Бородатенький меж тем, не желая уходить, гневно обличал старика. Перед ним на стойке стояли шесть серебряных стаканчиков, графинчик, легковесная масленка и сливочник с утиным носиком — типичные вещи начала века, серийный модерн с эстетскими цветочками, резанными по серебру резцом десятого подмастерья.
— Нет, никак не может быть, пять тысяч долларов, не меньше, вы просто хотите меня обмануть, — кипятился бородатенький.
Старик за стойкой снял очки, вяло положил их на стол, как бы давая понять, что разговор в который раз окончен, и, скрывая презрение, чеканно произнес:
— Здесь не покупают, а называют стоимость, я вам сказал: цена лома, ну чуть, может быть, больше.
Чигринцев, вдруг в нем что-то взыграло, желая поддержать симпатичного старика, атакуемого маньяком, и тем привлечь к себе внимание, с ходу ввязался в их разговор:
— Простите, что вмешиваюсь, но я человек со стороны, сам пришел за помощью, значит, вашей весовой категории. Вот смотрю, даже клейма не видел, вероятно, восемьдесят четвертая проба, но сами вещи — штамповка, и дешевая, начала века. Кабы Фаберже или братья Грачевы, накинули б вам за имя, есть люди — коллекционируют, но здесь, видно, обычный поток. Век — нынешний, вещи — ординарные, ну как подстаканники в поездах были (их тоже, к слову, принялись собирать). Безусловно, есть своя цена, но не раритет, понимаете?
Старичок скосил на него глаз и в который раз, но жестко уже проговорил бородатенькому:
— Попробуйте на Арбате, в ювелирных, там вам еще меньше поставят, ибо они берут большой процент, мое слово последнее, за дверью люди ожидают.
— Ага, понял! — вскричал клиент. — Хорошо, не хотите — не надо, я в другом месте покажу, но машины-то это точно стоит! — Сгреб вещицы в тряпичную сумочку и, не сказав даже спасибо, гневно бросился к выходу.
— И сколько таких за день, понимаете? — вдогонку ему бросил предназначенное для Чигринцева старичок.
— Понимаю, проблемы, наверное, как у врача, коли больной не согласен с диагнозом, — поддакнул Воля.
— Лев Васильевич, погодите вызывать, — произнес вдруг молодой, — тут по вашей части, гляньте. — Он протянул колье старику.
— Да-да. — Тот потянулся к очкам, водрузил их на нос. — Давненько не видали, клад отрыли? — улыбаясь, спросил Чигринцева.
— Почти, — невольно вздрогнув, отозвался Воля, — семейные.
— О нет, это скорее музейные, старинная вещица, — не отрываясь от камней, произнес эксперт. — То есть я не оговариваю, быть может, в семье хранилась, но это почти археология. Понимаете, о чем я?
— Даже очень, ибо знаю предание, но Бог с ним, оцените, пожалуйста, и, если можете, помогите продать.
— А вы представляете цену?
— По правде — нет, знаю, что много, но сколько… — признался Чигринцев.
— Ну, Паша, кому: Ашоту или Николаю Егоровичу?
— Лучше Николаю Егоровичу, — ответствовал без всякой эмоции молодой.
— Стало быть, вот: вещица красивая, редкая, старая. Но мой вам совет: везите ожерелье на Запад, ищите спеца-коллекционера, тот вам оценит выше, но, правда, переезд, экспертиза, почти баш на баш и выйдет. Дело в том, что камни большие, чистой воды, кроме двух крайних, но неграненые, а значит, малоценные. Попробуйте на улице продать, не купят — не поймут. Им подавай современную компьютерную огранку, брильянт, и побольше. Я вам дам адресок с телефоном, подъедете? Вы на машине?
— Да, стоит на улице.
— Отлично. Тысяч на пять-шесть долларов набежит, если Николай Егорович клюнет, он любит старину — больше, пожалуй, некому. — Эксперт написал адрес на бумажке, передал Чигринцеву.
— Спасибо, большое спасибо, признаться, я ожидал другого и других людей, — раскрылся до конца Воля. — Сколько я вам должен?
— Ничего, абсолютно ничего, пятьсот рублей в кассу, тысяча пятьсот за справку, если желаете, но Николай Егорович в ней не нуждается. Я позвоню. — И, поймав Волин взгляд и даже потеплев от его наивности, добавил: — У нас с ним свои счеты, не волнуйтесь.
— Я и не волнуюсь, — расцвел Воля. — Мне, признаться, все равно, камни не мои.
— А это вы зря мне рассказываете. — Старик уже общался с ним один на один, Паша выписывал справку. — Цену же можно и скинуть при наличии информации.
— Да не учите меня, надо — объегорите как липку, кажется, мы друг друга понимаем, не так ли?
— Что да, то да, — кивнул старик, — приятно с вами иметь дело.
— Взаимно, — раскланялся Чигринцев, заплатил, что требовалось, молодому, сложил справку, завернул ожерелье (как правильно его назвал оценщик) в тряпочку и, еще раз кивнув, поспешил к машине.
Николай Егорович жил в Замоскворечье, недалеко от Балчуга, в хорошем сталинском доме, за крепкой железной дверью, замаскированной наружной — старой, но дубовой, крашенной плинтусным суриком.
В доме чувствовался вкус: старая стильная мебель, книги, иконы давнего письма, хрусталь в горке, но не дешевый чешский, а тоже тех времен, когда красота сочеталась с добротностью запросто и обязательно. Правда, одно портило обстановку: вещей было слишком много, хозяин, похоже, был их рабом, а не веселым эпикурейцем.
