нам нужно как-то обуздать Зевулуса, дабы он не помешал нам сделать задуманное. Лучше расскажи о попытке убийства.
— Ты говоришь о зарезанном двойнике? Накануне Юлия увидела дурной сон — будто я лежу убитый на форуме божественного Траяна. Мизифей придумал послать в толпу моих двойников — он отыскал несколько человек, более или менее на меня похожих. А сам я надел под плащ доспехи. И со мной было двое моих личных телохранителей — в таких делах Мизифей не доверяет преторианцам. Но на меня никто не нападал. И никто не видел, как зарезали того парня.
— Он стоял в толпе, и никто ничего не видел?
— Никто. Мы даже не знаем, где это произошло, — из раны не вытекло ни капли крови, и на плитах не осталось никаких следов.
— Все это случилось в июльские иды?
Гордиан кивнул в ответ. Владигор нахмурился. Зевулус неведомым способом вновь приобрел поразительную силу. Не смея ступить на земли, подвластные Юпитеру, он действовал издалека, но от этого не становился менее опасен.
Глава 3МИНЕРВА ПРЕДОСТЕРЕГАЕТ
Гордиан спрыгнул с лошади, бросил подбежавшему рабу повод и двинулся вдоль поля. Владигор следовал за ним верхом. Рабы несли корзины, наполненные кистями золотистого винограда. Гордиан подошел к плетеной ограде, отделяющей виноградник от соседнего поля, и остановился. Земля была рыхлой (с поля только что выкопали овощи), и по этой рыжеватой влажной земле ходил человек в льняной тунике и в растерянности ковырял землю палкой. За ним столь же бестолково бродили две женщины и мальчишка лет десяти. Вся семья — явно горожане.
— Смотри, — Гордиан кивнул в сторону бредущей по полю семьи, и лукавая улыбка возникла в уголках его губ. — Как они тебе нравятся?
— Что они тут делают? — спросил Владигор. — Выехали на прогулку?
— Это мой клиент с домочадцами. Я предложил ему взять вместо обычных выплат кусок земли и единовременную сумму на постройку домика. Он согласился. До него я предлагал это двадцати, а может, даже и тридцати клиентам, и все отказались…
— Не думаю, что дела у них пойдут удачно, — заметил Владигор. — Скорее всего, они разорятся, и ты получишь назад и свое поле, и своего паразита.