И вдруг согнулся пополам от боли, выронив из рук пузырек с лекарством.
Владигор сидел у костра и подбрасывал в него сухой тростник. В этих местах голая каменистая пустыня почти мгновенно сменялась буйной растительностью, если рядом оказывалась вода. Вот и теперь маленькую крепость с зубчатыми стенами, которую он заметил вдалеке, окружали лохматые макушки пальм.
И тут Владигору почудилось, что кто-то отчетливо сказал ему на ухо: «С Гордианом беда!» Ни с чем не сравнимая пустота, наполнила сердце. Беда была где- то далеко, но расстояние ничуть не умаляло ее. Он знал, что должен спешить, но не ведал — куда. И еще он знал, что скоро настигнет Зевулуса, если поспешит. И на сей раз Владигор уже не попадется в ловушку. Нелепо было заходить в храм, где притаилось зло, — теперь Владигор был уверен, что у чародея появился новый союзник, о котором пока ничего в точности не известно, ничего не ведал, но о существовании которого со свойственной ему прозорливостью предостерегал Мизифей…
Что же делать? Спешить на помощь Гордиану, повинуясь предчувствию, или еще раз попытаться догнать Зевулуса? Прежде ему удавалось побороть мага. Почему же сейчас он должен отступать? Из-за одной, ничего не значащей неудачи?.. Еще несколько дней, и с Зевулусом будет покончено… Всего несколько дней, и он вернется. Все равно беда уже случилась.
Филимон не пошел ни с Гордианом, ни с Владигором. Он оставил себе роль наблюдателя, решив, что для этой цели лучше всего подходит Антиохия с ее многочисленными банями, роскошными дворцами и красивыми женщинами, которые никогда не говорят молодым мужчинам «нет». Война была где-то далеко. Зевулус еще дальше, а в кошельке Филимона приятно позвякивали золотые монеты. Восхитительное удовольствие, которое умеют доставлять эти кружки золота, когда их выпускаешь из рук, Филимон переживал каждый раз с яркостью первого впечатления.
Днем Филимон отправлялся в термы, где после жаркой парилки и купания в прохладном бассейне отдавал себя в руки умелых банщиков, которые умащивали его тело маслами, растирали кожу и разминали каждую косточку. В эти минуты Филимон обычно предавался приятным мечтам о том, как бы могло выглядеть Синегорье… если бы…
— Доминус Филимон… — услышал он знакомый вкрадчивый голос. — Хорошо, что я тебя нашел…
Повернув голову, Филимон узрел круглый, как шар, живот, поросший густыми черными волосами. Подняв глаза, разглядел курчавую, всю в колечках, бороду и, наконец, круглое красное лицо Теофана из Селевкии. Купец сидел на соседнем ложе и, склонившись, заглядывал в лицо Филимону.
— Теофан, друг мой. Как я рад…
— Я тоже… но… — Теофан смущенно покосился на смуглокожих молчаливых рабов. — Мне бы хотелось поговорить с тобой наедине… у меня или у тебя… Это дела сугубо семейные…
— Да?.. — удивленно протянул Филимон и чуть было не добавил, что семьей он вроде как еще не успел обзавестись ни в Синегорье, ни в Риме. Хотел было прикинуться дурачком, который не в состоянии понять более чем прозрачного намека, но потом передумал.
— О да, да, Теофан, семейные дела прежде всего, — закивал он с преувеличенной серьезностью. — Я знаю, какое значение ты придаешь семейным делам. Бегу за одеждой.
«Чтоб тебя волки съели, — думал он про себя. — Этот плут непременно придумает какое-нибудь дело, чрезвычайно важное только потому, что сулит пополнение его кошелька».
Едва они вышли из терм, как Теофан не утерпел и тут же в саду, окружающем бани, заговорил тревожным шепотом:
— Дело очень важное. Три месяца назад я получил приказ от Мизифея подвести хлеб в Нисибис… В Селевкии я погрузил его на повозки, нанял охрану и привел караван в Антиохию. И тут приходит новый приказ — вести хлеб в Эдессу. Но Эдесса-то совсем в другом месте. Войска туда и не собираются направляться… Уж тут и глупцу ясно — дело сомнительное…
— В самом деле странно, — кивнул Филимон. — Десять дней назад пришло известие, что Нисибис взят штурмом. Но может быть, Гордиан решил идти в Эдессу?
— Возвращаться назад? Нет, тогда я должен был бы вести хлеб в Карры или в Резайну. Но никак не в Эдессу. И вот возникает маленький, но очень важный вопрос. Сколько мне заплатят за хлеб в Эдессе? Я спешно послал гонца к Мизифею…
— Ну и что?
— Дело в том, что посланец не вернулся. Зато вновь приехал какой-то человек и твердил об Эдессе, но ни слова не сказал о деньгах. И у него не было с собой письма от Мизифия, что само по себе удивительно.
— А я-то тут при чем?..
— Теперь гонцом моим будешь ты.
— С какой стати?
— Филимон, я прекрасно знаю, что ты можешь в любой момент обратиться птицей и благополучно слетать в Нисибис к Мизифею. А я тебе щедро заплачу за этот небольшой перелет. Я ведь знаю, что такому молодому, красивому мужчине трудно воздержаться от щедрых трат, проживая в пышном и великолепном городе Антиохии.
— Слетать в Нисибис… — пробормотал Филимон. — Так ведь это сколько миль, а?
