— Сами приносят, и с радостью, — посмеиваясь, повествовал он. — Спасибо еще скажут, что их раздели.
Чигринцев слушал, слушал и, не выдержав, вдруг взорвался:
— А про совесть ты не слыхал? Может, у мужиков она и не пропала окончательно?
— Не читай мораль, много она кормит, твоя совесть, — грубо отбрил Леха. — Тебе просто в Москве, а здесь, в глухомани, кому я нужен? — Он закурил и отвернулся к окну.
— Не заводись, но песни твои до времени, вижу, что ты парень с головой, вот и думай!
— Ага! — Леха сказал жестко и упрямо, в его утверждении читался открытый вызов.
Наконец подкатила новенькая «девятка», из нее вылез вчерашний парень из ресторана с перстнем-печаткой. Бес, как понял Чигринцев. Поманил их пальцем, не дожидаясь, взбежал на крыльцо ГАИ.
В коридоре поднял на Волю пустые белесые глаза, ничем не показал, что узнал, протянул Руку:
— Деньги!
Воля выдал ему всю сумму.
— Твое дело — молчать, — обронил Бес и, грубо растолкав застывшую у кабинета очередь, вошел внутрь, как к себе домой.
Воля с Лехой последовали за ним — очередь не проронила ни слова.
За тяжелым канцелярским столом сидел укормленный майор. Маленькие, заплывшие глазки его впились во вчерашнего мужичка-просителя, добившегося наконец долгожданного приема.
— Я ясно сказал: пересдача! — вдруг заорал он на посетителя.
— Ну, Петр Порфирьевич, может, можно как-то… — замямлил тот.
— Все, разговор окончен, пить за рулем нечего, все — я сказал! — повышая голос к концу фразы, взревел начальник. Невысокий от природы колхозник еще как-то съежился, схватил со стола бумажки и бессловесно истаял, как провалился сквозь дверь. Майор запыхался, от крика на шею и щеки наползали свекольные пятна. — Надоело, нет, ты пойми, — пожаловался он вошедшему Бесу. — Ни хрена не хотят по-человечески! — Оторвал от кресла бабье широкозадое тело, привстал, поздоровался с ним за руку. — Что стряслось?
— Документы надо вернуть, Петр Порфирьевич, Доронин вчера отобрал. — Бес показал пальцем на Чигринцева.
— Выпимши небось? — Лицо начальника расплылось в торжествующей улыбке. — Девок небось катал?
Наученный Бесом, Воля молчал, только подался немного вперед.
— Смотри-ка, немой он у тебя или ученый? — Майор хихикнул. — Понимает: лишнее слово — рубль, да?
— Давай, Петр Порфирьевич, помоги — нам ехать надо, — сказал Бес нейтральным тоном и без стеснения, как в кассу платил, протянул майору деньги.
Тот деловито сгреб их в ящик стола, вмиг переменил тон на официальный:
— Как фамилия?
— Чигринцев.
Документы нашлись тут же, были возвращены с небольшой приличествующей случаю нотацией. Вся операция заняла от силы пять минут.
— А ты говоришь — Доронин… — протянул на прощание Бес. — Хрена б тебе хороший мужик помог, ясно? — На его широком крестьянском лице светилось столько превосходства и презрения, что Воля счел за благо промолчать.
— Кто он тут у вас? — полюбопытствовал Чигринцев, как только Бес отъехал; вряд ли крупный авторитет стал бы заниматься столь мизерным делом.
— Бес-то, так, на подхвате, — неохотно пояснил Леха. — Давай, художник, садись, довезу до гостиницы, так и быть.
Надо отдать ему должное — деньги он отрабатывал четко, ничего не упустил, но интерес к Воле потерял сразу, как решилось дело. Вместо «до свидания» на Волино «спасибо» сказал, что машина на стоянке в порядке, выдаст ее сменщик Васька, которого он упредит.
— Удачи, парень, тебе она пригодится, — пожелал ему Воля.
— Никому не помешает, — ответил Леха лаконично, как мог бы ответить, наверное, умудренный ветеран, и укатил.
Воля присел на вросшую в асфальт белокаменную тумбу около гостиницы, старую, как сам городок. Смотрел вслед исчезнувшей желтенькой легковушке.
«Любил всяко-разно, а теперь отказывается», — почему-то всплыло в памяти. Чуть поодаль текли машины, мелкий люд шарил по магазинам. Он задрал голову, уставился в одну, кажется, произвольно выбранную точку. Давно не латанная мостовая была что булыжная из прошлого века, грузовики громыхали на ней, как немазаные телеги. Не хватало колокольного звона и стаи галок над крестом аляповатого, забранного в леса кафедрального купеческого собора. Недавно вызолоченный крест сиял в чистом небе. Что до звона — просто было ему не время, колокола чернели в пролетах побеленной летом колокольни. На верхнем ярусе лесов он различил бородатого мужика, тот тоже печально глядел куда-то вдаль.
Валентин прикатил с небольшим опозданием. Привез рыжему старые костыли, и тот, выспавшийся, словно ничего вчера не случилось, бодро заковылял на них вниз по лестнице.
Деловой практицизм Николая был сейчас Чигринцеву неприятен. Рыжий запросто простился с незнакомой администраторшей, передал нежный привет Раисе с Наденькой. Женщина в окошке понимающе выдержала паузу, кивнула на прощанье. Поставив в этом деле точку, Николай принялся обсуждать с Валентином предстоящий ремонт — левой работы в деревне случалось немного, приварок к нищенской колхозной зарплате расценивался им как подарок небес.