Но нет, хозяин оказался интересней, чем первое о нем представление.
— Милости прошу. Кофе? — Николай Егорович провел Чигринцева в большую комнату, усадил в кресло за круглым красного дерева столом. Неспешно разлил кофе, потом уже сказал не без рисовки: — Покажите, мне звонили.
Воля вытащил ожерелье.
— Да-с, — с отчетливым старосветским «с» молвил коллекционер, — ко мне пришли. — Небольшой, сухонький, лет, вероятно, шестидесяти или чуть больше, с приятной свинцовой сединой, аккуратный и деловой, он был немногословен, давно научился держать себя в руках, но видно было: вещь ему нравится, по тому хотя бы видно, как он быстро положил ее на стол, якобы оценил мигом, а на деле стараясь скрыть восторг и сбить цену — он не был еще уверен в Воле.
— Ваша цена?
— Вам она должна быть известна, — просто сказал Воля. — Шесть с половиной тысяч долларов.
— Молодец! — Николай Егорович улыбнулся. — Верная цена. До шести мы сторгуемся. Итого: пять — вам, а тысячу, извините, в «Жемчуг», не так ли?
Чувствуя себя в полной его власти, Воля тоже рассмеялся:
— Вас не проведешь, впрочем, я не очень и пытался.
— Достигается упражнением. Помните, как Мышлаевский ответствует изумленному Лариосику?
— Да, конечно, — кивнул Воля, оценивший цитату.
— Ну а раз так — по рукам. Извольте подождать.
Николай Егорович, никак не хотелось называть его стариком и даже пожилым — столь крепок был весь его облик, — ушел в другую комнату и вернулся не очень и скоро с пачкой стодолларовых купюр.
— Считайте, — положил аккуратно на стол.
Проклиная себя, Воля начал считать, сбился, начал снова.
— Погодите, я вас научу: это очень просто, и раз навсегда запомните, делается элементарно: раз, два, три — обязательно откладывайте, каждую бумажку прощупайте, тогда не собьетесь, — ну, продолжайте.
Воля, покраснев от стыда, пересчитал по его методе. Все сошлось.
— Ну вот. — Николай Егорович поклонился и протянул руку: — Приятно было познакомиться.
Воля пожал руку и, чувствуя, что необходимо представиться, произнес:
— Владимир Чигринцев.
— Чигринцев, — задумчиво повторил коллекционер, — если из дворян, а похоже, то хорошая фамилия из шестой бархатной книги будет, я прав?
— Абсолютно! Вижу, вы не только по камням специалист.
— Увлечение, знаете, вторая натура, — признался Николай Егорович, чуть-чуть только тоном приподняв маску сдержанности. — Впрочем, я вас не неволю, вы, вероятно, спешите, — опять вернулся к исходной холодно-деловой воспитанности. — Будет нужда, заходите прямо, смогу — помогу, сферу моих интересов, вижу, усвоили. — Он провел рукой по стенам. — Телефон остался?
— Да, конечно, большое спасибо. — Воля поклонился и вышел. — Интересно, на сколько же они меня обставили? — сказал вслух на лестнице, но странное дело, не было ни жалости, ни зла, наоборот, им овладело восхищение, всякий раз возникающее, когда приходится сталкиваться с редким знатоком своего дела.
Позвонил из дома Татьяне, обрадовал ее, сговорился в десять утром заехать за нею, настроил Ларрин телевизор и с наслажденьем, как ребенок, наигрался с кнопочкой дистанционного управления, то являя, то убивая балаганного с виду, а по сути высокопрофессионального клоуна Якубовича — крупного психолога из передачи «Поле чудес».
Получив деньги, Татьяна заметалась, выискала где-то у отца чистенькие продолговатые конвертики.
— Сколько дать?
— Это не ко мне, долларов триста, думаю, за глаза хватит.
— При сегодняшней-то дороговизне? С ума сошел! По тысяче, не меньше.
— Делай как знаешь, тебя не переубедишь, — резко ответил Воля. Знал по опыту: чем больше давить на нее, тем сильнее противодействие.
— Нет, ну какой же ты гад, я же цен не знаю. И они не называют. Цимбалин говорил: сколько дадите, а сколько для них хорошо?
— На то и расчет.
— Дам по тысяче — деньги папины, мне они только руки жгут!
Чигринцев понял: решение принято, не своротить. Пока ехали по городу, пока меняли доллары в обменном пункте — надо было сделать взнос за операцию, палату, лекарства, пока выискивали икру, грейпфруты, соки, Чигринцева не покидало чувство обиды — как-никак он эти деньги добыл, Татьяна же сейчас кидала их на ветер, в угаре не думая вовсе о дальнейшей жизни. Попытался снова остудить ее пыл, но Татьяна осадила: «Отстань! Я тебе серьезно сказала — на чужое жить не стану!»
Наконец до него дошло: не шутит. То ли избавляется от комплекса бедности — Дербетевы никогда не жили роскошно — работал в семье один Профессор, то ли спешит спустить наследство, связывающее ее с отцом, мыслимое как продолжение вечной зависимости. Здесь не купчик неугомонный давил форс, здесь при видимой легкости разыгрывалась другая карта.
Наконец к двенадцати, как условились, постучались в кабинет к Цимбалину. «Мочеполовой ас» ожидал их один. Поднялся с кресла на колесиках, радостно взмахнул руками, улыбнулся, как хорошим знакомым, вселяя уверенность, профессионально от порога начиная терапевтический сеанс театральной больничной магии.