— Около двухсот пятидесяти. Далековато, конечно… но я не могу ждать, пока гонец верхом поедет туда и вернется обратно. Только ты можешь мне помочь. У меня такое чувство, что тут что-то… гм-м… не в порядке…
— Какое мне дело до твоего хлебного порядка?
— Видишь ли, друг мой… непорядок в хлебе — это непорядок и в армии… Голодная армия не любит воевать. Надеюсь, всемогущие боги не допустят подобного поражения…
Противное предчувствие кольнуло Филимона под ребра…
— Да уж слетаю я, так и быть, Теофан. Но это будет тебе дорого стоить. — И он хлопнул купца по плечу с такой силой, что тот охнул.
Стоящий на страже перед палаткой императора преторианец услышал шум крыльев — какая-то огромная ночная птица мелькнула перед лицом гвардейца и исчезла.
«Дурное знамение, — подумал гвардеец. — Слишком много дурных знамений за последнее время… и слишком много дурных событий…»
Гордиан сидел, склонившись над картой, и глядел на начертанную черной краской линию, обозначавшую продвижение римских войск. Линия была прочерчена Мизифеем шесть дней назад, и за прошедшее с тех пор время войска не сдвинулись с обозначенного места ни на шаг… Когда Мизифей проводил линию, рука его тряслась, и черта вышла неровная, рваная… Гордиан пребывал в полном замешательстве, он не знал, куда вести войско, какие вообще предпринимать действия. Мизифей говорил, что нужно укреплять пограничные крепости, усиливать гарнизоны, снабдить их продовольствием и оружием и, дойдя до Церцезиума, лежащего в месте слияния двух рек — Хабора и Евфрата — на границе с Персией, заключить на выгодных условиях мир и вернуться назад, в Рим. Филипп Араб, глядя в упор своими желтыми кошачьими глазами, твердил, что надо не мешкая переправиться через Ерфрат на персидскую сторону и двигаться дальше, чтобы захватить столицу царя Шапура Кнесифонт. Если Гордиан не сделает этого, сенат не удостоит его триумфа. Не будет белых лошадей, влекущих колесницу и пленных, которых в оковах поведут вслед за колесницей, не будет радостных криков и… Но разве он, Гордиан, оправился сюда, в Персию, за триумфом? Разве ради этого он открывал храм двуликого Януса? Солдаты будут недовольны, если он не пойдет дальше, твердит Филипп и уговаривает поторопиться. Но солдаты уже недовольны. После штурма Нисибиса — персы сопротивлялись лишь один день — Гордиана начали преследовать неудачи. Внутри крепости хлебные запасы оказались слишком малы, а новые караваны с продовольствием не прибывали. Мизифей обещал, что хлеб из Антиохии должен вот-вот прибыть, и нечего ждать его в Нисибисе, понапрасну тратя время. Оставив в крепости сильный гарнизон и специальный отряд для сопровождения каравана с хлебом, армия двинулась к Церцезиуму. В прежние, более суровые времена солдаты таскали на себе мешки с провиантом, нынешние вояки привыкли шагать налегке. Следом за ними тащился обоз. В этот раз у них был с собой лишь пятидневный запас пищи. При самом скором движении — лишь на половину пути. Но марш-броска не получилось, шесть дней назад римское войско остановилось.
Собирается Гордиан переправляться через Ерфрат или нет, надо все равно дойти до Церцезиума, укрепить крепость… И послать гонцов, чтобы поторопили обоз с провиантом… Как-то путано он рассуждает, хватается то за одно, то за другое, не в силах выстроить мысли в логическую цепочку. Ученику прославленного ритора Мизифея не пристало так рассуждать… Гордиан провел ладонями по лицу. Сейчас он чувствовал себя таким же беспомощным, как в тот момент, когда преторианцы вели его в свой лагерь, а по улицам Рима волокли обезображенные тела Бальбина и Максима Пупиена… А он-то уже воображал себя умудренным опытом правителем, который может возродить мощь Рима… Еще шесть дней назад он был в этом уверен, а сегодня…
Можно отдать приказ… Какой? Кому? И будут ли его вообще исполнять? Гордиан ощущал разлитую в воздухе тревогу. В армии назревал бунт… Точно такую же тревогу он ощущал ее в Риме, когда с постаментов летели статуи Максимина. Теперь она пропитала воздух римского лагеря, а император не знал, жертва каким богам может заставить ее исчезнуть.
— Будь здрав, Гордиан! — по-солдатски приветствовал его знакомый голос.
Гордиан поднял голову. В палатке стоял Филимон и отряхивался, приводя себя в порядок после превращения в человеческий облик.
— Что-то вид у тебя нехороший… В Антиохию пришло известие, что тебя ранили в под Резайной… Что ж ты так?.. Неужто Архмонт плохо научил тебя махать мечом?.. Я, конечно, понимаю, что бой — это не учеба. Ну да ничего, в другой раз пойдет половчее.
— Рана уже зажила, — сказал Гордиан. — Я о ней и не вспоминаю.
— А в чем дело?.. Что не так?
— Дело в хлебе… Его ждали в Нисибисе еще в прошлом месяце, а повозок все нет и нет.
— Ого, оказывается, наш друг Теофан попал в самую точку. Неужто умница Мизифей что-то напутал? Надо бы его спросить…
— Это невозможно…
— Впал в немилость? Вот уж не думал… — Филимон растерялся и замолчал, не зная что сказать.
— Мизифей вчера умер.
— Что?.. Погиб?