На стоянке они облазали «жигуленок», Валентин заглянул в двигатель, пощупал стойки, постучал по крыше и весело заявил Воле, что надо делать дело, мол, черт с ним, с рублем, только плати, начальник!
Все, к счастью, решили за него, но от такой удачи было как-то не по себе. Мужики уже вычисляли, прикидывали, сыпали терминами, именами: кто покрасит, кто продаст крылья, — Волю это мало интересовало. Он и сам дивился своему состоянию: снова с неимоверной силой завертелись перед глазами кусты, понеслись навстречу, как наяву предстала перевернутая навзничь машина, внутри салона тихо плескалась на лобовом стекле вода.
Мужики меж тем сцепили грузовик с «жигуленком», свистом дали понять, что пора ехать. Воля сел за руль, тронулись в Щебетово. Ехать предстояло километров сорок — Валентин пообещался через полтора часа доставить на место. Чигринцев автоматически следил за тяжелой кормой самосвала, петляющего по улочкам города, за тросом, держал его внатяжку, работая тормозом, крутил руль.
В одно из дербетевских воскресений зашел разговор об опытах с крысами. Любые животные имеют социальную структуру, у этих же тварей, как известно, она выражена особенно четко: лидеры — главенствующие, мощные и жестокие; середнячки — снующие по клетке, знающие свое место и изгои — загнанные за ящик с кормом, дрожащие, третируемые первыми и вторыми, обреченные на скорую гибель. Лидерам, естественно, достается самое сладкое, они же и плодят основную массу потомства. Середнячкам кое-что еще перепадает, изгои, понятно, радостей жизни лишены вовсе. Казалось, устроено мудро. Но по новым исследованиям выходило не все так просто: потомство лидеров, наделенное большими познавательными способностями, чтоб не сказать умом, оказалось подвержено и большим нервным стрессам. Кататония, каталепсия, эпилепсия — весь чудесный набор психиатрической больницы сидел у них в крови вместе с приобретенным генетическим умом. Во время стресса в кровь выбрасывается адреналин, он расщепляет гликоген печени, рождая глюкозу, покрывающую энергетические расходы организма на предстоящую борьбу. Поколение умников справлялось со стрессом, на удивление, хуже средних тупиц. Умники переходили в положение изгоев. Другое дело, когда им впрыскивали дозированный адреналин — закаленные добавкой, они немедленно превращались в жестоких и хладнокровных лидеров. Их братья, лишенные препарата, однозначно загонялись за ящик, обрекались на истребление.
Выходит, легче жилось середнячкам — стресс у них проходил быстро, крысы плодились без лишних эмоций, сновали по клетке, добровольно подчинившись раз и навсегда обозначившимся лидерам.
Павел Сергеевич, помнится, презрительно скосил глаза на докладчика и вынес свой вердикт: «Вульгарная социология. Человек — существо страдающее, совестливое и свободное, подобные аналогии неуместны». На том и порешили. Теперь крысы преследовали его как наваждение. Сказать подобно Павлу Сергеевичу, откинув сомнение, он бы не смог.
Чигринцев поднял глаза к небу. Солнышко светило высоко, в разбитые стекла залетал холодный воздух. Солнышко его и вылечило. Он принялся думать о насущном — о деньгах, что придется выложить за ремонт. Вся выручка от «Золотого петушка» уплывала к осчастливленным мастерам, дальше жить было не на что. Но тетушкины золотые — пропадать им, что ли? Немедленно постановил сбагрить их по прибытии в Москву, вообразил, как станет смотреться обновленная, перекрашенная машина, и на душе потеплело.
Он приближался к Щебетову, к Бобрам, к заветной Пылаихе. Там ждал зарытый клад, страшный вурдалак, ведьма на огненном помеле или просто грибы, охота, рыбалка. Правы были мужики, черт с ним, с рублем, надо делать свое дело. Валентин клятвенно заверил, что за две недели они управятся — ему были крайне необходимы деньги к этому сроку.
Им предстояло чинить машину — Чигринцева на две недели ждали лес, хлюпающее болото, бобриные хатки, редкие пузырьки воздуха, выныривающие на поверхность затихшей воды: то ли зверек их пускал, то ли рыбина, то ли, потревоженная тяжелым сапогом, так дышала зыбкая почва. Брильянты, рубины, изумруды, сапфиры, их переливающиеся краски играли в каплях росы, бликовали на свежих, тончайших паутинках. Глюкоза, видно, сделала свое дело. Воля погладил руль — полированный, теплый, он был приятен на ощупь, слегка дрожал, принимая морзянку от катящихся по асфальту колес.
Чигринцев боялся встречи с родными Николая — все же чуть не угробил кормильца, но никто его в случившемся не обвинил, наоборот, приняли по-родственному тепло, посмеялись и повздыхали над их приключением, посочувствовали, кивая на разбитую машину. По случаю чудесного возвращения накрыли в горнице праздничный стол, наварили картошки. Из своих запасов Чигринцев выделил банку тушенки и литровую бутыль спирта. Валентинова жена принесла большой круглый рыбник и пол-литра самогонки. Сели по чинам: Николай во главе, Воля — гость, рядом, затем Валентин с супругой, на дальнем краешке двое курносых детей, к великому их счастью допущенных до пира, Колькина жена — Галина — на подхвате и старенькая бабушка об одном зубе во рту, смахивающая на ведьму с картинки.