Владимир Ильич Ленин — страница 2 из 3

                                         в очередь дочери

за хлебом не вышлешь:

                                              завтра съем!

Но в эту

               холодную,

                                 страшную очередь

с детьми и с больными

                                         встали все.

Деревни

               строились

                                 с городом рядом.

То мужеством горе,

                                   то детскими вызвенит.

Земля труда

                      проходила парадом —

живым

            итогом

                         ленинской жизни.

Желтое солнце,

                            косое и лаковое,

взойдет,

                лучами к подножью кидается.

Как будто

                 забитые,

                                 надежду оплакивая,

склоняясь в горе,

                               проходят китайцы.

Вплывали

                  ночи

                           на спинах дней,

часы меняя,

                      путая даты.

Как будто

                 не ночь

                               и не звезды на ней,

а плачут

               над Лениным

                                       негры из Штатов.

Мороз небывалый

                                 жарил подошвы.

А люди

             днюют

                         давкою тесной.

Даже

          от холода

                        бить в ладоши

никто не решается —

                                      нельзя,

                                                   неуместно.

Мороз хватает

                          и тащит,

                                        как будто

пытает,

             насколько в любви закаленные.

Врывается в толпы.

                                   В давку запутан,

вступает

               вместе с толпой за колонны.

Ступени растут,

                           разрастаются в риф.

Но вот

            затихает

                            дыханье и пенье,

и страшно ступить —

                                     под ногою обрыв,

бездонный обрыв

                                в четыре ступени.

Обрыв

            от рабства в сто поколений,

где знают

                 лишь золота звонкий резон.

Обрыв

            и край —

                            это гроб и Ленин,

а дальше —

                      коммуна

                                     во весь горизонт.

Что увидишь?!

                          Только лоб его лишь,

и Надежда Константиновна

                                                в тумане

                                                               за…

Может быть,

                      в глаза без слез

                                          увидеть можно больше.

Не в такие

                   я

                      смотрел глаза.

Знамен

             плывущих

                              склоняется шелк

последней

                   почестью отданной:

«Прощай же, товарищ,

                                        ты честно прошел

свой доблестный путь, благородный».

Страх.

           Закрой глаза

                                  и не гляди —

как будто

                идешь

                            по проволоке провода.

Как будто

                 минуту

                             один-на-один

остался

              с огромной

                                  единственной правдой.

Я счастлив.

                     Звенящего марша вода

относит

               тело мое невесомое.

Я знаю —

                  отныне

                               и навсегда

во мне

            минута

                        эта вот самая.

Я счастлив,

                     что я

                              этой силы частица,

что общие

                   даже слезы из глаз.

Сильнее

                и чище

                            нельзя причаститься

великому чувству

                               по имени —

                                                    класс!

Знаменные

                    снова

                              склоняются крылья,

чтоб завтра

                     опять

                               подняться в бои:

«Мы сами, родимый, закрыли

орлиные очи твои».

Только б не упасть,

                                  к плечу плечо,

флаги вычернив

                             и ве́ками алея,

на последнее

                        прощанье с Ильичем

шли

       и медлили у мавзолея.

Выполняют церемониал.

Говорили речи.

                           Говорят — и ладно.

Горе вот,

                что срок минуты

                                             мал —

разве

          весь

                  охватишь ненаглядный!

Пройдут

               и на́верх

                              смотрят с опаской,

на черный,

                   посыпанный снегом кружок.

Как бешено

                    скачут

                               стрелки на Спасской.

В минуту —

                    к последней четверке прыжок.

Замрите

               минуту

                          от этой вести!

Остановись,

                      движенье и жизнь!

Поднявшие молот,

                                 стыньте на месте.

Земля, замри,

                         ложись и лежи!

Безмолвие.

                    Путь величайший окончен.

Стреляли из пушки,

                                  а может, из тысячи.

И эта

         пальба

                     казалась не громче,

чем мелочь,

                      в кармане бренчащая

                                                                 в нищем.

До боли

              раскрыв

                             убогое зрение,

почти заморожен,

                                стою не дыша.

Встает

            предо мной

                                 у знамен в озарении

темный

              земной

                           неподвижный шар.

Над миром гроб

                             неподвижен и нем.

У гроба —

                   мы,

                          людей представители,

чтоб бурей восстаний,

                                       дел и поэм

размножить то,

                           что сегодня видели.

Но вот

            издалёка,

                             оттуда,

                                         из алого,

в мороз,

               в караул умолкнувший наш,

чей-то голос:

                           — Шагом марш! —

Этого приказа

                         и не нужно даже —

реже,

          ровнее,

                        тверже дыша,

с трудом

                отрывая

                               тело-тяжесть,

с площади

                  вниз

                          вбиваем шаг.

Каждое знамя

                         твердыми руками

вновь

          над головою

                                взвито ввысь.

Топота потоп,

            сила кругами,

ширясь,

              расходится

                                  миру в мысль.

Общая мысль

                         воедино созвеньена

рабочих,

               крестьян

                               и солдат-рубак:

— Трудно

                 будет

                           республике без Ленина!

Надо заменить его —

                                      кем?

                                               И как?

— Довольно

                  валяться

                                  на перине клопо́вой!

Товарищ секретарь!

                                    На́ тебе —

                                                       вот, —

просим приписать

                               к ячейке еркаповой

сразу,

           коллективно,

                                 весь завод…—

Смотрят

               буржуи,

                             глазки раскоряча,

дрожат

             от топота крепких ног.

Четыреста тысяч

                              от станка

                                              горячих —

Ленину

            первый

                         партийный венок.

— Товарищ секретарь,

                                         бери ручку…

Говорят — заменим…

                                       Надо, мол…

Я уже стар —

                        берите внучика,

не отстает —

                        подай комсомол.—

Подшефный флот,

                                 подымай якоря,

в море

            пора

                    подводным кротам.

«По морям,

                     по морям,

нынче здесь,

                       завтра там».

Выше, солнце!

                          Будешь свидетель —

скорей

             разглаживай траур у рта.

В ногу

           взрослым

                             вступа